Элена Ферранте - Моя гениальная подруга
— Смотри, что он мне написал, — сказала она, протягивая мне книгу.
Это было «Испытание безмятежностью» Донато Сарраторе. Посвящение гласило: «Нелле, которая сама сладость, и ее чудесному варенью».
31Я сразу села за письмо Лиле. Я исписывала страницу за страницей, выплескивая на бумагу все — страх и радость, желание сбежать и предвкушение момента, когда я увижу Нино Сарраторе. Потом мы вместе пойдем на Маронти, будем купаться, смотреть на луну и звезды и вернемся, чтобы спать под одной крышей. Я ни о чем не могла думать, только вспоминала, как целую вечность назад — ах, сколько времени прошло! — он, держа брата за руку, признался мне в любви. Но тогда мы были детьми, а теперь я чувствовала себя взрослой, почти старой.
На следующий день я отправилась на остановку рейсового автобуса, чтобы помочь гостям донести вещи. Я всю ночь не спала и очень волновалась. Приехал автобус и высадил пассажиров. Я узнала Донато Сарраторе, узнала его жену Лидию, узнала Маризу, хоть она и сильно изменилась, узнала Клелию, как и прежде, немного рассеянную, узнала подросшего Пино и догадалась, что капризный мальчишка, нетерпеливо дергающий мать, — тот самый младенец, что лежал в коляске, когда я в последний раз видела семью Сарраторе в полном составе под обстрелом Мелины. Но Нино с ними не было.
Мариза с радостью, которой я не ожидала, кинулась мне на шею: все эти годы я ни разу не вспоминала о ней, а она, оказывается, часто думала обо мне и скучала. Она сказала родителям, что я — дочь швейцара Греко из того квартала, где они раньше жили. Лидия недовольно скривилась и, ворча на ходу, побежала догонять успевшего удрать младшего сына, а Донато Сарраторе принялся выгружать багаж, даже из вежливости не поинтересовавшись: «Как поживает папа?»
Я расстроилась. Пока Сарраторе устраивались в своих комнатах, мы с Маризой, которая отлично знала Маронти и Искью, отправились на море. Маризе не терпелось поехать в оживленный Порто, Форио или Казамиччолу, потому что в Барано, по ее словам, скука смертная. Она рассказала, что учится на секретаршу, что у нее есть парень и что скоро она меня с ним познакомит, потому что он тайком приедет с ней повидаться. Наконец она заговорила обо мне, и у меня замерло сердце. Она знала обо мне все: что я хожу в гимназию, что отлично учусь и встречаюсь с сыном аптекаря Джино.
— Кто тебе это наболтал?
— Брат.
Значит, Нино меня узнал. Почему же он так себя вел? От застенчивости? Или ему было стыдно за то детское признание в любви?
— Я уже давно рассталась с Джино, — сообщила я. — У твоего брата устаревшие сведения.
— Да он вообще думает только об учебе. Сама удивляюсь, что он столько про тебя рассказал. Обычно ему ни до кого нет дела.
— Он не приедет?
— Приедет, когда папа уедет.
Она говорила о Нино с осуждением. Он какой-то бесчувственный. Ничем не увлекается, ни на кого не злится, но и любезностью не отличается. Весь в себе и в своей учебе, а ко всему остальному равнодушен. Единственный человек, которому удается вывести его из себя, — это отец. Не то чтобы они ссорились, нет, Нино всегда был почтительным и послушным сыном. Но Мариза точно знала, что он терпеть не может отца. Зато она отца обожала. Для нее он был лучше и умнее всех на свете.
— А отец здесь надолго? Когда уезжает? — не сдержавшись, спросила я.
— Он приехал всего на три дня. У него работа.
— Значит, Нино приедет через три дня?
— Да. Говорит, его друг попросил помочь семье с переездом.
— А на самом деле?
— У него нет друзей. Да он вот этот камень на два шага не перенесет! Даже ради мамы, хотя кроме нее он вообще никого не любит. А еще собрался другу помогать!
