Роман Сенчин - Информация
А зачем ей отхватывать? Макс с Лианкой рассказывали, что муж у нее реально в достатке и сама она не нуждается. Мстит мне так, что ли? Но за что?
Я не выдержал и позвонил ей. Номер она не сменила – после пары-тройки гудков раздался знакомый голос:
– Алло.
– Привет, – глухо (в горле булькало горькое) сказал я. – Сегодня заседание было, и твой представитель предъявил запись нашего секса… того…
– Я в курсе. – Судя по интонации, она не удивилась моему звонку, вроде бы даже ждала его. – И что?
– Я узнать хотел – зачем ты это делаешь?
– Что именно?
– Зачем, – я изо всех сил старался говорить спокойно, – зачем ты мне жизнь портишь? Ведь всё – мы разошлись, в паспорте печати о разводе, у тебя своя жизнь, у меня – своя. Я пытаюсь как-то устроиться, квартиру купил в кредит, который мне еще выплачивать… При чем ты здесь? Почему ты ко мне лезешь?
– Потому что мне нужны деньги, – последовал ответ, и он был произнесен действительно непрошибаемо спокойным тоном; меня взбесил этот тон:
– Что, муженек не обеспечивает?
– Обеспечивает. Но мне нужны мои личные деньги.
– Но это же мои! Ты ни копейки в эту квартиру не вложила!
– Тогда мы еще были женаты.
Наталья явно выводила меня из себя.
– Ты там опять записываешь? – вспыхнула догадка. – В суде предъявить, если что… Да?
– Какая разница. Я хочу спать. Пока.
– Подожди! Я просто понять хочу, как ты можешь так нагло меня гнобить. Грабить просто.
– Я не граблю. Я хочу забрать свое.
– Какое – свое?! Какое?
– Я прожила с тобой три года. Готовила тебе еду, слушала твою пьяную ахинею, ты ездил на моей машине…
– Ее нам на свадьбу подарили! – вставил я.
– Мои родители подарили, а твоя мать нам что подарила?
– Бли-ин! Я оплатил всю свадьбу, в Париж тебя свозил, в Прагу. Это все дороже «Форда» этого стало.
Наталья зевнула:
– Хватит пережевывать прошлое. У меня сын, мне о нем нужно думать.
– Ну и думайте с мужем своим, а я-то при чем?…
– Может быть, и при чем. Я тогда, кстати, не предохранялась, а беременность примерно в то время началась. После той нашей встречи.
На какое-то время – несколько мгновений или минуту – я, как принято выражаться, потерял дар речи… Если так, то это многое меняет. Да все меняет!.. И за эти секунды успели сменить друг друга удивление, страх, радость, надежда, омерзение, маленький родной человечек у меня на коленях, Наталья рядом веселая…
Нет, какой ребенок, какое возвращение?! Да это она специально вякнула, чтоб меня еще сильнее прибить… И я сказал:
– Никогда не мог представить, что ты такая, оказывается… – Хотел сказать «сука», «тварь», «мразота», но вспомнил, что она вполне может действительно записывать этот разговор, и сдержался. – Что ты подлый такой человек. Что ж, будем бороться с гадами.
– Удачи.
…Решение по нашему делу было вынесено после новогодних праздников, числа пятнадцатого января две тысячи девятого. (Все ясно было уже в декабре, но судья тянула с вынесением, и наверняка ей за это влетело – висяк остался на будущий год. И после продолжительных выходных она резко закрыла дело.)
Меня обязали выплатить Наталье два миллиона восемьсот тысяч рублей. Небольшим утешением мне могло служить то, что и бывшую жену наказали за ее рвение – по нашему ответному иску она оказалась должна мне шестьсот тридцать тысяч. Формально-то ведь мы с ней вместе приобретали жилье, так сказать, дружной, прочной супружеской парой; вот ей и присудили вернуть мне часть выплат, совершенных до развода.
Буквально на следующий день Наталья через своего представителя предложила погасить свой долг за счет моего – то есть после подписания документов я оставался бы должен ей два миллиона сто семьдесят. Хе-хе, всего-то!.. Естественно, я отказался. Пускай тоже мучается…
Да, решение было вынесено, обжаловать никто не стал. Бесполезно. На какое-то время я, да и Наталья, наверное, о нем забыли. По крайней мере я заставил себя не думать об этом долге и последствиях его невыплаты, чтобы как-то жить дальше. Новая вспышка нашего конфликта произошла весной две тысячи девятого, но получилась вялая и заранее обреченная на быстрое затухание. Зато следующая, в начале декабря того же года, загнала меня сюда, в слепой закуток квартиры, заставила запереться на все запоры и отключить телефоны… Не только, конечно, она стала причиной, но в том числе и она. Впрочем, об этом потом.
