Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 1–13
— И? — У подруги горели глаза. Вот ведь… Бабьё всегда бабьё. А любопытное бабьё — в сто раз хуже. Даже если это «бабьё» — ваша надёжная проверенная подруга!
— Марго, эта пизда зарегистрировалась на сайте знакомств! — не выдержал Панин.
— Слава богу! — Маргарита Андреевна даже перекрестилась. И тут же накинулась на Семёна Ильича: — И что? Ты что, хотел, чтобы она до гроба тебе безотказной подстилкой была?!
— Ты бы почитала, что ей пишут!
— Сёма, это просто смешно! — возмутилась Татьяна Георгиевна.
Загремел лифт, и послышались шаги.
— Тсс! — прошипела Марго. — Сейчас нас тут поймают!
Шаги стихли.
— Святогорский в главный корпус почесал, — резюмировала Марго.
— Ты что, его по шагам узнаёшь? — удивился Сёма.
— Не только его. Я всех здесь, в этом родильном доме, по шагам узнаю. По шагам, по запахам, по звукам. Я в этом роддоме всё и всех и всё про всех знаю! И работу свою делаю как положено. И акушерскую и административную, Семён Ильич!.. Ну, разумеется, в свободное от воровства прокладок, кофе и одноразовых стаканчиков время!
— Ну всё, блин! Влип на всю оставшуюся жизнь!.. Ты бы меня пожалела, если бы увидела, что ей там пишут! — гневно ткнул он пальцем в Татьяну Георгиевну.
— Что хотят её мокрую киску? Нормально. Не тебе же одному…
— Да хер с ней, с киской… Это ещё цветочки! Мало того, она переписывается с интерном! Марго, она переписывается с интерном! Заведующая отделением, взрослая женщина переписывается с этим сопляком, как его там…
— Александром Вячеславовичем? Ай да Танька, ай да молодец! — похвалила акушерка подругу. — Могла бы и мне, сука, сказать! Я тут его, понимаешь, ей сватаю, а она с ним уже переписывается в полный рост!
— Я рада, что вы оба так беспокоитесь о моей личной жизни, — холодно произнесла Татьяна Георгиевна. — В общем-то, Маргоша, вся история. Он покопался в моей почте, осатанел и унёсся домой. Выискал какую-то цидульку, где меня не то хвалят, не то паскудят, ну и устроил из пятиминутки этот цирк. Клоун!
Снова зашумел лифт.
— Татьяна Георгиевна! — негромко выкрикнула санитарка. — Татьяна Георгиевна, вы здесь? Татьяна Георгиевна, если вы здесь, то вас Маковенко ищет уже минут двадцать. И ещё вас в приёмном ждут, только спросили.
— Борисовна, не уезжай! — отозвалась заведующая. И, показав язык примолкшим своим собеседникам, унеслась в сторону лифта.
— Гадина! Дрянь! Всю жизнь мне испортила! — пожаловался Семён Ильич Маргарите Андреевне, когда лифт отчалил наверх.
— Это ты, Сёма, гадина. Это ты, Сёма, дрянь. Развёлся бы и женился давно на Таньке.
— А она хочет? Ты же знаешь, за кем она замужем. За покойником. С портретом в коридоре она живёт в законном браке. Все остальные так, случайные ёбари… Включая меня. — Семён Ильич вздохнул. — Ладно!.. Маргоша, посидим сегодня у вас в изоляторе по-тихому?
— Тыц-пиздыц, по-русски здрасьте! Кто бы сомневался! Каждый раз одно и то же! Ты же сам первый громче всех орёшь, чтобы никаких празднований.
— Мы по-тихому. По очень, очень, очень тихому. Узким кругом.
— Я согласую со своей заведующей, господин начмед! — Маргарита Андреевна улыбнулась и нежно погладила Сёму по всё ещё жёстким, хотя уже и слегка седеющим волосам. — Бедные вы оба… Но гадина и дрянь всё равно ты, Семён Ильич. — Марго поцеловала его в щёку. — Я пошла.
— Иди. Я тоже сейчас… Сигарету оставь.
— Курить будешь? Ты ж в крутой завязке, на Курочку Рябу божился, забыл?
