Нина Воронель - Глазами Лолиты
«Закрой рот, Ора, и не болтай лишнего. Я поговорю с тобой после занятий».
«Хорошо, — с трудом выдавила из себя я, разумеется, тоже на иврите, — поговорим после занятий».
Все уставились на меня, потрясенные моей неожиданной способностью изъяснятся на незнакомом им языке, — хотя многие из наших богатеньких деток бегло болтают на паре-тройке европейских наречий, на нашем древнем языке не умеет никто.
«Что он сказал тебе — ревниво спросил Олег, — что ты вся так и засияла?».
Не думаю, чтобы я засияла, правильней было бы сказать, что у меня поехала крыша. Как прошел первый урок по библейским легендам, я начисто не помню — меня начала бить такая дрожь, что я с трудом соображала, когда и на каком языке нужно отвечать «да» или «нет», не говоря уже о развернутых предложениях. Но Дунский, похоже, усек, что я не в своей тарелке, и от лишних вопросов ко мне воздержался.
Однако через полчаса мозги мои слегка просветлились, и я стала вслушиваться в оживленную беседу, которую затеял Дунский с нашими ребятами. Оказалось, что за эти полчаса распределили роли для постановки «Песни песней», которую мы должны будем подготовить к концу курса. Олега назначили царем Соломоном, а меня Суламифью. После урока Александр Маркович попросил меня и Олега задержаться, чтобы обсудить с нами некоторые детали будущей постановки.
Сначала мы поговорили о поэтическом языке «Песни песней», причем я к собственному удивлению обнаружила, что кое-какие отрывки я могу наизусть цитировать в подлиннике — а я-то думала, что все следы прошлой жизни выветрились за эти месяцы из моей бедной головы. Олег, не ожидавший от меня такой эрудиции, с чувством произнес: «Сад зачарованный, сестра моя-невеста», и хотел тут же приступить к репетиции, в надежде, что в новой роли ему, наконец, что-нибудь от меня перепадет.
Но Александр Маркович объявил, что репетиции начнутся завтра, когда все дотошно проштудируют заданный им на дом текст. А сегодня он еще немного поработает со Светой, которая этот текст уже знает. После чего Олегу пришлось убраться — он неохотно ушел, все время оглядываясь через плечо и бросая на Дунского ревнивые взгляды.
«А теперь к делу, — сказал Дунский на иврите, — времени у нас мало. Ты даже не представляешь, как долго я тебя искал. Моя виза кончается через три недели, а потом мне придется уехать».
«Так ты приехал за мной?» — пролепетала я, еще не веря, что мышеловка может отвориться.
«Я приехал забрать тебя отсюда, если, конечно, ты хочешь уехать».
«А если не хочу?».
«Если не хочешь, можешь оставаться, но, боюсь, добром эта история не кончится. Я две недели следил, как тебя привозят и увозят под конвоем. И заметил, что ты ни разу не вышла на улицу одна, без сопровождения. Это правда?».
Я молча кивнула — во рту у меня страшно пересохло, и я не могла произнести ни слова.
«Он тебя никуда не выпускает?».
«Никуда», — с трудом выдавила я из себя.
«Ну и как, хорошо тебе живется в этой клетке?».
Я опять промолчала, мне пришлось собрать все силы, чтобы не разрыдаться, так мне стало себя жалко.
«Только не вздумай разреветься — я уверен, что за нами следит не одна пара глаз. Немедленно начни декламировать что-нибудь на иврите, неважно что, никто все равно не поймет!» — быстро приказал он. И я так же быстро затарахтела слова известной песни: «Ирушалаим шель захав, ве шель нехошет…», а дальше забыла и без перехода завела стихи Шломо Арци про любовь, их я помнила лучше, мы в другой жизни распевали их с Лилькой и Анат: «Бои ниркод, нишках, ниркод бе яхад, бои ниркод, нишках!».
«Отлично, — сказал Дунский по-русски, — подготовь мне этот кусок к завтрашнему уроку», — и поднялся уходить.
Я пришла в ужас:
«Куда ты, — почти завопила я на иврите. — Ты же сказал, что приехал за мной!».
«Я приехал за тобой, но я не могу просто так забрать тебя с собой — тебя никто отсюда не выпустит. Да и забирать тебя некуда: если мы останемся в Москве, твой Юджин найдет тебя в два счета», — и он двинулся к выходу.
«А что же будет со мной?», — взмолилась я, порываясь бежать за ним.
«Немедленно остановись и не привлекай внимания, если не хочешь все погубить!», — процедил он сквозь зубы и ушел. Я молча следила, как за ним закрылась калитка, врезанная в наши бронированные ворота, а потом долго стояла и пялилась на эти непроницаемые ворота, все яснее понимая, что без посторонней помощи мне сквозь них не пробраться.
