Татьяна Коган - Персональный апокалипсис
В первые же сутки после прибытия он устроил драку и спровоцировал охрану, но это были сущие мелочи. Шериф упек его в карцер, полагая, что смутьян мигом уймется: в отличие от других тюрем, где карцер походит скорее на уединенную комнату отдыха, здесь это было местом наказания. Лишать заключенного пищи на двое суток и держать в темноте было незаконно, но, как уже упоминалось, Блэквуд мог позволить в подотчетном ведомстве некоторые отступления от правил. Как выяснилось, Крайтону этого оказалось недостаточно. И сегодня днем он едва не совершил побег. Если бы не чистая случайность, благодаря которой служебная собака залаяла на отъезжавший с территории фургон, ему бы удалось смыться! И его, Рея Блэквуда, репутация была бы запятнана.
Он уже влепил строгий выговор охране, отвечавшей за выгрузку и сопровождение прибывших. Увольнять их сейчас нельзя, иначе они обнародуют факт попытки побега, который Блэквуд решил замять. Он выждет месяц-другой и тогда уже найдет веские основания, чтобы избавиться от этих непрофессионалов. Уму непостижимо, как можно было не заметить нырнувшего под фургон арестанта! И ведь Крайтон детально повторил, вернее, пытался повторить, побег Джулиана Шотарда из лондонской тюрьмы Пентонвиль. Выходя из тюремного фургона, в котором привезли из суда партию заключенных, Шотард умудрился спрятаться под машиной и зацепиться за днище. Побег ему удался, чего, к счастью, не скажешь о Крайтоне. Но Рей Блэквуд негодовал так, словно все без исключения арестанты вырвались на свободу, поставив крест на его карьере.
Если быть до конца откровенным, окажись на месте Крайтона кто-то другой, шериф позволил бы своим парням забить сукиного сына до смерти за столь дерзкий проступок. Но этим заключенным неожиданно заинтересовались люди, с которыми Блэквуд нечасто, но долго и успешно сотрудничал. Поддаться гневу и умертвить столь ценный кадр значило бы лишить себя очень хорошей выручки. Блэквуд думал о будущем. На пенсию шибко весело не поживешь, а побаловать себя на заслуженном отдыхе, который не за горами, очень хотелось. Однако ж «особые обстоятельства» не только не мешали шерифу наказать заключенного, но и всячески этому способствовали. Убить он его не убьет, а вот поучить уму-разуму – это запросто.
Блэквуд вышел из кабинета и направился в «нулевую комнату». Так он называл специальное помещение, приспособленное для «бесед по душам» с особо несговорчивыми «клиентами». Последние годы оно пустовало. Заняться беглецом шериф приказал лично старшему офицеру Брэдли. Он стреляный воробей и прекрасно владеет техникой причинения боли без видимых повреждений тела. Не стоит давать поводов для истерик союзам защиты гражданских свобод и комиссиям по правам человека. Нет следов пыток – нет доказательств – нет прецедента.
Перед дверью в «нулевку» он остановился, натянул на лицо бесстрастное выражение – ни к чему демонстрировать подчиненным меру своего раздражения – и вошел.
Крайтон сидел на приваренном к полу стуле, руки и ноги зафиксированы ремнями. Помощник офицера удерживал его голову в запрокинутом положении, прижимая к лицу мокрое полотенце, а Брэдли лил сверху тонкую струю воды из баллона.
«Отличный выбор», – мысленно похвалил Блэквуд. Вотербординг – удобная практика, действенная, безопасная и создает у жертвы иллюзию утопления. В прессе муссировались слухи, что ЦРУ применяет это упражнение при подготовке американских военных летчиков к возможным испытаниям во вражеском плену. Что ж, в ЦРУ дурного не посоветуют.
Шериф сделал знак прекратить. Сержант убрал полотенце, позволяя Крайтону вдохнуть. Несколько секунд его грудь конвульсивно вздымалась, пытаясь вобрать побольше воздуха, и вскоре дыхание выровнялось.
Томас поднял на вошедшего измученные глаза. Поджарый мужчина, одетый в джинсы, ковбойские сапоги и синюю ветровку, встретил его взгляд.
– Ну, как ты? – любезно поинтересовался Блэквуд.
Томас слабо улыбнулся:
– Со мной тут плохо обращаются…
Рей Блэквуд хмыкнул: смотри-ка, веселый. Тем хуже для него.
– Продолжайте, Брэдли. Не буду мешать, – кивнул он и вышел из камеры.
Томас Крайтон знал, что такое боль: он еще сопливым мальчишкой ввязывался в уличные драки и не паниковал, когда из-за численного превосходства соперников потасовка перерастала в избиение. Любые удары можно стерпеть. Но то, что происходило сейчас, не укладывалось в сознании, которое он время от времени терял.
Двое палачей выполняли работу в полной тишине. Томас из последних сил сдерживал рвущиеся из горла стоны.
– Жаль, что у нас нет холодной камеры, – задумчиво обронил Брэдли. – Облить бы ублюдка водой – и в холодильник.
«Чем я обидел тебя лично? Чем оскорбил? Откуда такая лютая ненависть?» – Томасу захотелось заорать на офицера, содрать с его лица самодовольную маску.
– Вы и подручными средствами прекрасно обходитесь, – польстил помощник.
Нет, не польстил. Сказал правду. У Томаса потемнело в глазах, когда вывернутые за спину руки подлетели вверх – ему устроили импровизированную дыбу. Веревку продели через цепь на запястьях и перекинули через перекладину, закрепив на специальный механизм. Старший офицер крутанул лебедку, веревка натянулась сильнее, вынуждая Томаса привстать на носочки, чтобы плечи не выбило из суставов.
– А теперь потанцуем. – Брэдли присоединил электроды к его подмышкам и включил подачу тока.
Томасу казалось, что он сходит с ума. Тысячи крючков впивались в тело и вибрировали, раздирая мышцы. Боль была столь чудовищна, что уничтожила все мысли, кроме одной: «Пусть это прекратится. Господи, пусть это немедленно прекратится!»
Брэдли нащупал пульс на шее заключенного и с явным сожалением понял, что на сегодня пора заканчивать. Впрочем, беглец выглядел достаточно крепким, и офицер не отказал себе в удовольствии, подкрутил лебедку еще на пол-оборота. И покинул камеру.
…Томас не мог полноценно вдохнуть. Каждая попытка вдоха отзывалась невыносимой резью в плечах, горевших так, будто их касались каленым железом, а легкие скручивало в тугой, спазмирующий клубок. Постепенно боль заполнила все тело, и он уже не различал отдельные его части. Мигающий, мертвенно-голубоватый свет люминесцентной лампы разъедал глаза. Томас прикрыл веки, чувствуя, как помимо его воли из-под ресниц просачиваются предательские слезы.
Он попытался сосредоточиться, вспомнить прошлое, где был свободным и мечтал о богатстве. Каким же нелепым сейчас выглядело его желание. Здоровье и счастье родных людей – вот что самое важное. То единственное, ради чего стоит жить и бороться. У него ведь почти получилось… Фургон уже проезжал через ворота!.. Когда Томаса выволокли из-под машины, он озверел. Понимал, что нельзя сопротивляться, но не мог справиться с обуявшей его яростью. Когда на человека что-то сильно давит, превышая порог терпимости, он приходит в гнев, утрачивая и чувство страха, и способность мыслить.
