Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Вот дурочка-то неопытная, удивился Егор, разумно и дельно продолжая приятную эротическую работу и шепотом прося Яну не содрать ему всю кожу. Но, что и говорить, ему была лестна эта реакция, и он отблагодарил Яну таким искусством, чтобы она его запомнила на всю жизнь. Только слегка было грустно, что Яна не Даша, что не Даша кричит и стонет, не Даша так счастлива. Даже жалко ее немного. Ничего, наверстает.
В поместье Павла Витальевича Даша ехать отказалась, в городскую его квартиру тоже, пришлось Костякову принимать ее в деловой обстановке, у него был офис на одной из центральных улиц. Там тоже, правда, имелась уютная комнатка для отдыха и переговоров, но все равно – не то.
Даша сидела на толстом кожаном диване, пила чай с лимоном, не захотев ничего другого, рядом с нею лежал кофр с фотоаппаратом и объективами. Она хотела начать сразу со съемки, но Павел Витальевич махнул рукой:
– Успеется. Что мы будем вола вертеть, все же понятно. Учти, я таким откровенным редко бываю.
– Спасибо.
– За что?
– За откровенность. Но я пришла все-таки снимать.
– Снимешь, снимешь. Разговоримся, вот тогда и… В процессе.
Но разговориться не получалось. Павел Витальевич понял, что отвык от ухаживаний. С порядочными женщинами он романов давно уже не заводил, а с теми, с кем время от времени отдыхал за деньги, какие ухаживания? В душ и в постель, вот и всё. Павел Витальевич не мог нащупать тему, завел даже сдуру речь о своем многотрудном и многопрофильном бизнесе и о том, как сложно его выстраивать в бессистемной стране, в окружении бездельников и хапуг, но вдруг в самом драматическом месте рассмеялся и сказал:
– Ты не представляешь, я как будто сорок лет сейчас скинул. Такой же идиот. Даже приятно. Ох, какой я был глупый с девушками, смешно вспомнить!
– А вы вспомните.
Павел взял да и вспомнил свою первую влюбленность, которую мы знаем в изложении Дубкова, в свою очередь пересказавшего текст Максима.
На самом деле все было немного иначе, хоть и похоже – Максим полагал, что слишком детальное следование фактам в одном потребует того же и в другом, а это ни к чему. Он человек грамотный и знает: в любой биографии есть доля вымысла. Девушку действительно звали Светлана, она училась в параллельном классе, жила с бабкой, родители работали в АРЕ, то бишь Арабской Республике Египет, так она тогда называлась. Асуанскую плотину, наверное, строили. Через балкон Павел действительно лазил. Попал в комнату бабки, напугал ее до смерти, старуха махала руками, но молчала, Павел понял, что она глухонемая, а общаться он с глухонемыми, естественно, умел, кое-как успокоил. Дополнительно старушка успокоилась рюмочкой портвейна, бутылка с которым стояла в тумбочке у кровати. А Светлана пришла уже после, когда подвиг перелезания и усмирения бабушки был завершен, Павел и старуха мирно общались без слов. Так начался их роман: Павел приходил с бутылкой, вручал ее бабушке и занимался в соседней комнате Светланой. Но вот неприятность – со стороны девушки обнаружилась любовь, склонность к решительным поступкам с помощью отцовских бритвенных лезвий «Нева»… В общем, началось красиво, кончилось скучно. Хотя любовь была, кроме шуток, ночей не спал, думал о ней.
– Как о тебе сейчас, – добавил Павел Витальевич.
– Ну вот, все испортили, – сказала Даша. – А вы действительно знаете азбуку глухонемых?
– Конечно. С мамой же общался, она была глухонемая.
– А скажите что-нибудь. Постойте. Я фотоаппарат возьму. Можно?
– Без проблем. Вообще-то есть пальцевая, ручная, там по каждой букве. Но опытные люди слогами говорят, даже целые слова показывают. Ну вот, например… – пальцы Павла Витальевича замелькали.
– Непонятно, да? – спросил он, засмеявшись.
– Конечно.
– А теперь то же самое, смотри.
Павел Витальевич показал на себя, потом на Дашу, потом приложил ладони к сердцу.
– Ну, так и не глухонемые сумеют. По буквам покажите еще, я снять хочу. Только медленно и переводите.
Костяков сложил указательный и средний палец.
– Я.
Сложил три пальца.
– Т.
Сложил пальцы в кружок.
– Е.
Сделал указательным пальцем завиток.
– Б.
Опять сложил средний и указательный.
– Я.
Расставил пальцы.
– Л.
И так до конца слова «люблю».
– Интересно, – сказала Даша, никак не отреагировав на содержание сообщение. – А вот распальцовка, как у бандитов, когда они козу показывают, тоже, наверное, какая-нибудь буква?
– Ы.
– Смешно.