Не знаю, сколько бы я так протосковала, умирая от жалости к себе, если бы ко мне сзади не подкрался Олег. Он, воспользовавшись тем, что я застряла между беседкой и развесистой акацией, положил руки мне на плечи и поцеловал меня в шею — ну совсем, как когда-то Илан. Я закрыла глаза, и потеряла представление о реальности, — я уже не знала, кто так сладко касается губами ямочки над моей ключицей, Олег или Илан. Губы были нежные, молодые, и ясно было, что это не Юджин, и этого одного было достаточно, чтобы мне хотелось стоять целую вечность между беседкой и акацией, прижимаясь спиной к тому, кто не Юджин.
Но долго так простоять мне не удалось, потому что из-за куста шиповника выглянула настырная рожа нашей воспитательницы Марии Петровны, которую мы между собой называем Маруськой-вагоновожатой. Она уставилась на нас с Иланом, нет, с Олегом, плоскими пуговицами, заменяющими ей глаза, и пропищала:
«Чем вы, интересно, тут занимаетесь?».
«Репетируем свои роли в будущем спектакле», — быстро нашелся Илан, он всегда был шустрый. Впрочем, нет, это ответил Маруське Олег, ведь Илан не говорит по-русски, сообразила я и тряхнула головой, надеясь, что туман, затянувший мои мозги, начнет постепенно рассеиваться.
Однако он не рассеялся до конца школьного дня, так что когда за мной приехал Юджин, я с трудом вернулась в привычный образ его малолетней проститутки. Он, конечно, сразу это заметил — просто удивительно, как он внимательно следит за всеми оттенками моих настроений!
«Что-то случилось, Светка?», — озабоченно спросил он.
Хоть я все еще плыла в тумане, но все же сообразила, что ему все равно донесут про нового преподавателя из Израиля. Так что имело смысл самой ему об этом рассказать, чтобы сходу отвести подозрения — я не сомневалась, что Юджин, король подозрительности, немедленно начнет выяснять все подробности.
Пока я рассказывала ему о том, как я отличилась в цитировании библейских легенд в подлиннике, моя смекалка лихорадочно металась в поисках ответа, что будет, когда он узнает фамилию нового учителя. Узнает, догадается и все пойдет прахом!
Всю ночь я ворочалась с боку на бок, моля Бога, чтобы как-нибудь обошлось — чтобы Юджин не стал выяснять фамилию Дунского или чтобы тот, кто ему обо всем доносит, ошибся и что-нибудь перепутал. Я раньше никогда ни о чем не просила Бога, с сомнением относясь к самому факту его существования, но тут меня, как говорится, черт попутал. Ну и выраженьице! Ей-богу, если я когда-нибудь вернусь в Тель-Авив, я займу первое место среди школьников на конкурсе русского языка! Пусть я только вернусь!
Наутро я еле дожила до появления Дунского, я очень боялась, что он исчезнет и никогда больше не придет. Был жаркий летний день, и ребята валялись на траве, бубня слова своих ролей, напечатанные на листках, которые Дунский раздал нам накануне. Я тоже делала вид, что повторяю слова своей роли, но на деле внутри у меня все так дрожало, что я даже имя свое не могла бы произнести правильно. Тем более, что Юджин записал меня в школе под чужим именем и я уже не знала, которое из них мое.
Я волновалась напрасно: Дунский пришел на полчаса раньше, чтобы поработать отдельно с главными героями — со мной и с Олегом. Он объяснил нам, что намерен теперь всегда приходить раньше, чтобы не тратить на спектакль часть урока, во время которого он каждый раз должен проходить с нами новую легенду.
Дунский повел нас с Олегом в беседку, где сперва поработал с Олегом, потом с Олегом и со мной, а потом попросил Олега оставить нас наедине — он хочет добиться, чтобы Света перестала смущаться, объяснил он, потому что у нее есть страх сцены. Это у меня-то страх сцены! Но я не стала спорить, понимая, что так лучше для дела.
Как только Олег вышел — так же неохотно, как и вчера, — я предупредила Дунского, что у Юджина здесь есть осведомитель, от которого вряд ли удастся скрыть фамилию нового преподавателя.
«А, так ты не знаешь, что Дунский — мой газетный псевдоним, который прилип ко мне, как пиявка. А настоящая фамилия у меня Задонский, так что тут и комар носа не подточит».
Хоть я и намотала на свой ивритский ус еще одну русскую пословицу, комар все же наш нос подточил. Не вдаваясь в подробности биографии нового преподавателя, Юджин объявил директору, что решительно запрещает мне участвовать в спектакле в роли Суламифи. Мы ссорились весь вечер, орали друг на друга и даже почти подрались — я, во всяком случае, умудрилась больно ударить его диванным валиком по голове.
