Андрей Школин - Прелести
— Видимо тем, что моё психическое состояние далеко не лучшее, — подсознательно я видел в ней не врача, а просто ухоженную женщину тридцати лет, с короткой стрижкой и длинными покрытыми фиолетовым лаком ногтями на музыкальных пальцах. Первое, на что приятно было посмотреть за время пребывания в тюрьме.
— Ну и что? Многие могут назвать своё состояние далеко не лучшим. Например, я. Это ещё не повод проводить обследование или экспертизу, — глаза по-прежнему смотрят на меня, но сквозь меня. — Ваше, как вы его назвали, «далеко не лучшее состояние» не помешало, тем не менее, совершить преступление.
— Способствовало.
— Что способствовало?
— Способствовало совершению преступления, — я слегка прижимался лопатками к спинке стула и как бы вскользь продолжал разглядывать психиатра.
— Значит, Вы утверждаете, что совершили преступление, находясь в состоянии аффекта? — она говорила монотонным, меланхоличным голосом и что-то записывала в тетрадь. — Ещё что-нибудь хотите добавить по этому поводу?
— Хочу.
— Что?
Я немного помолчал, а потом решил сострить, но получилась глупость.
— Между прочим, у меня психопатия в тяжёлой форме.
Она никак не отреагировала на мою «остроту». Она видела здесь и не таких клоунов и слышала не такое. Отреагировал мент, который привёл меня в кабинет санитарной части и теперь охранял молодого медицинского работника от «преступного элемента»:
— В тяжёлой, в тяжёлой. Была б моя воля, я бы махом всех вылечил, — и нежно погладил любимую дубинку.
Пришёл мой черёд промолчать. Женщина закончила писать и подняла глаза:
— Ну, что ж, с завтрашнего дня начнём вас обследовать. Переведём в особую камеру, проведём экспертизу. Сейчас ответьте на несколько вопросов.
Последовали стандартные тесты на предмет болезней дальних и близких родственников и перенесённых в детстве заболеваний. По всей видимости, врача удовлетворили мои ответы.
— Что ж, можете идти. Встретимся через некоторое время.
— Извините, пожалуйста…
— Да? — она механически приподняла брови.
— Нельзя ли оставить меня в прежней камере? Тем более, насколько я знаю, в специальной камере мест свободных нет.
— Ну, что ж, если вы настаиваете, то мы оставим вас там, где вы находитесь.
— Спасибо, — встал со стула и направился к двери. — До свидания.
— До свидания, — она опять просматривала бумаги.
— Знаете, доктор, на фоне этого зоопарка вы приятно радуете глаз.
Она, разумеется, на эту реплику не отреагировала никак.
Едва войдя в хату, я объявил присутствующим (арестанты в это время смотрели телевизор), что отныне являюсь дураком и психом. Никто не удивился…
— Присаживайся на мою шконку, — Бертник разматывал носок и не смотрел фильм принципиально, мотивируя это тем, что «он и на воле кинов насмотрелся». — Что в санчасти сказали?
— С завтрашнего дня будут вести за мной наблюдение, — присел к нему на шконку, — точнее с сегодняшней ночи.
— Всё… Теперь лепилы через каждые шесть часов в волчок заглядывать будут. Смотреть за тем, как ты себя ведёшь, — Владимир мотал и мотал шерстяную нитку. — Тебе нужно время засечь, когда они приходят. У них и «колёс» возьмёшь всяких. Только проси побольше — пригодятся. В дур-хату-то не обещали перевести?
— Да нет, вроде здесь оставят.
— Ну и хорошо. В дур-хате делать тебе нечего. Врач, который с тобой разговаривал, — тюремный или с воли?
— С воли, скорее всего. Женщина молодая, симпатичная.
Все моментально забыли о телевизоре и повернулись в мою сторону.
— И что, она тебя осматривала? — перевернувшись на живот, чувственно прошептал Барон.
— У-у-у… — я понял, что если скажу правду, следующий раз от меня непременно будут ждать эротики. — Да нет, шучу. Старуха страшная. С зубами железными…
Интерес к событию тут же был сокамерниками утерян. Я завалился на шконку, закрыл глаза и вдруг услышал над ухом сладострастный шёпот прокрутившего в мозгах картинку Барона:
— А старуха тебя осматривала?
* * *Первый тюремный медик — лепило пришёл в четыре часа утра. Я ещё не спал. Он вначале несколько секунд смотрел в глазок, а затем открыл кормушку. Андрюха подошёл посмотреть, кто это и, увидев человека в белом халате, кивнул мне. Я наклонился к кормушке и столкнулся лицом к лицу с улыбающимся «наблюдателем».
— Ну, как дела? — продолжал улыбаться он.
— Хуже, — серьёзно произнёс я.
— Что так?