А пока было лето две тысячи восьмого. Хорошее, нескучное лето.
Наши футболисты в четвертьфинале чемпионата Европы победили голландцев, что стало поводом тысячам пивших пиво по домам и клубам вывалиться наружу, махать флагами и орать: «Рос-си-я!» Какая-то сила заставила и меня выйти на улицу, перебраться по мосту через Третье кольцо и присоединиться к ликующему молодняку возле метро «Автозаводская»… Каким-то чудом я не нажрался.
После победы над Голландией все ждали разгрома Испании в полуфинале и очень изумились, когда те вынесли наших со счетом три – ноль. Вчера названные великими Аршавин, Торбинский, Семак даже не смогли забежать в штрафную испанцев… Москва погрузилась в траур, но ненадолго. Вспомнили, что вот-вот начнется Олимпиада, и стали подсчитывать будущие медали. Некоторые недоумевали, почему нет там нашей сборной по футболу, – в представлении новоявленных болельщиков российские футболисты находились уже где-то вблизи бразильцев…
В середине июля началось обострение отношений Грузии с Южной Осетией. Это стало главной темой выпусков новостей на ТВ. Обстрелы, грозные заявления с обеих сторон, эвакуация из Цхинвала-Цхинвали… Подобные обострения происходили почти каждое лето, но в этот раз шуму было слишком уж много, и я лично не удивился, когда узнал, что грузинские танки идут на Цхинвал (Цхинвали), а слепые перестрелки превратились в бои.
Случилось это в тот же день, что и открытие Олимпиады. У нас в агентстве полушутя (именно полушутя, почти всерьез) сокрушались: «Зачем такие информационные бомбы одновременно взрывать!»
С неделю Москва пристально наблюдала за боевыми действиями в Южной Осетии и Грузии, ожидала взятия Тбилиси, ужасалась известиям о тысячах погибших, потом поражалась, причем с некоторой примесью разочарования, что погибших оказалось всего-то несколько сотен; смаковала кадры с подбитыми танками и раздувшимися от жары трупами солдат (чьими танками и чьими солдатами – грузинскими, осетинскими или российскими, – было не совсем ясно)… Поняв, что наши бойцы победили, Москва рьяно стала болеть за наших олимпийцев.
Вообще патриотизм в то лето в Москве, да и, судя по всему, во всей России достиг наивысшего подъема за последние годы, а может, и за несколько десятилетий. Люди стали мягче друг к другу, выглядели единым целым, двигались уверенней и энергичней; даже вроде бы резко побогатели – одевались лучше и ярче, на улицах становилось все больше новых автомобилей, а бомжей и нищих – меньше…
Лично у меня в то лето тоже все было очень даже неплохо. Если отбросить тяжбу с бывшей женой, то и отлично. Заказы по размещению информации поступали обильно, в агентстве дела обстояли нормально, и даже переезд офиса на улицу Девятьсот пятого года не вызывал у меня особой тревоги. Жалко, конечно, было оставлять привычное место, но на новом кабинеты оказались просторнее, вообще здание светлее и свежее; метро, как и на Триумфальной, тоже рядом. Единственный минус – гендиректор с нами не переехал, остался, и поэтому Полковник получил практически неограниченную власть…
К одиночеству я как-то привык, точнее, научился с ним бороться – за день старался вымотаться до предела, чтобы легче было уснуть. Много гулял, много катался на велосипеде, много читал, особенно книг по истории Второй мировой, которых издавалось невообразимое количество. В основном они оказывались туфтой, но зато очень увлекательной.
В середине августа я съездил в родной город и получил обратно права. Матери стало заметно лучше, она уже шевелилась, хотя ходить пока не могла, говорила с трудом, невнятно, но все же… Сиделка у нее была хорошая, денег я не жалел.
Иван без гундежа оплатил транспортный налог на «Селику», купил техосмотр, страховку. Этим самым, как я считал, с него снялась часть долга.
С Максимом и Свечиным почти не общался тогда, да это и к лучшему, – не слышал Максова нытья, не впитывал туповатое свечинское раздражение.
Лучшее определение моего тогдашнего состояния – позитив. И, судя по всему, большинство окружающих тоже в нем пребывало. Материальный достаток, победы спортсменов, мягкое лето, бодрые речи руководителей государства, короткая война и убедительная победа. Все в порядке.
Появившиеся примерно в июле – августе известия, что в США начался финансовый кризис, насколько я знаю, в первый момент обрадовали даже разбиравшихся в экономике людей. Вот, дескать, в Америке проблемы, а у нас, наоборот, – подъем по всем фронтам.
