Макар Троичанин - Вот мы и встретились
- Не беспокойся, - заверил Тарута, Лёня Тарутин, - выкопаем мы тебе твоё месторождение, ты только правильно наряды составляй, - подводил обе неравные стороны к разумному компромиссу. – За нами не пропадёт.
И он был прав, потому что на зимовке собрались все опытные таёжники и горняки, проведшие не одну зимовку, им не надо было объяснять, что и как делать, а главное – обеспечить тёплым жильём, сытной жратвой и выгодной работой. Иван Всеволодович подробно разъяснил, что они ищут и что должны вскрыть, как выглядят контакты пород, трещины, дайки и, главное, оруденелые зонки и жилы. Для порядка повторил всем знакомые и постоянно нарушаемые правила техники безопасности при проведении канавных работ на пожог и правила зимовки, а в заключение добавил:
- Кому первому подфартит с рудой, тому выкачу пару бутылей.
- Ого! – обрадовался Диджей. – Тогда я пошёл.
- Ку-у-да? – не понял тугодум Тарута.
- Как куда? Копать, - серьёзно ответил претендент на приз, и все засмеялись, радуясь дружеской атмосфере.
Вернувшись в свой угол, Иван Всеволодович аккуратно разложил по полочкам чистые полевые журналы, пикетажные книжки и справочники по петрографии и минералогии, подвесил рулон с ватманом, миллиметровкой и калькой, подточил всякие карандаши и полюбовался новенькими фломастерами и шариковыми ручками в удобной прорезиненной оболочке. Надёжно закрепил в углу в изголовьи ящик со стареньким микроскопом. Всё! По времени, однако, спать было рано, а по усталости от хлопотного дня – в самый раз. Коля уже не терял даром времени, и оба старших кемарили, дружно выводя носами и ртами неизвестную мелодию тяжёлого рока-рыка. Поколебавшись, Иван Всеволодович достал лист писчей бумаги, ненадолго задумался.
«Здравствуйте, дорогая Мария Сергеевна!
Опять я беспокою вас своим посланием. В моём телефоне в самый неподходящий момент сел аккумулятор, и я так и не услышал, что бы вы хотели увидеть. А любопытство гложет! Вдруг – меня? И вдруг здесь, а не там? Может такое быть? И ещё: в том письме, что вы не получили, я не только попрощался, но и осмелился признаться в своих чувствах, но вы не только не обрадовались, но даже не намекнули в разговоре, чтобы я валил на все четыре стороны с попутным западным ветром. И как мне вас понимать? Может быть, я вас напугал тем, что сказав А, скажу Б? Не пугайтесь: признание в любви совсем не означает, что последует предложение выйти замуж. Мы, к великому сожалению, отданы разным делам, и наши пути не могут пересечься, но это не значит, что нельзя встретиться хотя бы на краткое время на ответвлениях пути в отпусках, командировках, гастролях или по обоюдному желанию и на любой территории, хоть на вашей, хоть на моей, хоть на нейтральной. Когда я был на море, мне так хотелось, чтобы вы были рядом! Встретиться, объясниться и… расстаться. И этого достаточно. Не знаю, как вам, а мне приятно сознавать, что есть где-то, пусть и далеко, женщина, которую, будем говорить откровенно, я люблю, и которой, признайтесь и вы себе, я не безразличен, иначе бы не позвонили. Может быть вас беспокоит, что при встрече я могу повести себя настырно, по-хамски и попытаюсь взять вас нахрапом? Напрасно! Обещаю, что не сделаю ни одного лишнего движения, если не почувствую, что встречу ответное. Я ещё не настолько оварварился, чтобы причинить боль той, которую люблю. Как это ни прискорбно, но я понимаю, что вам нужен муж из вашей среды. Хорошо бы из числа значимых актёров или режиссёров, а ещё лучше – из главных режиссёров, чтобы ставил для вас спектакли, а вы бы в них блистали. Ну, а мне, видно, не суждено иметь семью. Очевидно, создатель в хлопотах не удосужился подобрать для меня ребро. Что ж, пусть будет для меня семьёй тайга и геология. Один мужик как-то говорил мне, что если не женюсь в ближайшие два-три года, то останусь бобылём до конца дней своих. Осталось потерпеть немного. А может, вы боитесь потерять свободу? Если так, то страхи ваши напрасны. Ну какая она у вас в большом переполненном городе и в театре, где каждый ваш шаг контролирует, подправляя, директор и режиссёр, а оценивает зритель? Свобода ваша – эфемерна! Она – здесь! Не бойтесь потерять свою дегенеративную, разделить её с любимым человеком, любите кого-нибудь для полноты чувств, для более яркого выражения себя на сцене, и даже если избранником буду не я, пусть, главное, чтобы вы были счастливы. С тем и остаюсь
надоедливый Иван сын Всеволодов».