Мы искупались, обсохли, прошлись по пляжу. Она со смехом показала мне на две неподвижные белые фигуры в глубине пляжа, на которые я раньше не обращала внимания, и потащила меня к ним по раскаленному песку. Оказалось, это люди. Живые люди, обмазанные глиной. Этой глиной они лечились от какой-то болезни, не представляю, от какой именно. Мы упали на песок и стали возиться и дурачиться, время от времени замирая, как те две мумии. Мы здорово повеселились, а потом снова пошли купаться.
Вечером Сарраторе пригласили нас с Неллой поужинать с ними. Это был прекрасный вечер. Поначалу Лидия ни словом не упоминала о нашем квартале, но потом ее неприязнь улетучилась, и она принялась расспрашивать меня о бывших соседях. Нелла сказала, что я хожу в ту же школу, что и Нино, и очень хорошо учусь, и Лидия окончательно оттаяла. Но доброжелательнее всех был Донато Сарраторе. Он осыпал комплиментами Неллу, хвалил меня за школьные успехи, был очень внимателен к Лидии, развлекал младшего сына Чиро, чтобы тот не капризничал, и не позволил мне помыть посуду.
Я хорошенько рассмотрела его и удивилась: он был совсем не похож на того человека, которого я раньше знала. Конечно, он похудел и отрастил усы, но дело было не только в этом. Он со всеми вел себя как-то непривычно заботливо, как настоящий отец — не как мой.
В следующие два дня это впечатление только усилилось. Когда мы ходили на море, Сарраторе не позволял Лидии и нам, девчонкам, нести вещи, сам тащил зонт от солнца, полотенца, еду на обед, причем и туда и обратно — и под горку, и в гору, — и соглашался отдать нам часть вещей, только когда Чиро начинал хныкать и проситься на руки. Тело у Донато было сухощавое, почти безволосое. Он ходил в костюме неопределенного цвета, не хлопковом, а вроде как из легкой шерсти. Он много плавал, но не заплывал далеко от берега и показывал нам с Маризой, что такое вольный стиль. Его дочь плавала медленно, как и он, старательно гребя руками, и я старалась повторять за ними те же движения. Говорил он больше на итальянском, чем на диалекте, особенно беседуя со мной, строил замысловатые фразы и использовал необычные выражения. Он весело предлагал Лидии, Маризе и мне вместе побегать взад-вперед по линии прибоя, чтобы размяться, и постоянно смешил нас: строил рожицы, изображал чудну́ю походку, говорил тоненьким голоском. Когда они шли плавать с женой, то держались рядом, негромко переговариваясь и часто смеясь. Когда он уехал, огорчилась не только я, но и Мариза, и Лидия, и Нелла. В доме по-прежнему звучали наши голоса, но он казался притихшим, как во время похорон. Утешало одно: скоро должен был приехать Нино.
32Я пыталась уговорить Маризу поехать встречать его в порт, но она отказалась — сказала, что брат не заслуживает такого внимания. Нино приехал вечером. Высокий, очень худой, в голубой рубашке, темных штанах, сандалиях, с рюкзаком за плечами. Он ничуть не удивился, обнаружив на Искье меня, — я даже подумала, что у них в Неаполе есть телефон и Мариза его предупредила. За столом он почти не говорил. Наутро встал поздно и опоздал к завтраку, из-за чего и на море мы пошли позже обычного. Вещей он почти не нес, сразу залез в воду и поплыл на глубину. Плавал он легко, но без показной отцовской виртуозности. Вскоре он исчез из виду, и я испугалась, что он утонул, но ни Мариза, ни Лидия нисколько не обеспокоились. Нино вернулся спустя почти два часа и сел читать, куря сигарету за сигаретой. Он читал весь день, не сказал ни с кем ни слова и только втыкал в песок окурки по два в ряд. Я тоже взяла книгу, отказавшись от предложения Маризы прогуляться по линии прибоя. За ужином он быстро поел и ушел. Я убирала со стола и мыла посуду, думая о нем. Потом постелила себе на кухне и снова села читать в надежде, что он придет. Я читала примерно до часу ночи, пока не заснула с включенным светом и раскрытой книгой на груди. Когда я проснулась утром, свет был выключен и книга закрыта. Я решила, что это сделал он, и по венам растеклось тепло от любви к нему — никогда раньше я не чувствовала ничего подобного.
