Иосиф Гольман - Ради тебя одной
С остальными представителями Орлов выбрал бы первое. С Ефимом – пошел на второе.
– Может, ваше высочество мне что-нибудь все-таки доверит? – язвительно поинтересовался он.
– Мне нужны деньги, – сказал Ефим.
– Сколько?
– Сколько есть. И еще пару чистых мобил.
– Это все? – спросил Орлов. Он, конечно же, обиделся.
– Все. Да! – вдруг крикнул он в спину другу, вспомнив кое-что важное.
– Что еще? – обернулся Александр Иванович.
– Если до послезавтра ситуация не рассосется – уезжай с женой и детьми.
– Куда? – спросил Орлов.
– Куда глаза глядят. Учти – за тобой могут следить.
– Это так серьезно? – поразился главбух.
– Более чем, – грустно сказал Береславский. – Надеюсь, за два дня рассосется. Но ты помни. И денег на бега отложи. Гулять придется не меньше месяца.
– Хоть бы объяснили, черти! – в сердцах сказал Александр Иванович.
– Пока нельзя, – с досадой ответил Ефим. – Не обижайся, ладно?
– Ладно, – сгорбившись, ответил Орлов, повернулся и вышел.
А Ефим вернулся к компьютеру. Еще через полчаса файл был в полном ажуре. Пригодилось и высокое первоначальное разрешение. Теперь нужно будет дождаться обеденного перерыва и без свидетелей вывести чертежик на Xerox DC-12.
ВелегуровЯ долго обдумывал мысль, пришедшую мне в голову во время беседы с Ефимом. Чтобы пуля пробила стену и не потеряла направления, старая ржавь действительно не годилась. И единственное, что могло подойти, – это пресловутый снайперский комплекс «В-94». Я – один из первых строевиков, которым попался этот агрегат. До нас его испытывали только на тульском полигоне.
«В-94» являлся ужасным по смертоносным возможностям ответом на появившиеся западные ружья пятидесятого калибра, например американский Barret M82-A1 Light Fifty. Этот убойный калибр хорошо известен по знаменитому американскому пулемету «М2» и советскому «ДШК». Последний полвека сбивал всех подряд: от американцев в Корее и Вьетнаме до наших в Афгане. Только для советского пулемета патрон был чуть длиннее.
Здесь же конструкторская мысль пошла еще дальше: опять-таки «от» и «до». От оптического прицела в 13 крат, с возможностью ночной стрельбы, до специальных патронов калибра 12.7х108 миллиметров. Его пуля с тяжелым сердечником из металлокерамики могла нанести тяжелые повреждения даже бронированным целям. Такая кусачая тварь действительно пробивала лобовую броню бронетранспортеров, насквозь прошивала вертолеты и даже танкам при точном попадании могла причинить серьезный ущерб. Тем более что точность и огромная эффективная дальность стрельбы была их главным коньком: рассеивание на дальности в сотню метров не превышало пяти сантиметров! То есть можно уложить всю обойму в спичечный коробок. Короче, ученые и конструкторы не зря ели свой хлеб.
Я хорошо помню, как в одной из командировок Вовчик с дистанции более полутора километров – это было недалеко от селения Цой-Ведено – убрал с крыши полуразрушенного дома минометного корректировщика. Минометов у «чехов» тогда было много, и они нам житья не давали. После Вовкиного выстрела нас довольно долго не беспокоили.
И тут начинается область неприятных воспоминаний. В Чечне начался и там же закончился мой единственный «военно-полевой роман». С Ингой мы познакомились в поезде. Обычном, гражданском. Мы с Вовчиком как раз ехали испытывать этот чертов агрегат, даже без военной формы. А Инга направлялась к младшему брату в Грозный. Брат страдал какой-то редкой болезнью, был практически инвалидом и не мог выехать сам. Она за него очень боялась. Мы с Вовчиком прониклись, предложили помощь. Инга с радостью согласилась.
Неожиданно наше путешествие затянулось: именно в это время железнодорожное сообщение прервалось. Состав остановился недалеко от административной границы Чечни, чуть ли не в степи, на каком-то полустанке. Не сказать, чтобы мы были сильно расстроены: только придурки, ни разу не побывавшие на войне, на нее сильно рвутся. А мы с Вовчиком побывали. И соответственно, не сильно рвались.
Наш серо-зеленый, а проще – грязный, поезд стоял уже почти двое суток, и все это время я провел с Ингой. Не увлечься ею было сложно: высокая, с длинными белыми волосами, не знавшими искусственного окрашивания. Не суперкрасивая, но удивительно пластичная и обаятельная. Кроме того, что она могла легко влиться в ряды фотомоделей, Инга была умной и веселой девчонкой. И очень наблюдательной. Уже на второй день она раскусила, что мы военные. Хотя ни стрижками характерными, ни сленгом, ни пресловутой выправкой мы с Вовчиком не отличались.
