Пилип Липень - История Роланда
9 мая папа как всегда встал рано и сразу вырядился в парадный тёмно-синий костюм, тяжёлый от обилия орденов. В приподнятом настроении он пружинисто прохаживался между столами, пощипывал усы и командовал сервировкой: картошечку сюда! морковочку туда! цветы разбить на две группы! фрукты пирамидками! спину ровно, Толик! живот втянуть! убрать рок-н-ролл, включить Героическую симфонию! Ролли, роллтон ещё рано! салфетки домиками! где рыбные вилки? так вас разэтак! надуть шарики!
В этот день собрались все: мама оторвалась от поклонников-декадентов и томно царила рядом с папой во главе главного стола; Колик в белоснежных спортивных штанах лихо откупоривал бутылки; Толик с женой и дочками сновал с террасы на кухню, принося всё новые и новые блюда, солонки и перечницы; Валик с таинственным видом поставил у стены свёрток с подарком папе, судя по форме – своей новой картиной; Хулио, не в силах разлучиться ни на миг с новой любовью, привёл её с собой – деву чарующей красоты и юности, вызвавшую у мамы ревнивые взоры.
Ровно в двенадцать папа с грохотом стула встал и поднял бокал с шампанским. Все замерли. Тишина. Белые собачки спрятались под стол и осторожно выглядывали.
– Я, – папа сделал паузу для пущей торжественности, – Я, дорогие мои детки, прошёл всю войну! Я дрался храбро. Вы можете мной гордиться. Бил врага в хвост и в гриву! Гнал гада до самого Берлина! Показал фрицу кузькину мать!
– В каких войсках ты сражался, хани? – светским тоном осведомилась мама.
– Показал, говорю, фрицу кузькину мать! Тост нельзя перебивать, – он положил маме руку на плечо, заглянул в бокал и немного помедлил, всё-таки сбившись. – Так что это я говорил? Ага! Подумайте: если раз за разом провозглашать тост за победу, то не будет ли это выглядеть слишком самонадеянно и самовлюблённо? Или напротив, слишком трусливо, будто мы, дрожа от страха, твердим мантру-оберег? Или даже с такой точки зрения: фрицы ведь тоже пили за победу, однако не победили, не так ли? Таким образом, чтобы уравновесить перекошенность и спасти одним выстрелом множество зайцев, я поднимаю этот бокал за поражение! Ура!
Дева, приведённая Хулио, засомневалась и бросила несколько быстрых взглядов по сторонам: как мы воспримем? Но нам было не привыкать! Мы и глазом не моргнули, и завопили: Ура! Ура! Ура!
CC. Истории зрелости и угасания. О простом человеке
В те времена, когда Валик зарабатывал на жизнь портретами, мы с братиками любили сидеть у него в мастерской, за японской пергаментной ширмой, лизать сладкую акварель и подглядывать за живописуемыми заказчиками. Кого только у Валика не перебывало! И генералы, и телеведущие, и модные журналисты, и крепкие морячки. Например, одно время к нему повадился ходить писаться неприметный человек с соседней улицы, по профессии учётчик. Он приходил примерно раз в месяц, и однажды мы застали его. Он переоделся в чистое и около часа позировал на драпировках молча, постепенно мрачнея, мрачнея – и наконец начал жаловаться.
– Видите ли, я очень простой человек. Вам может это показаться незначительным, но вы не представляете, до какой степени я пропитан простотой. Я намного проще, чем вы или кто-нибудь другой, очень намного. Меня это тяготит страшно! Совершенно невозможно примириться. Скажем, посмотрю что-нибудь из Антониони, и весь день хожу мрачен: вот какие бывают люди, не то что я. Отчего же я такой постыдный? Состою из простых желаний почему? Поесть, поразвлечься, поспать? А если посетую друзьям и подругам, так те стараются утешить по-разному: одни говорят, что все режиссёры – позёры, другие, наоборот, что не всем же быть грандиозными, третьи – что лишь в простоте и есть истина, четвёртые – что вовсе не так я прост, как кажется, пятые – что сложность, если разобраться, ни что иное как психоз. И, согласитесь, тот факт, что все эти рассуждения разнятся, свидетельствует об их неверности. Разве нет? И, выходит, никакого утешения мне нет и быть не может: я прост, и точка.
Но на этом он не успокоился, и принялся кропотливо возводить уже собственные умозаключения, хитроумно оправдывающие простоту, а затем торжественно низвергал их. Похоже, он готов был изливаться часами. Валик посматривал на нас и наклонял голову, как бы говоря: вот так всегда! Мы с братиками с презрением разглядывали его лицо из-за ширмы: нос, лоб, брови – простецкие, незамысловатые, болезненно озадаченные. Когда Валик вышел в уборную, мы выскочили и надавали учётчику несильных, но унизительных подзатыльников и оплеух. «Пошёл, пошёл отсюда!» Сразу осознав свою беззащитность, он схватил пиджак и бросился к выходу, а мы подгоняли его пинками. «Убирайся!» Выскочив на крыльцо, он стукнулся лбом о низкую балку козырька и взвыл, а мы посмеялись и хлопнули дверью. Валик, вернувшись, одобрил нас и поблагодарил: «Терпеть не могу ему подобных; спасибо вам, братья».
