Эм Вельк - Рассказы (сборник)
— Судя по лицу, его можно принять за интеллигента, как раз напротив их дом отдыха. Но нет, те так хорошо не одеваются. Убеждена, он с производства. — И она решила в этом удостовериться.
Такая же мысль возникла и у мамы, но она оказалась более расторопной. Как только пара оказалась за столиком, она принялась за дело и, будучи женщиной образованной, пошла обходным путем.
— Как только подумаешь, что раньше здесь проводили время только придворные… — Но это могло оказаться бестактностью, и она вновь сманеврировала; — А впрочем, здесь такое множество прекрасно одетых людей, они тоже могут принадлежать к числу придворных, только сорок лет спустя.
Подруга, несколько задетая тем, что мама помешала ей выяснить личность Хинрихсена, пошла к цели напрямик.
— Да, — с улыбкой заметила она, — здесь тоже своего рода придворное общество, наверняка большинство из нас родилось во дворе, под черной лестницей.
Хинрихсен и Бригитта нашли, что сказано здорово.
— За это вам придется немедленно пойти со мной танцевать, — сказал в похвалу Хинрихсен. И пока подруга медлила, обдумывая, удобно ли во время танца задать партнеру вопрос о месте его работы, мама опять оказалась далеко впереди. Она спросила дочь напрямик:
— Кто он, собственно, этот господин Хинрихсен?
— Декоратор, — ответила довольная Бригитта, — а раньше был портным. Он хочет на мне жениться.
— А ты? — других вопросов у испуганной мамы уже не возникло.
— Я? Как бы там ни было, а работу я не брошу!
Танцующие вернулись к столику. Мама не проронила ни слова.
— Вам нездоровится, — спросила подруга, — может, с дороги?
— Скорее от воспоминаний, — ответила несколько помрачневшая Бригитта. И добавила: — Сорок лет назад на этой террасе мама обручилась с моим отцом.
— Чудно, — ликуя, воскликнул господин Хинрихсен, и только Бригитта поняла почему.
— Нет, не на террасе, это произошло в зале, — уточнила мама, — под открытым небом тогда еще не танцевали.
— Но, танцуя, сватались, — пошутил Хинрихсен, — и тогда, и сегодня!
— Сегодня? — подруга посмотрела на Бригитту, которая немедленно покрылась предательским румянцем. — Ну, скажи что-нибудь, — потребовала она.
Бригитта подняла глаза, ее взгляд обнял солнечный день, прекрасные светлые здания, светлых, радостных людей, и все это отразилось в блеске ее глаз, когда она сказала:
— Из старого делай новое! Сначала из своей одежды, потом из своих воспоминаний. И в конечном итоге — из своей жизни.
— И из всего мира! — заключил господин Хинрихсен, которому суждено было остаться оракулом для старой представительницы ушедшего мира.
Обходительный человек
Неоконченная биография одного молодого человека
I
В первый год после смены власти господин член участкового суда доктор Теодор Бэр из Магдебурга получил письмо, которое даже его, человека всегда спокойного, сознательно наслаждавшегося благотворным влиянием пониженного давления на психику, человека, подчеркнуто держащегося вне политики, казалось, привело в изумление, более того — в некоторое волнение. Хотя волнение это проявилось лишь в том, что он, прочитав письмо, задумчиво повернул его обратной стороной, потом повернул снова, прочел еще раз, сложил, убрал в конверт, посмотрел на адрес, будто желая удостовериться, что оно направлено действительно ему, члену участкового суда доктору Бэру, затем вновь извлек письмо из конверта, перечитал его, медленно сложил и вместе с конвертом погрузил в нагрудный карман сюртука. При этом посмотрел на жену.
Это означает, что поглядел он, собственно, не на нее, не в лицо ей, он поглядел лишь на нижнюю часть ее тела, примерно на уровне бедер. Он уже давно не смотрел своей супруге в лицо, даже в тех случаях, когда говорил о ней, и она примирилась с этим. Они были женаты двадцать четыре года, и с каждым годом их совместной жизни взгляд мужа опускался во время разговоров с супругой все ниже и ниже; в конце концов, он перестал подниматься выше ее колен. А тут вдруг муж поднял глаза до уровня ее лица. Она почувствовала, что покраснела и взволновалась: наверняка в письме заключались необыкновенно важные вести, и вести эти были связаны с их семейной жизнью. Нечто подобное испытывают женщины, сдержанные по природе, из которых холод христианско-мещанской морали вытравил почти весь естественный эротизм. Если бы причиной столь необычного поведения ее мужа не явилось полученное письмо, жена могла бы истолковать этот взгляд как намек на супружеские желания. В конце концов ей было всего сорок пять.
