Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 1–13
— Что ты ржёшь, что ты ржёшь?!! — в заветный угол уже неслась Маргарита Андреевна. — Этот мудак совсем охуел, да?!
— Нет, Марго, нет… Он не мудак. И он не охуел. — Татьяна Георгиевна совсем уже успокоилась и даже развеселилась. — Он просто только недавно узнал, что Сеть — это не только его корпоративная электронная почта, не только глючный сайт нашей больницы и родильного дома — но и многое другое.
— Нет, ну меня! Меня!.. И в чём?! В воровстве пакетиков чая и прокладок! Зла не хватает!
— Да успокойся! Что у него, первый раз такое, что ли? Мало он нас песочит в хвост и в гриву?
— Нет, ну по работе — святое. За дело — это закон. Мы с тобой сами администраторы, помимо всего прочего. Так что за дело — это понятно! Но из-за того, что какая-то мандавошка написала на заборе, что ей прокладки с чаем вовремя не принесли?! А с венами этой чумы засушенной всем отделением носились — и что в благодарность? Антибиотики ей самые лучшие выписывала на её посевы, где чуть не гонококки колосились, — так она недовольна! У неё, вишь, температура нормальная была. Разумеется, была. Блин, зла таки не хватает. Хоть ты меня убей! Он что, теперь будет по ночам в Сети сидеть и отзывы каждой такой манды распечатывать?
— Мандалы! Лы-лы-лы! — рассмеялась Татьяна Георгиевна. — Не будет, Маргарита Андреевна, успокойся! Это новая игрушка, ненадолго. И не всерьёз.
— Ну, Сёма обычно у нас долго играется, — тут же успокоилась старшая. И прищурившись, добавила: — Если игрушка полюбится.
Татьяна Георгиевна только махнула рукой. Мол, не начинай!
— Ага! «И с помощью жестов объяснил, что его зовут Хуан»… А что у тебя там с этим, из той самой, из «Мандалы»-лы-лы-лы!
— Ничего! Отстань!
По выражению лица Маргариты Андреевны было ясно, что она не отстанет.
— А как тебе этот мальчик, Александр Вячеславович? Он же в тебя по уши втрескался!
— Марго, он именно что мальчик!
— Какой такой мальчик! Ему двадцать пять лет! Это же прикинь какой кайф! И уметь уже — что-то умеет, и стоит ещё не как в под полтос, а круглые сутки.
— Маргарита!!!
— Что «Маргарита»?!! Сёма уже долбанулся, судя по сегодняшней пятиминутке, где он выступил с сольным номером гражданской песни и пляски. Ты — на подходе к умалишению. Тебе нашего прекрасного юношу даже соблазнять не придётся — он сам шлёпнется к твоим ногам, как Лошарик!
— Как кто?
— У тебя что, такой игрушки в детстве не было? Ты что! Лошарик — это такой грустный хорошенький бычок. Складной. На такой кругляшке. Если снизу на кругляшку надавить — бычок складывался. Если отпустить — снова торчком становился. А ещё у меня был набор открыток про Лошарика. Лошарик в цирке выступал… Я его так любила, Лошарика. А потому папаня мой, падла, бухой в жопу и злой на меня за что-то, выкинул его в мусоропровод. Я так плакала… Вначале ключи у дворничихи попросила и всю помойку перерыла, но Лошарика не нашла. А потом меня оттуда мама вытащила. Мне маму было жалко, и я с ней пошла. А Лошарика всю оставшуюся жизнь жалко… — Марго вздохнула. — Слушай, а моему папашке-то пиджак волковского сыночка подошёл, как влитой. У пацана явно руки из того места растут. На одежду!
— Лошарика у меня не было. Был Пиф. Деревянный. Пиф — это такой пёс. Он был раскрашен коричневым и жёлтым. У него были глаза бусинки и морда торчком…
— Да что я, Пифа, что ли, не знаю?! Рассказывает она! У меня тоже такой Пиф был. Но Лошарика я любила больше.
— А я любила Пифа. У него в деревяшках были просверлены сквозные такие эти… каналы, чёрт. Сулькусы, да. И через эти сулькусы… То есть по ним, через форамены — были продёрнуты связки… Блин! Не связки, а резиночки. И ступни и руки… то есть лапы… были этими резиночками прикреплены. И одна из них совсем истрепалась, потому что я любила дёргать Пифа за лапы… За резиночки. Ну и нога потерялась. Я тоже так плакала. Но очень любила Пифа, и он даже спал со мной. …А волковский белобрысый сынишка таки очень талантливый. Я видела сшитое им тряпьё. Реально гений.
— Танька! — заливисто захохотала Маргарита Андреевна. — Если бы нас сейчас кто-то слышал… Две взрослые бабы. Вполне себе такие не последние люди на свете. И что? Лошарики с Пифами.
— Я вас слышу! — К ним подошёл Панин.
Обе женщины сделали очень серьёзные лица, всем своим видом давая понять, что ему тут не рады.
— Хорош уже курить! Какой вы пример всем показываете?! Я недавно отловил двух беременных дур, куривших на пятом этаже. У хранилища кислородных баллонов!
— Мы не курим на пятом этаже! — вызверилась Маргарита Андреевна. — И «беременных дур», как вы изволили выразиться, Семён Ильич, этому не учим! И будьте осторожны, Семён Ильич. Вдруг тут где-то крадётся беременная, а? Вот услышит, что начмед такого прекрасного родильного дома господин Панин обзывает беременных дурами, — всё, приплыли. Тут же настрочит в Сети… Как про «испанского мужа».
— Марго, хорош уже! У меня и так жизнь не сахар!
— Да, бедный несчастный Сеня! — весьма похоже пародируя законную жену Варвару, поиздевалась Маргарита Андреевна. Когда никто не слышит — можно. Они все двадцать лет вместе. В разных ситуациях были. Это там, наверху, они начмед Панин и старшая акушерка Шрамко. А здесь, в подвале, они Марго и…
— Сёма! Не называй меня так, Маргоша, у меня челюсти от Сени сводит.
— Что-то долго тебе челюсти сводит. Скоро уже серебряный юбилей сведённых намертво челюстей!
Панин махнул рукой. Если Маргарита Андреевна попала на язвительно-ехидную волну, то… Это круче тихоокеанского прибоя в сезон серфинга.
— А ты что молчишь? — обратился он к Татьяне Георгиевне.
— А что мне говорить?
— Ты расскажи ей, расскажи! — кивнул он на Маргариту. — Расскажи, как я у нас стал таким интернет-грамотным!
— Ей-то какая беда?!
— Немедленно рассказывай! — Марго тут же забыла про то, что надо кошмарить Сёму. Любопытство пересилило.
— Ну, раз Семён Ильич настаивает… Заехал он ко мне в гости. И после положенных пробежек по коридору с закрытыми глазами и получения прочих плотских удовольствий я показала нашему глубокоуважаемому доктору наук, нашему прекрасному начмеду и моему бессменному любовнику Семёну Ильичу Панину, что про нас в Сети пописывают. Передо мной стояла — стоит! — задача выхерить Михаила Вениаминовича из моего отделения. Панин почитал, посмеялся, стал набирать фамилии врачей в поисковике — увлёкся, как дитя, короче. Я пошла мыться. Мне и в голову не могло прийти, что такой вот наш прекрасных качеств матёрый человечище Семён Ильич будет копаться в моей личной почте, пока я в ванной отмокаю от его соков.
