Иосиф Гольман - Ради тебя одной
– Смешной ты, – гладит она меня по коротко стриженному затылку. Наша парикмахерша говорит, что сейчас так модно. Нас ведь стригут не как солдат, а как модно.
– Почему? – спрашиваю я. Мы уже полулежим на той самой теплой траве, о которой я мечтал весь вечер. Рядом слегка шумит невидимая в темноте речка.
– Романтичный, – говорит она. – При твоей-то профессии.
– При какой профессии? – вяло настораживаюсь я. Мне совсем не хочется настораживаться.
– Сам знаешь, – говорит она и ложится на спину, откинув назад роскошные волосы.
Я, не веря своему счастью, начинаю раздевать Ингу. Она не сопротивляется, даже сама помогает. Ночь такая черная, что видны только ее глаза, возвращающие скупой блеск звезд. Луна еще молодая и света не дает вовсе.
Впрочем, зачем нам с Ингой свет? Когда она остается совсем без одежды, я различаю не только глаза: кожа у нее белая-белая. И очень нежная.
Потом она помогает раздеться мне, только брюки снимаю сам, чтобы девушка не испугалась, соприкоснувшись с металлом «ПСС».
Я обнимаю ее, прижимаюсь губами к губам. Она такая ласковая и нежная, что мне хочется плакать. Я всегда мечтал о женщине, которая будет мне без остатка отдаваться, а я буду жить только для нее.
– Оставайся всегда моей? – спрашиваю-прошу я.
– Нет, – спокойно отвечает моя неожиданная любовь. Это так внезапно, что я на миг выхожу из своего транса. Но – только на миг. Потому что она ласково мне помогает, и через несколько секунд нам становится не до размышлений. Ведь мы с Ингой – очень даже живые.
Когда я прихожу в себя, она уже наполовину одета. Прилегла мне под бочок и снова ласково гладит по голове.
– Почему – нет? – вдруг вспоминаю я.
– Мы с тобой даже не из одной страны, – говорит она.
– Подумаешь – заграница, – улыбаюсь я. Инга живет в небольшом поселке под Ригой. – У тебя, кстати, гражданство какое?
– Российское, – улыбается она. Мне не видно, но я точно знаю, что улыбается.
– Тогда вообще нет проблем, – говорю я.
– Есть проблемы, – мягко не соглашается Инга. – У нас совсем разная жизнь.
Но мне уже снова не хочется спорить. Я мягко переворачиваю Ингу на спину, она удивляется, но подчиняется моему натиску с удовольствием. Снова обнимаю ее, ласкаю нежную кожу плеч и… замираю, пораженный. На правом плече – мягком, округлом, с почти детской бархатистой кожей – совершенно характерная огрубелость. Это – как мозоль. У меня – такая же. И у Вовчика тоже. Только слева, потому что он – левша.
Мир проваливается, и я вместе с ним. На землю меня возвращает успокаивающий Ингин голос:
– Сообразил, да? И уже напридумывал себе? Я ведь вас с Вовчиком сразу раскусила. Ты так характерно глаз щурил, когда в «орлянку» играли. (Мы действительно коротали время, вспомнив детскую забаву: надо было точно попасть камнем-битой по стопке монет.)
– Ты снайпер? – непонятно на что надеясь, спросил я.
– Нет, конечно, – легко рассмеялась Инга. – Это ты снайпер. А я призер первенства республики по стендовой стрельбе.
– Зачем тебе это надо? – ошарашенно спросил я. Легенды про «белые колготки» ходят по блокпостам еще со времен Афгана.
– Мне хорошо платят: в среднем пятьсот долларов в месяц, – сказала она. – За победы – отдельно. А у меня мама на пенсии и брат-инвалид. И гражданство латвийское никак не получим. А потом – чем этот спорт хуже бокса? Я же по тарелочкам стреляю… – Она не договорила фразу, но я понял недосказанный конец: «…не то что ты».
У меня отлегло от сердца. Не то чтобы она доказала свою непричастность к бандформированиям – все равно не проверишь. Но с другой стороны, если бы Инга хотела скрыть свои навыки, ей достаточно было не раздеваться передо мной. Значит, не боится. Значит, нечего скрывать.
И, откровенно говоря, если бы она хотела меня замочить, десять минут назад это было легче легкого. Вон моя финочка, лежит на рубашке, прямо под ее правой рукой. Такая востроглазая не могла не заметить отсвета лезвия.
Я отбросил свои профессиональные сомнения, и мы с Ингой окончательно потеряли счет времени. В промежутках тихо и нежно разговаривали. Она поддерживала разговор на любую тему, кроме углубления взаимоотношений. Я начал ее понимать, и хоть стало немного обидно, но простил. Жена тоже меня сначала любила. Однако любить солдата всегда нелегко, особенно – в России, которая не очень-то жалует своих верных ратников.