Вообще-то в последние годы достаточно часто приходили вызывавшие волнения письма — официальные, полуофициальные, от озабоченных друзей и анонимные. Жена тоже их получала, и поводом для них всегда служила фамилия Бэр[22]. Почти всегда господин член участкового суда молча передавал письма ей. В них и обсуждать, собственно, было нечего, ведь бывают и арийские медведи, и жена знала, что тот медведь, которого она двадцать четыре года назад ухватила за кольцо, был именно арийского происхождения, хотя в те далекие времена, при кайзере, не придавали значения подобным вещам. Самих супругов Бэр поэтому уже не волновало, что власти и друзья проявляли все больше интереса к их фамилии, поскольку на вопросы подобного рода приходилось отвечать сотням тысяч их соотечественников; несколько беспокоила разве лишь мысль, что в высших инстанциях могут предположить, будто семейство господина члена участкового суда ведет свой род не от медведей из первобытных германских лесов.
Маленькая, грациозная, почти хрупкая жена, чья скромность подчеркивалась ровным пробором туго зачесанных каштановых волос, не сводила своих больших темных глаз с мужа. Они были подобны ее голосу: тихие и сдержанные; но если вдруг они начинали говорить, то звучание и глаз, и голоса было полным и ясным. Чары этого голоса и этих глаз, несомненно, еще сохраняли свою власть над господином членом участкового суда, и лишь особого рода пугливость была причиной того, что он старался пореже давать возможность голосу — звучать, а глазам — светиться. Не исключено также, что теперь он не выносил уже с такой легкостью, как прежде, то ищущее, страдающее, немного жалобное выражение, которое было свойственно ее голосу и взгляду, ему казалось, что жалоба эта подана на него и, быть может, по ней даже вынесен ему обвинительный приговор. Доктор Бэр все двадцать пять лет служебного стажа имел дело только с гражданскими делами, большей частью с разводами и распрями наследников, и, вероятно, именно из-за необходимости постоянно иметь дело с неурядицами в чужих семьях он потерял всякую уверенность в собственной жизни. А поскольку некоторые из его коллег смотрели на него в последние месяцы все более насмешливо и даже с издевкой или обрывали при его появлении разговор, то это отнюдь не способствовало укреплению твердости его духа. Вопрошающие взгляды жены были, правда, несколько иного рода, чем взгляды коллег; глаза ее не утратили способности глядеть одновременно вдаль и вглубь и находить тех, кто нуждается в помощи, казалось, они могли проникать за пределы земного мира и обретать опору или цель в высших мирах.
И теперь господин член участкового суда во всей полноте испытывал на собственной персоне взгляд этих глаз, ощущал, как он погружается в него целиком и в клочья рвется его иссохшее мужество. Он немного выпрямился и снова взялся за письмо. Но тут явился сын, и обстановка в мгновение ока переменилась.
Мальчишка шел по коридору, распевая песню: «Мы будем шагать вперед, пока все не рассыплется в прах». Он рывком распахнул дверь в гостиную и беззаботно пропел еще несколько тактов: «Ведь сегодня Германия наша…», но тут он обнаружил, что отец уже в комнате. Сын тут же преобразился, ухарское выражение исчезло с его лица и сменилось смесью раздражения, досады и плаксивости. Ему было тринадцать, но он был такой крупный и неуклюжий, что вполне сошел бы за пятнадцатилетнего. Возможно, его стремление вести себя грубо и дерзко по отношению к этому тихому дому и чувствительным родителям объяснялось несоответствием его внешнего вида и возраста или противоречием между избытком жадной до разрушения жизненной силы и окружающей его благонамеренной посредственности. Возможно, причиной подобного поведения было новое время, которое, как тогда выражались, требовало мужчин с крепкими кулаками. По всей вероятности, это было именно так, поскольку он плюхнулся на стул прежде, чем сел отец, уперся локтями в стол и пробормотал что-то невразумительное о ребятах гитлерюгенда, которые ему прохода не дают; но пусть директор напишет еще хоть сотню писем, он все равно даст в морду любому, кто вздумает оскорбить его из-за его фамилии.
