Юрий Петухов - Охота на президентов или Жизнь №8
— Оперировать… — очень внятно и членораздельно, по словам произнёс Кеша, — вместо этого старого хера… буду… я… Усёк?! А ты… будешь ассистентом!
Пот на моём лбу мгновенно высох.
— Кеша, — спросил я его как можно серьёзней, — а ты уверен, что мы с тобой давали клятву Гиппократа?
Зловещая улыбка осветила Кешино лицо.
Я понял его план. Это было гениально!
Оставалось только подменить Кешу на сэра Дэбейкина.
Но Кеша на обмен и обман не пошёл. Он растолкал чувствительное светило, помахал у него перед носом скальпелем. И сказал что-то на латыни…
Профессор тихонько заскулил. Он только теперь начинал понимать, ху из ху «рашен мафия». В чём Кеша его тут же разубедил.
— Слушай, сэр, — сказал он деликатно, — никому твои лавры не нужны! Скажешь своим пацанам, что привёз двух лучших учеников, которые под твоим мудрым руководством проведут блистательную операцию по реанимации этого трупа… понял? Можешь даже не называть наших имён! Вся слава твоя, док!
Кончик скальпеля уперся в обвисший конец носа профессора Дебейкина. Но тот уже овладел собой.
— А если я скажу нет? — вежливо, с певучим одесским прононсом поинтересовался прославленный целитель.
Я, разумеется, знал, что все «светила» в мире наши люди… но не до такой же степени! О, Россияния, родина слонов и носорогов!
— Тогда сам ляжешь на стол. И прямо сейчас! Кеша достал из кармана скомканный носовой платок не первой свежести и протёр им скальпель, давая понять, что он готов к операции.
— Но мой гонорар! — начал нервничать лучший хирург мира. — Больше сорока процентов я не уступлю… можете резать меня хоть на этом письменном столе! — в дрожащем голосе маститого старца звучало благородное негодование.
— Гонорар ваш, на все сто, — успокоил профессора Кеша,
— мы сделаем всё бесплатно, из любви к науке… и человечеству. Вы просто будете нам говорить, что и как отрезать — ваш авторитет для нас дороже всего! Польщённый сэр Дэбейкин округлил глаза.
— О, вы альтруисты? Гуманисты?!
— Ото, — не стал разуверять его Кеша, — мы очень большие гуманисты, особенно я. Только запомни: рыпнешься
— на перо сядешь! в твоём возрасте, папаша, это вредно!
Дебейкин поглядел на меня, будто не совсем доверяя своему «ученику».
Я долго молчал, сидел куклой в кресле. Я был как пружина. И потому ответ созрел сразу:
— Пахан верно говорит. Тут всё схвачено! После последнего моего слова двери кабинета распахнулись, и три Кешиных пацана втащили в два захода пять туго перемотанных скотчем тел.
— Вертухаи здешние, — доложил один тихо, — хазу пасли. Чего с ними-то, мочить будем?
Кеша брезгливо скривился. Мочить! Пацаны, видно, забыли, что мы гуманисты. У охранников наверяка были жены, дети, старенькие и не очень старенькие мамаши с папашами… и им явно никто не вкалывал вытяжек из русских младенцев. Этих надо было не мочить… а любить, по-христиански, по-нашему. Я приказал, чтоб путы ослабили. Кеша кивнул. Мы делали всё для людей, простых людей и не очень простых, для тех, кто всё понимал, и для тех, кто не понимал ни хрена… потом поймут. Мы шли на дело ради всего человечества… а эти парни были его частью. Впрочем, Кешины пацаны были не философами. Они были матросами. А у матросов…
— Нет вопросов, — ответили они.
Следующим заходом ребята приволокли семерых огромных мордоворотов в чёрных костюмах и при галстуках. Поначалу мне показалось, что они мертвы. Но это было не так.
— Быки ухуельцинские, — пояснил старшой из пацанвы, — во прорвы! по два литра пшеничной влили в эти утробы, блин, пока ни упоили…
Кешины ребята хорошо знали, как надо брать россиян-ских секъюрити. Да и как не понимать родной души!
— Вы им попоздней ещё по литру вкачайте, чтоб к утру не продрыхлись, — посоветовал Кеша. И энергично потёр руки. — Ну что, батенька! — повернулся он к профессору. — А не пора ли и за дело?!
Я на всякий случай поинтересовался у пацанов, как там пациент.
— На каталке… везут гада
— Нуте-с, пора, пора-с…
Кеша кивнул мне, и мы, подхватив величавого старца под руки, уверенным шагом двинулись в сторону операционной. Где она находится, знал только наш «учитель».
По дороге в коридоре у него начали слабеть ноги и мозги… Сэр Дебейкин опять начинал сомневаться.
— А если… летальный исход?! — спросил он с плохо скрываемым ужасом. — Как тогда с моим гонораром?!