– Я тебя правда люблю, Даша.
– У вас пальцы красивые, Павел Витальевич.
– Натренировал, – сердито ответил Костяков. – Ы всем показывал.
– Не обижайтесь. Не могу же я сразу на эти темы говорить.
– Действительно. Извини. Тороплю события.
А Даша мысленно выругала себя за эту малодушную оговорку: «не могу сразу». Как будто потом сможет. Не сможет. Никогда.
25. У ВАН. Беспорочность
__________
__________
__________
____ ____
____ ____
__________
Господствует единство ясности и простоты.
Сторожеву хотелось увидеть Дашу, самый естественный способ – навестить Колю и Лилю. Есть повод: извиниться перед Колей за то, что привозил без спроса Павла Витальевича.
Он позвонил Иванчуку, тот вполне радушно пригласил заезжать.
Извинений даже не потребовалось: едва Валера начал, Коля поднял руки и поморщился:
– Не надо, я сам дурак. Напускаюсь иногда на людей.
– От усталости, наверно, – подсказал Валера.
– Да не такая уж и усталость. С чего? Когда все входит в ритм, ухаживать не тяжело. Тем более что Лиля сейчас спит все время. Много спит. Я вон даже забор на досуге поставил, видел?
– Красиво.
– Теперь бы еще дом в порядок привести.
– Помочь?
– Чем?
– Деньгами хотя бы?
– Не сейчас, – отказался Коля. – Знаешь, что я тебе скажу, Валера?
– Скажи.
Сторожев почувствовал, что сейчас будет исповедь. Он все-таки психолог по специальности и склонностям, да еще человек наблюдательный, он не раз видел, как подступает к человеку желание исповеди. Говорит рассеянно о чем-то – как сейчас Коля говорил о заборе и доме, ведет себя суетливо – Коля то хватается за чайник, то ставит тарелку и предлагает супчику, но тут же замечает, что тарелка грязная, наскоро ее моет, ставит на полку-сушилку, забыв про супчик, вытирает руки полотенцем, видит, что оно грязное, бросает в угол, достает чистое, брошенное поднимает и пихает в пластиковый контейнер-бельевик с отскочившей крышкой, пытается заодно приладить крышку…
И он угадал: Иванчук, бросив все свои мелкие хлопоты, сел за стол и начал о сокровенном:
– Когда Лиля умрет, я или с ума сойду или повешусь. Нет, не повешусь, грех. Она мне подарила себя настоящего. Я ведь, Валера, как и все вы, только не обижайся, жил и мучился от… как бы это сказать. От нереализованного. Мне казалось, что мне по моему уму и прочим несомненным достоинствам должно достаться всего побольше.
– Чего побольше?
– Всего. Славы, женщин, денег. Жило во мне два я…
(Сторожев начал слушать с настоящим интересом.)
– Жило во мне два я: один где-то впереди, тот, кем я мог быть и хотел быть, мечтал быть, считал, что должен быть, и тот, кто постоянно этого первого или второго, неважно, догонял. Он, этот второй или первый, давно уже жил в Москве, вел популярную передачу, снимал документальные фильмы, был даже видным деятелем оппозиции, жена у него была самая красивая женщина на свете – Лиля, конечно, как ты понимаешь. Он писал книги, эти книги были нарасхват. Ну и так далее. А другой, то есть я сам, физический, продолжал жить в сраном Сарынске, крутился на сраном местном телевидении, чего-то там сочинял, выпивал, отношения крутил с женщинами, которые не нравились, потому что за плечами каждой виделась лучшая. В общем, вот так я всю жизнь сам за собой и бегал. А потом Лиля вернулась. Ну, думаю, хоть в чем-то догоню. И догнал – но не Лилю и не того себя, о котором думал. Тот был фальшивый, оказывается. Валера, ты не представляешь, какое это наслаждение – понять, что ты не талантливый, не очень умный, не выдающийся, а вполне заурядный, нормальный человек. И Лилю я на самом деле не любил, это мое тщеславие ее любило, фальшивый человек ее любил. А настоящий полюбил потом – даже не как женщину, а… Ну не знаю как. Не объяснишь. Ты знаешь, конечно, что Бог дает людям болезнь часто не в наказание, а как шанс понять себя и жизнь?
– Есть такая версия.
Коля, который до этого говорил, глядя не на Сторожева, а куда-то вбок, сидя за столом, изредка прихлебывая чай, посмотрел на Валеру прямо и, как показалось Сторожеву, оскорбленно:
– Ты смеешься, что ли?
– Нисколько. Просто у меня с религией отношения непростые.
– А у кого простые?
– Вернее – никаких. Не могу поверить. Душой не осиливаю. И умом.
Коля тут же успокоился, но не стал, как другие новообращенные, тут же наставлять Валеру на путь истинный. Просто сказал:
