Андрей Школин - Прелести
— Да уж, нечего… — я всё так же лежал на животе и смотрел на бритую голову сокамерника. — Я вот что хотел у тебя спросить. Ты зачем Ромку с Андрюхой стравливаешь?
— Я стравливаю?
— Я вчера с Романом говорил. Он-то действительно ведётся, не сегодня-завтра с кулаками кинется. Тебе это надо?
Бертник лежал некоторое время, не отвечая, затем также перевернулся на живот и поглядел глаза в глаза:
— А тебе какое дело? Ты-то что беспокоишься? — желтизна вставных зубов превратилась в сияющий оскал, пришепётывание разродилось шипением. — Тебя лично кто-нибудь трогает? Ты думаешь, заехал, приняли хорошо, так что-то из себя представляешь? Ты поспрашивай, как в другие хаты заезжают — месяцами угла своего найти не могут. Расчувствовался… Да если бы не я, где бы ты сейчас был?
— Благодарю, благодетель, — я не имел золотых зубов, да и просто клыки не стал показывать. — Я-то другое спрашиваю, зачем тебе это нужно?
— Ничего себе, ты разговорился… — Бертник округлил глаза. — Ты что, сомневаешься в том, что я могу делать то, что считаю нужным? Да ты отпиши по тюрьме, узнай у людей, кто я такой. Как жил, с кого получал. Хоть Ляпе отпиши, хоть Усману. Отпиши, отпиши, а потом уже спрашивай. Ишь ты, разумничался…
— Володя, я ведь не местный. Я, кроме Духа и Плотника, здесь никого из серьёзных людей не знаю. Да и про них только на тюрьме услышал. Я всю страну объездил и с людьми встречался поавторитетней твоих Ляпы да Усмана. Да и тебя тоже. Так что, не гни пальцы, они не только у тебя гнутся. Кроме Хазара, я ни с кем из воронежских никогда не встречался. Но он, я думаю, с тобой даже разговаривать бы не стал.
— А при чем тут Хазар? — Бертник несколько остыл. — Он вообще здесь не при делах. Он из Воронежа сто лет назад свалил.
Ага… Первый человек, который хоть что-то слышал про Дановича. Я постарался приглушить водопад мыслей в долине эмоций. Красивая фраза. Водопад мыслей в…
— Хазар… Надо же, с Хазаром он встречался… — Владимир опять уселся, поджав под себя ноги. — А где ты с ним встречался?
— Я же тебе говорю, по стране езжу, с людьми пересекаюсь разными.
— И что?
— И ничего. Говорю так, для ознакомления. Информации не имею только, где он в данное время находится. Ты не в курсе, случайно?
— Не знаю, — Бертник улегся на спину, подложив под голову руки. — Я вообще ничего не знаю и знать не желаю, — он закрыл глаза. — Я спать хочу.
Светлее стало ненамного, но первая ласточка в окошко уже постучала. Если поймать ласточку, наступление рассвета не ускорится, но и не замедлится. Тогда какой смысл ловить? Не проще ли сесть на крыльцо и спокойно ждать вторую ласточку, третью, а там и только что проснувшихся солнечных зайцев. Наказуемо бездарное браконьерство. Всё нужно делать вовремя!
— Володь…
— Что?
— Я, кажется, погорячился. Нервы… На самом деле, к тебе никакого негатива не испытываю. А за совет благодарю. Попробую, действительно, следователю про психопатию сказать. Может, что и получится.
— Ага, может, и вправду вылечат, — Бертник повернул ко мне голову и улыбнулся. Улыбнулся нежно и трогательно. Мудак…
Глава 19
Из стены возникли руки…
Спите, дети — это глюки.
ФольклорВ помещении привратки, куда меня завели дожидаться отправления в свою камеру, находились человек пятнадцать таких же подследственных, со всех режимов, включая троих с малолетки. Все трое были, разумеется, разукрашены татуировкой от головы до ног. У одного даже на веках виднелись синие буквы. Этот-то и был самым беспокойным. Два его кореша сидели на скамейке, а он, за неимением места, вынужден был тусоваться по камере. Пацанёнок бродил взад-вперёд, искоса поглядывая на скамью, на которой кроме малолеток восседали несколько строгачей. Наконец, выбрав на его взгляд самого недостойного, решил самоутвердиться. Остановился перед мужичком лет сорока пяти в неброской одежде, курящего бычок и не обращающего на малолетку никакого внимания. Постоял, глядя в упор, и вдруг, стараясь выглядеть как можно внушительнее, для чего даже вытянул руку и, отогнув в сторону ладонь, произнёс:
— Из какой хаты-то будешь?
Вся привратка замерла в ожидании начала комедии. Мужичок, прищурив глаз, поглядел на хлопца и, не спеша, произнёс:
— Ну, из семь-три. А что?
— Из семь-три-то? — малолетка сделал вид, что просчитывает, где это находится. — А ты кто по масти-то?
Привратка молчит, ждёт развязки. Мужик глубоко затягивается, выдыхает тугой дым и, не глядя на пацана, пожимает плечом:
— По масти-то? Да чёрт я закатайвату, — и наделанно зевает.
Привратка ещё не взрывается диким гоготом, все ждут последнего аккорда. Малолетка выпячивает глаза, загибает пальцы и выдаёт:
— А я — полупацан!
И всё. Взрыв, рёв, гогот, смех… Малолетка, осознав, что смеются над ним, теряется совершенно. На шум прибегают менты и, открыв дверь, стоят, помахивают дубинками, пытаясь понять, что же случилось… Через пять минут меня поднимают назад в камеру.
В хате не спал никто. Шёл фильм с элементами эротики. Такого зрелища не пропускали никогда. Не успел я войти, как сзади раздался голос коридорного:
— На прогулку пойдёте?
Я развернулся и приготовился выйти.
— А что, больше никто не желает? — мент уныло пинал сапогом край фрезы. — Одному не положено.
Оглядел «эротоманов» и вопросительно развёл руки в стороны:
— Ромка, пойдём проветримся.
— Да нет, я спать сейчас лягу.
— Юрик, пойдём погуляем.
— Ну, пошли, — Макар слез со шконки и стянул вниз Чернова. — Хватит валяться.
Уже когда вышли в коридор, до меня дошло, что в камере кого-то не хватает. Кого-то одного.
— А где Бертник?
— К адвокату только что увели, — Тарас лукаво скосил глаза. — Буквально, перед твоим возвращением.
— К адвокату?.. — я повернул за угол и вышел вслед за другими из коридора в сторону двориков.
Сегодня прогулочный дворик попался маленький. Маленький даже по меркам тюрьмы. Макар вынул из-за пазухи тряпичный мяч и хмуро огляделся:
— Здесь даже в футбол не поиграешь толком. Придётся просто тусоваться, — он пнул мяч, что есть силы, вверх. Тот, ударившись о сетку, застрял в железе. — Тьфу, блин… Теперь и мяча лишились. Лучше бы кино остался досматривать. Ну-ка, Серёга, подсади, может достану.
— Ага, достанешь… Если только двоих вас подсажу, а потом в гроб слягу.
— В гроб, в гроб, — передразнил Макар. — Что теперь без мяча делать будем?
В это время заиграл громкоговоритель радио, использовавшийся для глушения межкамерных переговоров гуляющих арестантов. Как всегда, передавали любимую композицию подследственных и осужденных — песню оленевода Алангельды из одноимённого поселка Эвенкии. Братва пришла в восторг.
— Началось, ёбсель-мобсель, — сплюнул на снег Серёга. — Может, потанцуем? Чем не дискотека?
— Конечно, потанцуем, — Юрик подпрыгнул в воздух, — тебе что, музыка не по душе?
— По душе.
— Тогда танцуй, — Макар сделал несколько пируэтов. — Андрюха, а ты что не пляшешь? Не поддерживаешь, что ли?
— Я больше гопак люблю, — и потоптался на месте. — Закажем?
— Ага, вон видишь, дубак с автоматом прогуливается? — Чернов указал рукой вверх. — Этот тебе на своём инструменте любую музыку сыграет, только попроси. До, ре, ми, фа, соль…
— Может, всё-таки достанем мяч, как-нибудь? — Макар всё не мог успокоиться и прыгал, задрав голову.
— Да сплетём другой, всё равно в хате делать нечего, — Серёга шмыгнул носом и вытер лицо рукавом телогрейки. — Что, Андрюха, к следаку водили?
— К следаку, — кивнул головой.
— А ты за каким судом закреплён?
— За Левобережным, как и ты.
— Слышь, Юрик, — Сергей на ходу обернулся к Макару. — С Левобережного народу сколько много — я, ты, Ромка, теперь вот Сибиряк.
Тот не ответил, лишь угрюмо посмотрел на нас обоих. Мы втроём продолжили обычное хождение взад-вперёд по длине дворика. Пройдя пару дистанций, Юрик, наконец, отреагировал:
— Вам-то что. У вас статьи пустяковые. Скоро на волю выйдете. А мне ещё чалиться… Если бы не первая судимость… На меня граждане судьи будут смотреть, как на лицо повторно совершившее тяжкое преступление. Мол, один раз отсидел и не исправился, дадим ему под завязку, посмотрим, как запоёт. Какая уж тут справедливость, — он со злостью пнул ногой рыхлый снег.
— А что у тебя в первый раз было? — я до сих пор не интересовался, кто в камере за что сидел раньше.
— Сто сорок шестая — разбой. Ещё по малолетке. Пять лет отсидел. Вышел на свободу — нарочно никуда не влезал. Женился, жил спокойно. Почти шесть лет на воле провёл. Дочка большая выросла. Если бы не этот бык… — он ударил кулаком по шершавой стене. — Падла. Попался же… — и увидев, что я вопросительно поднял голову, продолжил. — Зашёл летом в кафе пивка попить (я кроме пива и не пил-то ничего), взял бутылку, сел за столик. А за соседним столом компания водку жрёт. Я их всех почти знаю, из нашего же района. Ну и один, как водится, начал дёргаться: «То, да сё…», пальцы веером. Я его по-хорошему попытался успокоить, а он стул хвать и на меня. Я нож-складник достал из кармана и ещё раз повторил, чтобы не подходил. Куда там. Тот и не слушает. Как же, крутой. Ну, я и вогнал в брюхо по самую рукоятку. Не дожидаться же, когда стул на моей голове разлетится. Главное статью-то пришили — не «превышение мер допустимой самообороны», а «нанесение тяжких телесных повреждений со смертельным исходом». Вот такие дела… Юрик ещё быстрее зашагал по протоптанной в снегу дорожке.
