Владимир Шаров - Репетиции
Но в одном, читая тогда кобылинские бумаги, я ошибся. Чтобы перейти от эмоций к работе, мне надо было возможно скорее привыкнуть к тому, что там было, надо было найти сходство вещей, о которых я читал, с тем, что я уже знал, и, конечно же, переходы ролей от одного к другому, когда один в один день поднимался из грязи в князи, а другой, еще день назад имевший все, все терял, показались мне революциями, и так как я знал единственно социальные революции, и здесь чуть ли не самым важным было для меня, что уходящие теряли свои права и свои привилегии, — лишь много позже я понял, какой малостью это было для них самих.
Последние месяцы перед сменой апостолов были страшными. Старые апостолы, да и не только они, так же, как и в первый день своего служения, верили, что именно их избрал Иисус Христос, и, значит, уже скоро, мир доживает положенное ему; эти долгие годы были испытанием их верности, они его выдержали, теперь осталось совсем немного, и Он придет. Но этих апостолов подпирали шедшие им на смену, новые, тоже свято верившие, что они и никто другой — те, последние, которых Он, Христос, сделает первыми, они дождались Его и Он дождался их, Своих учеников. Прежние апостолы нередко не сходились в счете дней со своими преемниками, и тогда наступало как бы безвластие.
Начиналось мертвое время, время, которого в мире, созданном Господом, вообще не должно было быть, время, когда Христос не мог прийти на землю, потому что прийти Ему было не к кому. Чередой идущие тогда насилия и жестокие убийства — весь этот ужас, творимый среди избранных и верных, только укреплял ссыльных в мысли, что на этот раз — все; если они, избранные из избранных, верные из верных, дошли до такого, значит скоро действительно всем и всему конец. Надо сказать, что очень долго единственная признаваемая ссыльными история была история их собственных отношений с Богом. Выделенные из человечества для самой важной миссии, уже назначенные и избранные, они были обращены исключительно к Христу, а все остальное в их жизни: работа в поле, рождение детей — было лишь для того, чтобы как должно исполнить предназначенное. Других людей, другую жизнь они не замечали, смотреть на нее, обращать на нее внимание — было бы смотреть назад, к тем людям они должны были вернуться потом, совсем по-иному, с иной стороны и в ином ранге, прийти после Христа, когда то, на что они были избраны и к чему готовились, сделалось бы реальностью, осуществилось. Старый мир был оставлен ими за спиной, они были сосредоточены на Христе и у мира просили только не трогать, не мешать, не выводить их из этого состояния сосредоточенности, обращенности на Христа, чтобы они не пропустили Его, не пропустили ни одного из Его слов, все помнили, все понимали и могли бы научить и передать другим. Собственно говоря, это было растянутое на века и на поколения ожидание, и единственным объяснением уходящих апостолов, почему Христос еще не пришел и надежды не осуществились, было, что они так и не сумели отрешиться от окружавшего их, не сумели отгородиться от него. Они каялись, что были чересчур от мира сего, любили и власть, и жизнь и не смогли (часто просто были виноваты обстоятельства — переселение, изгнание и так далее) полностью обратиться к Христу, стать Его и только Его, забыть, отринуть от себя все остальное и только верить и ждать, ждать и верить.
Они знали, что жизнь дала им шанс, который не получал никто из смертных, а они прошли мимо, упустили его, и кризис, который они переживали, когда уходили из постановки, был мучителен, они мечтали об одном — прекратить и перестать жить, были безумны и безутешны. Буйство и ненависть после стольких лет молитв, после стольких лет веры и смирения, надежды и любви к ближним выплескивало из них с необычайной силой, они убивали и убивали, как звери, они считали, что им позволено все, и не могли остановиться; что человеческая жизнь? когда скоро, совсем скоро все так и так кончится и невинноубиенному, если они убивали невинного, будет даже лучше, они хоронят его от греха, помогают спастись; что же до того, что они губят себя, то им хуже, страшнее быть не может. Из-за них и земная жизнь, и муки были продлены, продлены еще на целое поколение, они ответственны за все его ужасы и страдания, и теперь, множа их, добавляя новые, они сознавали, что в тех, последних перед Страшным Судом бедствиях и катастрофах, которые, как известно, должны были умножиться беспримерно, нужны и их зверства, зверства самых чистых и недавно почти избранных, уже приближенных и остановившихся там, где осталось сделать лишь шаг.
Что те, кто еще вчера должен был стать апостолами Христа, жгут, режут, насилуют, только подтверждало, что последние времена близки и наступят вот-вот. Эта жестокость не просто уравновешивала их прежнюю жизнь и прежнее служение, открывала и опрастывала все, что они задавили в себе, но становилась их новой ролью; бывшие апостолы приближали, строили, создавали тот фон всеобщей гибели, без которого второе пришествие Христа казалось им, да и не только им, недостаточно ярким, контрастным, им надо было, чтобы никто не пожалел о прежнем мире, который оставлял и который теперь навсегда и для всех кончался.
В сентябре 1801 года, спустя шесть месяцев, как русский престол занял человек, давший согласие на убийство своего отца, во Мшанниках совпал ряд обстоятельств, и это породило ересь, едва не погубившую тогда постановку Сертана. Впервые в истории общины кончали срок и должны были уйти сразу все двенадцать апостолов. Роль ближайшего ученика Христа каждый из них имел не меньше десяти лет, они успели сблизиться, сойтись, любили и были верны друг другу. Люди они были сильные, умные, и что очень важно для дальнейших событий, Ивашка Скосырев (апостол Петр) всеми ими равно признавался и почитался старшим. Время его апостольства было и самым долгим — 27 лет.
На исходе XVIII века, возможно, тут дело во внутренних причинах, скорее в них, или до Сибири и до Мшанников дошли какие-то отголоски рационализма, но часть ссыльных уже думает, и что человек лично ответствен перед Богом, и что Господом дана ему свобода выбора, свобода воли. Конечно, в их жизни осталась и очевидна абсолютная предопределенность театрального действа, и многие по-прежнему убеждены в такой же абсолютной, но известной одному Богу предопределенности человеческих судеб, и все же накопленное несколькими поколениями не дождавшихся Христа апостолов, учеников без учителя, раскаяние, знание, что Христос не пришел и мучения людей длятся, потому что они оказались недостойны Его, сохранилось и уцелело.
Если раньше получившие место в постановке были убеждены, что потому и получили его, что избраны из других и решено, что Христос придет именно к ним, отныне они понимают, что роль — это лишь начало, они должны еще оказаться достойны Христа. Он — мерило, и Он придет к ним, только если они будут Его достойны. И вот эта, едва намеченная ими самими линия — суть ее в незавершенности отбора актеров, — линия, кстати, по духу вполне согласная с тем, что делал Сертан, однако не его, за несколько дней сентября, подчиняя их своей логике, едва не приводит к гибели всю постановку. Ссыльные пытаются уничтожить ее, пытаются уничтожить тех, кто в ней занят, и почти достигают цели.