— Не спится. И голова раскалывается. Есть таблетки какие-нибудь успокоительные?
— А без таблеток уснуть не можешь?
— Пробовал, не получается.
— На, возьми парочку, — лепило протянул две пилюли.
— Эти слабые, — оглядел их с видом доктора Айболита. — Не помогут.
— Съешь ещё вот эту, — он положил в ладонь коричневый шарик аминазина. — Есть какие-нибудь жалобы, замечания?
— Когда меня врачу покажут?
— Ну… Этого я не знаю.
— Тогда больше ничего. Пойду попробую успокоиться.
Лепило закрыл кормушку и двинул работать дальше. Я в свою очередь скинул колёса в карман и несмотря на «слабое здоровье» завалился спать.
И приехал цирк…
Наблюдатели приходили стабильно раз в шесть часов. Утром следующего дня, едва лепило открыл кормушку, к ней подскочил Бертник и высунул наружу голову:
— Как там ваш больной? — улыбнулся ему наблюдатель.
— Какой больной?! — округлил глаза, отчего вид его приобрёл смесь свирепости и отчаяния, Володя. — Да я с ним в одной хате жить не могу. Он же нас тут всех поубивает. Несколько ночей не спит, тусуется, того и гляди, зарежет спящего. Не здесь ему место, а в дурдоме. Убирайте сейчас же, а то я сам придурком стану.
— Чем же он вам так насолил? — опешил лепило. — Не такой уж он тяжёлый. Вполне с ним можно ужиться.
— Да?! Вот ты залазь сюда и уживайся сколько хочешь. А мне хоть и дадут лет десять, но ведь всё не вышку. За что же я погибать-то должен? Переводи его отсюда, а то он всех порешит!
От меня это не зависит, — лепило был молодым, мало до этого общавшимся с зеками. — Не я его в эту камеру определял, и не мне его переводить.
— Убира-а-ай его отсюда!!! — точно бык заревел Бертник.
Молодой медик в испуге захлопнул кормушку и поспешил прочь. Через секунду кормушка опять распахнулась, и обозначилась круглая красная морда удивлённого коридорного:
— Чего орёте?
— Кто орёт? — все в хате мирно занимались своими делами.
— Как кто? — мент удивлённо обшмонал взглядом камеру. — Смотрите мне.
— Лёха, ты чего такой сердитый? Не опохмелился, что ли? — опять подошёл к кормушке Володя. — Хочешь сигарету хорошую? — и достал пачку «Мальборо».
— Давай, — коридорный протянул мощную руку и взял сигарету.
— Да бери две. Бери, бери, не стесняйся. На прогулку-то скоро пойдём?
— Сейчас поведу, минут через десять, — и закрыл кормушку.
Через шесть часов всё повторилось. Вечером опять. Ночью, часа в три, Ромка разбудил меня, и я принялся тусоваться по камере, дожидаясь наблюдателя. На этот раз лепило прибыл пожилой. Он долго подглядывал через волчок за моими передвижениями, потом открыл кормушку:
— Не спится?
— Да хрен знает, что такое. Уже четвёртые сутки глаз не смыкаю.
— А из-за него вся хата с одним глазом закрытым спит, вдруг чего удумает, — вставил из-за плеча Роман.
— И таблетки не помогают? — старик не обратил на Ромку никакого внимания.
— Не помогают. Дай другие, посильнее.
— Ага, тебе даёшь, а потом все в камере их жрут, как ненормальные. Что я, не знаю этой разводки, что ли? Столько лет уже здесь работаю, — он, тем не менее, полез в карман и достал несколько «колёс». — На, вот эти попробуй. Диету-то дают?
— Сегодня стали кормить получше, вроде, — я рассмотрел пилюли повнимательнее. Красно-жёлтые пилюли. — Таких я ещё не ел.
— Вот и попробуй, куда это годится трое суток не спать. Ладно, ложись отдыхай, утром ещё зайду.
Когда он ушёл, я протянул таблетки Роману.
— Не хочешь?
— Да ну… — он поморщился. — Давай лучше отгоним в какую-нибудь хату, на чай поменяем.
— Давай…
По прошествии девяти суток бодрствования, я забеспокоился — не затянулась ли «бессонница»? И почему меня до сих пор не вызывают в санчасть? Исправно кормили диетой, каждые шесть часов «успокаивали» таблетками, но никакой экспертизы не проводили. Я принялся писать заявления на имя начальника ИЗ 311. Написал несколько листов, после чего попросил у молодого лепилы сильнодействующих транквилизаторов и верёвку в комплекте. На следующий день коридорный отвёл меня в сан-часть…
«Человек в белом халате» указала рукой на стул по другую сторону стола и оторвалась от бумаг. Глаза, по-прежнему, смотрели сквозь меня. Холодные, серые, красивые…