— Маэстро, — успокоил его Кеша, — ну, у кого на вас рука поднимется! получите вы свой гонорар! ведь вы же та-лантище! вы же золотые руки! лучший хирург планеты! какая на хер разница, летальный, нелетальный! Полетал и хватит! а второго Дебейкина больше нету! вы же гений!
— Гениальный гений! — подтвердил я.
Кешина речь произвела на «светило» неотразимое впечатление. Впрочем, Соломон Дебейкин и без речей знал, что он талантище, не чета всяким старикам ухуельциным.
Через полчаса мы уже стояли под большой круглой лампой в зеленых халатах с масками на лицах и, главное, над грузным и несвежим телом с расползшимся бледным животом. Голова пациента скрывалась под анестезиологическим колпаком. Проходя мимо которого, я ослабил вентиль, строго посмотрел на анестезиолога, мол, наркоза не жалеть! Наступал наш звёздный час.
Великий учитель что-то сказал Кеше по-английски. Все зелёные колпаки и очки из-под них сразу уставились на нас. Их было то ли трое, то ли четверо. Я от ответственности момента даже не разобрал. Но двоих оттеснил сразу, особенно одну, ту, что прилипла к столику с блестящими ножами, ножиками, сверлами, пилками, зажимчи-ками и прочей хирургической дребеденью. Кеша поглядел на меня. И я подал ему скальпель, который лежал ближе. А сам сказал профессору:
— Все указания только на иврите!
— Но вы же не знаете иврита! — поразился тот.
— Неважно, — объяснил Кеша, — они, наверняка, тоже не знают. И в конце-то концов, профессор… мы тут что, — он потряс скальпелем перед зеленой маской «светила», — диспуты разводить будем? или мы курей не потрошили? вскрыть этот бурдюк не сумеем?! Не уважаешь…
Кеша примерился и быстрым сильным движение располосовал брюхо лежащего от грудины до паха… Меня чуть не вывернуло, когда два слоя белого жира разошлись, открывая… нет, эту жуткую утробу я описывать не стану. Увольте! Лучше бы меня оставили в Берне с моими медведями… А заказ… совесть… Нет, всему есть мера.
Сэр Дебейкин тихо застонал. И прохрипел Кеше в ухо:
— С чего вы взяли, что ему надо вскрывать брюшную полость, гуманист хренов! Мы должны были ввести три зонда… откачать… закачать… о-о-о!!!
— Новый метод! — спокойно ответил Кеша.
Дебейкин важно перевёл.
Зелёные врачи и сестры закивали, недоуменно покачивая головами, но не смея перечить гению мировой хирургии. Я пожалел, что в операционной нет пары Кешиных пацанов с автоматами. С ними я был бы больше уверен в благополучном исходе операции… Для нас.
Потом Кеша сунул руку в подергивающиеся влажные кишки, вытянул, сколько смог, обрубил скальпелем, и бросил шевелящийся и расползающийся ком в пластиковый чан под ногами.
— Последние разработки. Ноу-хау!
Он быстро и властно протянул руку ко мне. И я, почти падая в обморок от этого кошмара, сгрёб со столика кучу тампонов, зажимов и сунул всё это ему… половина сразу просыпалась в разверзтое брюхо, другую Кеша туда плотно и уверенно утромбовал. Он боролся за жизнь пациента как умел. И это впечатляло.
Профессор Дебейкин размеренно кивал головой. Это был нервный тик. Но его лохи смотрели только на него, шеф был превыше господа бога. А Кеша всё тянул и тянул руки ко мне. И я подавал ему какие-то огромные и малюсенькие шприцы, заполненные то зеленой, то красной, то жёлтой гадостью… и он, не колеблясь ни секунды, вкалывал их куда ни попадя: в брюхо, плечи, ноги, шею, коленки… последний, самый большой, он с размаху вонзил меж ребер, прямо в сердце, выдавил бурое содержимое до последней капли… Вздохнул.
Откуда-то сбоку за сложнейшей операцией наблюдали три россиянских то ли профессора, то ли академика, то ли просто личных врача старика-демократа. Они цокали зубами, чмокали губами, широко раскрывали глаза и по иному всячески выражали свое восхищение мастерством гения, который за всю операцию даже не прикоснулся рукой к оздоровляемому телу… высший класс! Европа!
Кеша изнемогал. Шустрая швейцарская сестричка не успевала тампоном, зажатым в пинцете, вытирать пот с Кешиного лба. А он все резал, колол, отрезал, шпунтовал, шунтовал, зажимал… он пережал уже всё что только можно, но не успокаивался… ведь профессор всё кивал и кивал. Наконец, Кеша демонстративно снял перчатки, бросил их в чан. Развёл руками. И поклонился.
Вынырнувший из-за его левого плеча очкастый тип принялся шустро зашивать живот оздоровлённого пациента. Я смотрел на его искусные манипуляции и думал: любят здесь всё-таки лишнее!