Почти половина следующего дня ушло на расстановку канавщиков и заготовку дров. Иван Всеволодович хотел было расставить по паре, но опытные горняки заартачились, не желая вкалывать на дядю. Тем лучше: будет азарт, и соревнование, и желание заполучить приз и не оказаться слабаком. Все были одеты в ватные костюмы времён социалистических строек и современные солдатские ботинки больших размеров, чтобы можно было втиснуть сменные портянки, и все были вооружены железными листами, тычковыми и совковыми лопатами, ломами, кайлами и топорами – целым рыцарским арсеналом. Когда задымились первые костры, отогревая верховую мерзлоту, Иван Всеволодович с Колей занялись рекогносцировочной привязкой будущих выработок к геофизической магистрали с помощью мерной ленты и буссоли. Точную привязку потом сделают топографы. Первые выработки образовали две магистральные строчки, пересекая головки геохимических ореолов с тем, чтобы сразу подцепить оруденелые трещины и уж потом, если окажутся достаточно богатыми, тянуть точечными выработками по простиранию. Закончив привязку и нанеся выработки на рабочую геологическую карту, Иван Всеволодович поднялся на плоскую вершину сопки, на северо-западном склоне которой копошились горняки, чтобы обозреть поле битвы за рудопроявление и оценить будущий фронт наступления в целом.
В прошлые годы он составлял геологические отчёты сам, а в этом, в связи с необдуманным отпуском, впервые переложил это ответственное и утомительное занятие на ведущего своего геолога – Антонину Александровну Алёшину. Она и раньше была у него в соавторах, обрабатывая и подготавливая весь фактический материал и излагая общие текстовые главы, но первым автором стала впервые, и Иван Всеволодович очень беспокоился, как она справится с основным документом, подводящим итоги деятельности партии на отработанной поисково-съёмочной площади.
Тоня, одногодка Ивана, была опытным и квалифицированным петрографом и минералогом, кропотливым и работящим обработчиком, про которых говорят, что берут они не умом, а задницей, неплохо разбиралась в геологии региона, но звёзд с неба не хватала, за горизонт не заглядывала и часто, цепляясь за отдельные факты, брела по материалам наощупь с подсказками, отдавая инициативу начальнику, обладающему и фантазией, и кругозором, и умением объединить фактуру в единое целое, в общем, они были удачной парой, ведущий и ведомая, но как будет теперь, когда поменялись местами? За десять лет, что работали вместе, они прекрасно понимали друг друга, знали возможности напарника и, хотя и спорили порой, но ведущий чаще всего оказывался прав, и она привыкла в конце концов подчиняться и следовать за широкой спиной, не высовываясь со своим мнением на сторону. А он не то, чтобы уважал ведомую, но, привыкнув к повиновению, больше, пожалуй, жалел, а жалость, как известно, не пара уважению. Жалел и за приземлённость, за слабость характера, и за неудачную личную жизнь. Несмотря на неказистую внешность – белёсые брови, сближенные малоформатные глаза, тонкий хрящеватый нос, тонкогубый рот, худощавость, - усугублённую неизносимыми двумя свитерами, один бледно-зелёного, другой светло-оранжевого цветов, она как-то умудрилась дважды выскочить замуж, правда, оба раза неудачно. Первый муж, тоже геолог, перебравшийся к ним из другой партии – Иван Всеволодович не любил летунов, - оказался горьким пьяницей и через два года по пьяни оступился на рыбалке в осеннюю холодную речную яму, был по пьяной слабости вынесен сильным течением под залом, откуда, напившись, наконец, вдоволь, не смог выбраться. Тоня не переживала на людях, сдерживаясь, только сделалась ещё суше и угловатее, появились старческие морщинки в уголках губ и глаз, да последние живые искорки в них потухли. Тем необычнее и неожиданнее было её второе замужество за мастера-буровика, но и оно продлилось всё те же два роковых года, и новый муж сбежал с молоденькой смазливой дипломницей в далёкое северное Хабаровское управление. От пьяницы остался вялый памятью шпингалет, частот приходивший в контору, где садился за свободный стол и портил бумагу и фломастеры, бесконечно рисуя изломанные фигуры каких-то четвероногих, не похожих ни на собак, ни на кошек, ни на лошадей, и людей, виду которых позавидовал бы любой Пикассо. «Вырастет модернистом», - как-то определил Иван Всеволодович, и все стали звать парня так, вкладывая во взрослую кличку и пренебрежение, и жалость, и сочувствие к сиротству. В летние сезоны, до школы, мать постоянно брала огольца в поле, а он и там всё рисовал свои фантазии, совершенно не похожие на детские рисунки. Уходя в маршруты, мать оставляла сына в лагере одного, и чем он занимался целый день, никто не знал. Во всяком случае хлопот с ним у Тони не было, и вообще пара была тише воды, ниже травы.
