Уорис Дири - Цветок пустыни
Вечером после работы я вернулась к себе, уже приняв бесповоротное решение. Как меня и предупредили, прибыл Найджел. Услышав стук в дверь, я открыла и, прежде чем он успел снять пиджак, сказала тоном, не допускающим возражений:
— Идем, я приглашаю тебя в ресторан.
Как только мы оказались в безопасности, в людном месте, я выложила ему все.
— Послушай, Найджел, я тебя терпеть не могу. Я тебя терпеть не могу. Ты меня достал! Я не в силах работать, когда ты рядом. Я теряю способность соображать. Я сама не своя. Я в напряжении. Я хочу, чтобы ты уехал.
Я понимала, что это жестоко — так говорить с ним, и мне не доставляло никакого удовольствия наносить ему рану. Но я была в полном отчаянии. Быть может, до него дойдет наконец, если я буду достаточно жестокой, достаточно беспощадной.
У него был такой грустный, даже трагический вид, что я почувствовала себя виноватой.
— Ладно, ты все ясно сказала. Не нужно было мне приезжать. Завтра я улечу домой первым же рейсом.
— Вот и хорошо! Улетай. Когда я вернусь со съемок, я не желаю видеть тебя в квартире. Я здесь работаю, это вовсе не развлечение. У меня нет времени на всю эту ерунду.
Но когда я вернулась домой на следующий вечер, Найджел никуда не улетел. Он сидел в темной комнате и глядел в окно — подавленный, одинокий, несчастный… но все равно он остался. Когда я подняла шум, он согласился уехать завтра же. Потом послезавтра. В конце концов он уехал, вернулся в Лондон, и я подумала: «Слава Аллаху! Наконец-то я могу жить спокойно». Мое пребывание в Нью-Йорке затянулось, все время поступали новые заказы. Найджел, однако, не оставил меня в покое надолго. Пользуясь номером моей кредитной карточки, который записал тайком от меня, он еще дважды покупал билеты и прилетал в Нью-Йорк — всего, таким образом, три раза. И всякий раз без предупреждения.
Если не считать этой нелепой ситуации с Найджелом, все остальное шло просто необыкновенно хорошо. Я отлично проводила время, заводя в Нью-Йорке новые знакомства, а карьера моя взлетала, как ракета. Я работала для компаний «Бенеттон» и «Ливай Стросс», снялась в серии рекламных роликов ювелирной компании «Помеллато», одетая в просторный африканский белый бурнус. Меня снимали для журнальной рекламы фирмы «Ревлон», а впоследствии я рекламировала их новые духи «Аджи». За кадром шел текст: «В сердце Африки рождается аромат, способный покорить сердце каждой женщины». Все эти компании использовали именно то, что отличало меня от других, — экзотическую африканскую внешность, ту самую, из-за которой я не могла полноценно работать фотомоделью в Лондоне. Для очередной церемонии вручения премий «Оскар» фирма «Ревлон» сняла рекламный ролик, в котором я появилась вместе с Синди Кроуфорд, Клаудией Шиффер и Лорен Хаттон. Каждая из нас задавала один и тот же вопрос: «Что такое женщина-революционерка?» — и сама же отвечала на него. Мой ответ подводил итог невероятным поворотам в моей жизни: «Это кочевница из Сомали, которая стала фотомоделью "Ревлон"».
Позднее я стала первой в истории чернокожей фотомоделью, рекламировавшей «Ойл-оф-олей»[16]. Я снималась в музыкальных видеоклипах с Робертом Палмером и Митом Лоуфом[17]. Заказы росли, как снежный ком, и вскоре я стала появляться на страницах известных журналов мод: «Элль», «Аллюр»[18], «Гламур», итальянского и французского изданий «Вог»[19]. Все это время мне доводилось работать с лучшими фотографами, в том числе с легендарным Ричардом Эйвдоном. Я обожала его: Ричард такой веселый и совершенно не задается, несмотря на то что более знаменит, чем модели, которых он фотографирует. Он работал уже не один десяток лет и все же всегда спрашивал мое мнение о снимках:
— Ну-ка, Уорис, что ты об этом думаешь?
Сам факт, что он интересовался моим впечатлением, значил для меня очень много. В моих глазах Ричард стал столь же уважаемым человеком, как и Теренс Донован, первый великий фотограф, с которым я работала.
За много лет я составила целый список своих любимых фотографов. Кажется, что это легко — целый день только фотографировать. Но я, приобретя некоторый опыт, стала замечать огромную разницу в качестве снимков, по крайней мере с моей точки зрения, — фотографировали-то меня. Великий фотограф-профессионал отличается тем, что способен показать истинную индивидуальность модели и сделать ее еще лучше, а не навязывать зрителю заданный образ. Возможно, мои оценки частично объясняются тем, что с годами я все больше ценю себя как личность, ценю то, что отличает меня от других женщин-фотомоделей. В этом бизнесе быть чернокожей, тогда как все остальные имеют рост за метр восемьдесят, шелковистые волосы до колен и белую, как фарфор, кожу, означает быть исключением. И мне приходилось работать с такими фотографами, которые при помощи освещения, макияжа и работы парикмахеров-стилистов делали меня вовсе не такой, какая я есть. Мне это не нравилось, как не нравились и получавшиеся в результате фото. Если тебе нужна Синди Кроуфорд, то лучше всего сфотографировать саму Синди, а не брать чернокожую женщину, нахлобучивать на нее длиннющий парик, накладывать целые пласты светлого макияжа и получать в итоге уродливую смуглую подделку под Синди Кроуфорд. Те же фотографы, работать с которыми было настоящим удовольствием, ценили в каждой женщине ее природную красоту и старались эту красоту раскрыть. В моем случае, скорее всего, их работа не давала особых результатов, но я ценила и уважала их старания.
По мере того как росла моя популярность, росло и количество заказов, и я целыми днями пропадала на кастингах, всевозможных шоу и съемках. Мне было не так-то легко укладываться в расписание, ведь я терпеть не могу носить часы. Но и угадать время по старинке удавалось далеко не всегда: измерить длину своей тени среди небоскребов Манхэттена — задачка непростая. У меня не раз возникали неприятности из-за того, что я опаздывала на съемки. И еще я приходила не туда, куда надо было, — оказывается, я так и не смогла научиться правильно читать. В моем агентстве записывали для меня адрес, а я вечно путала цифры. Например, меня посылали на Бродвей, 725, а я приходила на Бродвей в дом № 527 да еще удивлялась: куда это все подевались? В Лондоне раньше такое тоже случалось, но в Нью-Йорке работы было куда больше, и у меня возникли серьезные трудности.
Когда я набралась некоторого опыта и профессионализма, у меня появился и любимый вид работы — подиум. Дважды в год кутюрье проводят показы новых моделей одежды, представляя свои новинки. Серия начинается в Милане, где показы длятся две недели. Затем наступает очередь Парижа, после Лондона, потом Нью-Йорка. Годы кочевой жизни в пустыне хорошо подготовили меня к такому режиму. Я привыкла путешествовать налегке, переезжать с места на место, принимать то, что предлагала жизнь, и радоваться тому, что имеешь.