CD. На обороте портрета. О нежных признаниях
«В метро, прислонясь к дверям, стояла пара. Держась за руки, лицом к лицу, в профиль ко мне. Они влюблённо улыбались и разговаривали, неслышно за шумом, и были так молоды, так хороши. Я смотрел на них: сложные контуры в перекрестье световых пятен, искорки в волосах, отблески на губах. На крыле носа у юноши была милая родинка, а на крыле носа у девушки, в симметричном месте, о ужас, прилипла козявка. Серая козявка, которую выковыривают из ноздри и скатывают в маленький шарик. Почему он не скажет ей о козявке? Почему не стряхнёт небрежным движением? – напряжённо размышлял я. – Быть может, он страшится разрушить романтичность мгновения? Быть может, я стал невольным свидетелем нежного признания? Он решил принести в жертву форму, заботясь лишь о сути? Но как он заблуждается! Ведь козявка превращает их любовь в неприличную насмешку, в надругательство, в грязный намёк! Не лучше ли непринуждённо смахнуть её и начать признания сызнова? Не пора ли мне вмешаться? Но тут девушка чуть повернула голову, свет упал под другим углом, и козявка превратилась в невинный пирсинг. О, какое облегчение! Но зря я упустил и не познакомился с ними… теперь хочу непременно написать их портрет, пусть и по памяти.»
CE. Истории безоблачного детства. О коробочках
Когда мы были маленькими, учиться по воскресеньям нам было особенно тяжело. Даже на социологии мы быстро впадали в скуку – начинали скоблить ножиками крышки парт или раскрывать рот и щёлкать себя по горлу, извлекая бутылочный звук. Директор, старый опытный педагог, заслышав это, сразу бросал излагать и устраивал перерыв, обнося нас кофейником и молочником, ну а чашки и сахар мы всегда держали наготове. Сам он кофе не пил; доставал табак, давал нам понюхать и набивал трубку. Раскурив её как следует, рассказывал историю.
– Жил-был человек, он делал коробочки. К одним приклеивал ручки, а к другим привязывал верёвочки. Как пришла ему пора помирать, он не испугался, а сел и подумал, что напоследок надо в жизни сделать. Сходил он в лес, сходил в краеведческий музей, поспал с женщиной, съел торт, посмотрел на закат – вот такие у него были незамысловатые вкусы. Всё сделал, что хотел, а времени ещё довольно осталось. Почесал человек голову, да и сел опять за коробочки, к одной ручку приклеит, а к другой верёвочку привяжет. Люди ему говорят: бросай ты свои коробочки дурацкие, никому они не нужны в целом свете, поделай что-нибудь нормальное. Это что например? – спрашивает человек. Почесали люди головы, да так и не нашлись что ответить. И успел тот человек ещё прилично коробочек сделать.
После таких историй мы, напуганные, брались за уроки с новыми силами.
CF. Из письма Толика. О плацкарте и купе
<…> если вам предстоит ночь в плацкартном вагоне, можете сыграть в игру «угадай меня». Кто из окружающих мужичков станет храпеть во сне? Вот тот, дварф-крепыш с широкой челюстью и кучерявыми предплечьями? Или тот, вежливый бледный пенсионер? Или тот скромный, с залысинами, в мятой холщовой рубахе, похожий на серийного убийцу? Я сыграл, и мне выпал пенсионер. И он не только храпел, но даже один раз пробормотал «мама». Ну а если вы купили билет в купе, то готовьтесь к худшему. Поверьте бывалому! В угадайку можно даже не играть: храпеть будет именно тот из ваших попутчиков, который откупоривает сейчас банку с пивом. От пива его грозное дыхание станет особенно ароматным, а создать нужную концентрацию благовония поможет второй попутчик. Он беспокойно защёлкнет дверь купе, опасаясь легендарных разбойников, выкрадывающих по ночам башмаки. Запахи не беспокоят его, поскольку эти ценные башмаки сами являются мощным источником, и обоняние у него притупилось. Третий попутчик, нервный и сине-жилистый, непременно захочет опустить на окно чёрную штору, чтобы его не тревожили проплывающие фонари. Штора будет заедать, и вам придётся скрепя сердце ему помочь. И вот вы уже скрючились на короткой верхней полке, слушая оглушительный храп, задыхаясь, в кромешной темноте. Похоже на ад? Да. Только не вздумайте выходить наружу проветриться: вернуться назад будет вдвойне тяжело <…>