Мы активно гусарили перед девчонкой, заранее договорившись, что, когда у кого-то шансы возрастут, второй отходит, чтобы вместе не прозевать момент.
В какой-то миг счастливчиком оказался я. Мне безумно хотелось, чтобы Инга осталась со мной. И к середине второго дня в голову начали закрадываться бредовые идеи о переходе «транспортного» романа в обычный. Может, просто обстоятельства так сложились: жена недавно ушла, поняв, что ее не устраивают ни мой ратный труд, ни материальная оценка Родиной этого самого ратного труда. И хотя последние два года все к тому шло, ее уход поразил меня прямо в сердце. Я так устроен, что мне нужна только одна женщина. Я бы прожил с ней всю жизнь. Но – не сложилось.
Вот на эту сердечную пустоту и наложилась веселая и умная Инга. Большая часть пассажиров нашего несчастного поезда уже покинула свои купе, выбрав иной вид транспорта. Мы тоже могли уехать, благо до ближайшей комендатуры было двадцать километров. Но я предпочел остаться до особых распоряжений, впервые изобразив из себя безынициативного полудурка.
Короче, в середине второго дня нашей вынужденной стоянки я почувствовал однажды изведанные симптомы: при взгляде на Ингу у меня теплело в груди, глаза туманились, и хотелось сделать для нее что-то необыкновенно хорошее. И конечно, многого другого хотелось: мужчина я, слава богу, вполне здоровый. «Любовная истерия» – как, презрительно морщась, называл подобные состояния упомянутый выше майор Жевелко, – усиливалась тем, что, похоже, и Инге я нравился. И похоже, нравился больше, чем просто крепко сложенный попутчик двадцати девяти лет.
Все решилось само собой, вечером. Выбывший с дистанции Вовчик пожелал мне удачи и остался в купе, стеречь вещи. А мы с Ингой двинулись в сторону безымянной речушки, на которую втроем уже ходили днем. Ее некрутые склоны были покрыты густой невыкошенной и успевшей выгореть под южным солнцем травой. Мне чертовски хотелось на этой траве посидеть или полежать. Даже если Инга не позволит ничего более, вечер все равно обещал быть приятным.
– Ты поаккуратней, – сказал мне Вовчик. – До «чехов» – полсотни километров.
– Ерунда, – отмахнулся я. – Глаза и уши есть.
На что Вовчик молча протянул мне еще одну штуку, которую мы должны были попользовать в мятежной республике: бесшумную малышку «ПСС». Обычно, когда говорят про бесшумное оружие, имеют в виду наворачиваемые на ствол глушители, в которых пороховые газы бродят до тех пор, пока не потеряют свою энергию.
Конечно, эти устройства ослабляют звук выстрела. Но отнюдь не делают его бесшумным: все равно пороховые газы должны уйти в атмосферу, а это и есть основная причина акустического эффекта. «ПСС» устроен совсем иначе: он действительно бесшумен. В этом пистолете калибра 7.62 миллиметра используются специальные патроны, условно разделенные на три части. Первая – стандартная: порох и капсюль. Третья – тоже обычная: пуля, зажатая краями гильзы. А в середине – оригинальное, хитрое устройство. Порох, взрываясь в таком патроне, давит образовавшимися газами не на дно пули, а на дно промежуточного поршня. Поршень под этим воздействием двигается аналогично поршню автомобильного двигателя. Ход его также ограничен, ведь его задача не вылететь из ствола, а только вышибить пулю, придав ей достаточно высокую начальную скорость – до двухсот метров в секунду. В конце хода поршень просто заклинивается, пороховые газы при этом остаются внутри патрона. А значит, и звука выстрела не будет.
Вот такое сокровище и передал мне Вовчик. Я оценил: он отвечает за «ПСС» и отдает его мне, идущему, прямо скажем, на… Нет, я-то знаю, что я, может быть, жениться иду. Но жест Вовчика, безусловно, благороден.
– Спасибо, – сказал я, привычно прилаживая «ПСС» к щиколотке. Очень удобно, только приходится носить широкие штаны.
Мы ушли с Ингой в абсолютно черную ночь и бродили до тех пор, пока ноги не устали. Я абсолютно ничего не боялся: ни «чехов», ни будущего. Даже образ моей бывшей жены слегка расплылся и при воспоминании о ней сердце не отзывалось болью. Я был опьянен идущей рядом со мной женщиной. Тем более что образ – это нечто отдаленное, даже немного мистическое. А Инга – вот она, легко ступает рядом, я дышу с ней одним воздухом и, слегка наклонившись в ее сторону, улавливаю запах ее прекрасных духов. А может, она сама так пахнет. От природы. Я уже и этому не удивлюсь.