— Не буду курить. Понюхаю. Вы же с Танькой одну марку курите. Это её запах…
— Ну точно совсем с катушек слетел. — Марго протянула ему всю пачку. — На, хоть вусмерть унюхайся своей Танькой. А я пошла…
В шесть часов вечера в изолятор, расположенный в дальнем конце обсервационного родильного зала, стали стекаться «свои». В обсервационном отделении было два изолятора, и чаще всего они всё-таки — тьфу-тьфу-тьфу пустовали. Удобство этого изолятора было в том, что в него был отдельный вход с улицы, как и положено порядочному изолятору. Разумеется, была дверь, ведущая и в родзал. Для персонала. Хотя сам изолятор в то же время являлся и родзалом. Ведь что такое, по сути, родзал? Кресло и набор инструментов. И умелые руки. Чего только этот изолятор не повидал. И ВИЧ-инфицированных наркоманок, и подследственных убийц из другого изолятора — следственного. Везде жизнь. И даже инфицированная, отравленная наркотиками и лишающая других жизни жизнь — всего лишь жизнь. И как любой другой всего лишь жизни, ей свойственно не только умирать, но и стремиться к возрождению. Вольно или невольно…
Татьяне Георгиевне сегодня, впрочем, было не до философий. Куча дел в отделении. Трое родов — слава богу, в люксовых палатах. Всё-таки куда приятнее находиться рядом с появлением на свет жизни желанной. Жизни, чьи создатели не просто случайно встретившаяся мимо пробегавшему сперматозоиду яйцеклетка, а мужчина и женщина, создавшие семью, планировавшие создание новой жизни и дающие возможность этой жизни появиться на свет в комфорте и уюте. Потому и слава богу, что не было сегодня родов в том, «праздничном» изоляторе. Нарочно не придумаешь, но уж такое за этим изолятором утвердилось название — «праздничный». Уже давным-давно, если поступало что-то такое, акушерка из приёмного, звоня Мальцевой согласовать, говорила: «В „праздничный“ родзал, Татьяна Георгиевна?»
Да, все календарные праздники и дни рождения «своих» было принято тихо отмечать именно здесь, в «праздничном» изоляторе. Не Татьяной Георгиевной было заведено, не ей и отменять! Бог простит за такую странную, ненарочную иронию. Бог, если он есть, наверняка давным-давно простил этих людей в зелёных пижамах и белых халатах. Может, что другое не простил и никогда не простит, но «праздничный» изолятор-родзал — давным-давно.
Ритуал блюлся свято вот уже много лет. Под руководством старшей акушерки обсервации санитарки сдвигали рахмановку подальше. И ставили в «праздничном» изоляторе столы буквой «П». Во главе восседал начмед по акушерству и гинекологии этой больницы — он же, по сути, главный врач родильного дома. Ну и далее по списку. Двадцать третье февраля праздновали. И не потому, что военнообязанные. А потому что приятно каждому мужчине — из «своих», разумеется, — сделать подарок. Да не просто так подарок, лишь бы отдариться, — а что-то непременно особенное. Маргарита Андреевна каждому «своему» мужчине писала забавный стишок в красивую открытку. Стишок зачитывался вслух, все пили за тостуемого «своего» и вручали ему подарок под смешки и негромкие аплодисменты. Когда дело доходило до «своих» молодых ординаторов или паче чаяния интернов — если были текущие интерны, достойные звания «своих», — все были уже слегка во хмелю. Все, кто не дежурил. Дежурящим наливалась одна стопка — и они должны были её цедить всё время празднования. Ну, или пока работать не позовут. Кто не дежурил — приходил в «праздничный» изолятор с улицы. В «праздничном» изоляторе Марго ещё лет пять назад распорядилась прибить вешалку. Красивую, купленную Татьяной Георгиевной в магазине каких-то ненужных красивых вещей. Вешалка тем не менее была очень нужной, а не только красивой. Вообще-то, все любили свой «праздничный» изолятор, потому и сантехника в туалете-душе, и мебель тут были новые и комфортные. ВИЧ-инфицированные наркоманки и роженицы-убийцы долго не хотели отсюда выписываться. И их можно понять. «Понять можно, простить нельзя!» — любила повторять Маргарита Андреевна.