Вернулись мы к поезду уже после рассвета.
Вовчик обиженно дулся; конечно, он переживал за меня: час-другой – это еще понятно, но всю ночь напролет? Потом, разумеется, простил.
Мы привели себя в порядок. Инга, свежая и еще более прекрасная, будто и не было бессонной ночи, пришла к нам на завтрак. Ловко и изящно нарезала моей острейшей финкой овощи и бутерброды. Голодные как черти, мы с ней смели все съестное. Вовчик понимающе улыбался, но нам было все равно. Он – свой, пусть улыбается.
А потом по вагону прошел проводник и предупредил, что состав через сорок минут тронется: какие-то договоренности с военными достигнуты. Как ни странно, он не обманул, и менее чем через сутки, хоть и с многочисленными остановками, мы уже были в Чечне. До Грозного, правда, не доехали, но оставшийся путь был недолгим.
На вокзале попрощались с Ингой. Она, правда, без особого желания, дала свой рижский адрес и телефон.
– Сейчас там мама, – сказала она. – Через месяц-полтора, как продадим дом брата и оформим бумаги, будем жить втроем.
– А ему разрешат? – спросил я. Латвийские власти не слишком жаловали россиян.
– Это большая проблема, – сказала она. – Попробуем.
– Если здесь будут трудности, найди меня, – попросил я, передавая ей все свои координаты.
– Спасибо тебе, милый, – сказала Инга. Потом она поцеловала меня, махнула рукой Вовчику и, исключив прощальные нежности, легкой походкой ушла, ни разу не обернувшись.
– Се ля ви, – сказал философски подкованный Вовчик.
Та командировка получилась неприятной. Впрочем, как и все предыдущие. Масса идиотизма на всех уровнях – это в лучшем случае. Никакого взаимодействия военных и милиции. Взяточничество и шкурничество. Мы знали об этом и раньше, но пока не поваришься – стараешься не грузить голову.
Конечно, были и нормальные служаки типа нас с Вовчиком. Я, кстати, наблюдая всякие армейские пакости, никогда не впадаю в полное отчаяние. Потому что прекрасно понимаю: несмотря ни на что, Россия непобедима. В ней всегда найдется миллион-другой парней, готовых положить жизнь ради неких материально неуловимых понятий. Не в нынешнем, полублатном смысле этого слова, а в первичном, исконном.
Нас, как и раньше, вызывали туда, где особо бе-зобразничали их снайперы. Но если прежде мы были с двумя «СВД», то теперь за нами возили «В-94». Снайперская винтовка Драгунова тоже хорошая вещь: простое и надежное фронтовое оружие, с упрощенной автоматикой «калаша» и способное поражать незащищенные цели на дистанции до 800 метров. Вообще широко распространен миф о чудо-оружии. На самом деле результат на 80 процентов зависит от человека, а не от железяки. Просто новое железо дает новые возможности, которые либо будут раскрыты, либо нет. Нас с Вовчиком и послали сюда, чтобы искать новые возможности.
И мы их искали. Например, описанный выше съем корректировщика огня с полутора километров. «СВД» такого бы не позволила.
Разработали мы с ним и еще один хитрый прием, пригодный только с новой пушкой. Действовали втроем: мы с Вовчиком и один правильный парень из ВДВ. Две «эсвэдэшки» и одна «В-94». В зоне активности чеченских снайперов двое трудились, паля по вспышкам, а третий, с «В-94», терпеливо ждал. Когда вражеский снайпер, корректировщик или пулеметчик, загнанный «драгуновками», вынужден был прятаться в укрытие, вступал наш агрегат. Дело в том, что если дистанция была менее километра – а так чаще всего и бывает, – то укрытие, казавшееся противнику надежным, для «В-94» таковым вовсе не являлось.
На моих глазах Вовчик насквозь прошиб толстенную сосну, за которой перезаряжался «чех». Его потом привезли на броне десантники: уже мертвого, с полным животом щепок.
А на мою долю выпал тяжелый случай в самом Грозном. Нас регулярно обстреливали из одной и той же разрушенной девятиэтажки. По подземным ходам чечены и арабы – и те и те, как правило, имели отличную стрелковую подготовку – проникали ночью в здание и по заранее пристрелянным ориентирам давали несколько очередей. Потом уходили, оставив за собой пяток мин или гранат-растяжек. Урон нашим наносился небольшой, чаще солдатики подрывались на растяжках, чем страдали от обстрелов. Однако стрельба в центре города была событием уже не только военным, но и политическим.
Нас попросил помочь лично комендант Грозного. Мужик он был авторитетный, и мы с Вовчиком не отказались. Немного покумекали с ним и нашим третьим – вэдэвэшным летехой. В итоге образовался план, подозрительно похожий на тот, что предложил позавчера Ефим.
