Юрий Рытхэу - В долине Маленьких Зайчиков
– А вот я могу, – сказал Геллерштейн.
Эльгар пренебрежительно махнул рукой.
Колхозный завхоз на секунду отвернулся и открыл перед Эльгаром рот.
– Смотри.
Эльгар издал какой-то нечленораздельный звук, потом воскликнул:
– Какомэй! Что ты наделал? Как же ты теперь будешь без зубов?
– А ты не верил! – прошамкал Геллерштейн.
– Гляди, Росмунта! – закричал Коравье. – Он действительно обеззубел!
Росмунта всплеснула руками:
– Это ты виноват, Эльгар!
Шаман растерянно пробормотал:
– Я только немного засомневался…
Геллерштейн снова отвернулся, сунул лицо в рукав и предстал перед потерявшим речь Эльгаром во всем великолепии своих вставных зубов.
– Ты настоящий чародей! – восхищенно проговорил Эльгар. – Сколько живу на свете, впервые вижу человека, который может запросто уничтожить все зубы и тут же опять отрастить.
После этого Эльгар стал внимательнее к Геллерштейну. Старик не спускал глаз с завхоза, словно боясь, что у того опять исчезнут зубы.
Поужинав, Геллерштейн пошел в школьный дом устраивать на ночлег спутников. Праву как старый друг оставался у Коравье, но вышел проводить гостей.
Несмотря на поздний час, в стойбище было оживленно. На небе сияли звезды, состязаясь блеском с огнями костров и светильников в распахнутых дверях яранг. Через весь небосвод вдоль берегов Песчаной реки[21] протянулась цветная бахрома полярного сияния. Словно невидимая гигантская небесная рука играла цветной занавесью, то расправляя ее, как бы желая застлать все небо, то свертывая в разноцветные складки с блестками ярких звезд. Узкий серп нарождающейся луны застыл в немом восхищении перед красотой ночного неба.
Голоса четко звучали в стылом ночном воздухе. Во всем чувствовалось ожидание радостного события, и оттого, что люди знали, что их ждет завтра, предстоящая радость становилась уже сегодняшней.
Торвагыргынцы остановились на улице, любуясь полярным сиянием.
– Ради одного такого зрелища стоило ехать на Север, – задумчиво сказал Геллерштейн.
– А знаете, чем прекрасно северное небо? – спросил Праву, охваченный восторгом. – Смотрите, каждую секунду окраска меняется, сияние словно дышит, волнуется и никогда не повторяется.
Можно было бесконечно любоваться полярным сиянием, но мороз погнал людей в дом. В двух классах на пол были настланы пушистые оленьи шкуры.
Из своей комнаты вышел Валентин Александрович и заботливо помог Елизавете Андреевне снять шубу.
– Я приготовил чай, – сказал он.
– Сейчас, – ответила Елизавета Андреевна. – Только посмотрю, как люди устроились.
Валентин Александрович отнес шубу в свою комнату.
Ринтыгегин выразительно посмотрел на Праву. Праву понимающе кивнул:
– Я, пожалуй, пойду спать.
Наташа протянула руку и так посмотрела ему в глаза, что у Праву зашлось сердце.
– Спокойной ночи, Наташа, – сказал он и поспешно вышел на улицу.
На крыльце он глубоко вздохнул. Холодный воздух больно кольнул горло. Один за другим затихали голоса, гасли костры и светильники.
Праву шел к яранге Коравье и злился на себя. Почему он не умеет быть самим собой? Ему так хотелось остаться с Наташей, потеплее попрощаться, а он чуть ли не выдернул руку из ее руки… Может быть, он боится еще раз ошибиться в своем чувстве?.. Пойти к ней и сказать прямо? Подойти и сказать: Наташа, я тебя люблю…
Собрание жителей стойбища Локэ проводили в школьном здании. Ни одна яранга, даже самая большая, не смогла бы вместить всех желающих.
Ринтытегин составил план проведения собрания и вслух прочитал его.
– Замечаний не будет? – спросил он.
Елизавета Андреевна с сомнением покачала головой:
– Мы-то согласны, а примут ли жители стойбища участие в мероприятиях, которые вы наметили?
– Примут, – уверенно сказал Коравье. – Я им разъясню.
– Надеюсь, что призы пойдут за счет колхоза? – спросил Ринтытегин.
– Что же делать, – махнула рукой Елизавета Андреевна. – Раз такое дело, придется раскошелиться. Они же теперь почти что наши.
Ринтытегин подмигнул Праву и шепнул:
– Не иначе как помирилась с мужем.
Ждали трактор с товарами из торвагыргынского магазина. Деньги отпустил колхоз.
– Надо разъяснить людям, что такое деньги, – сказал Ринтытегин. – Пусть на собрании об этом скажет Коравье.
Коравье попросил Праву:
– Пусть мне кто-нибудь расскажет, что такое деньги.
– Ты разве не знаешь? – удивился Праву.
– Немного знаю, но надо по-научному.
– Скажи, как сам понимаешь. Стой рядом с продавцом, помогай ему и покупателям.
– Хорошо, – со вздохом согласился Коравье, как будто ему предложили нести на себе тяжкий груз.
Пришел Инэнли. В нарядной кухлянке, расшитой белым и черным оленьим волосом по подолу. На спине болтался изящный малахай, отороченный росомашьим мехом. Тонкие штаны волосом внутрь плотно облегали его стройные ноги, обутые в белые оленьи торбаза.
– Я сказал всем, кто желает принять участие в состязании, – сообщил он. – Просят только отдельно устроить гонки и бега, не в одно время. Многие хотят попытать счастья и на гонках, и в бегах.
Между тем около школы собралась толпа, хотя до начала еще было далеко. Чтобы не скучать, юноши устроили прыжки в длину на снегу, а ребятишки ловили арканом оленьи рога. Зрители возгласами подбадривали прыгунов, а наиболее бойкие из стариков сами становились в ряд. Кто-то принес пастуший посох и утиное крыло. Посох воткнули в снег, крыло привязали к нему довольно высоко от земли. Нужно было прыгнуть так, чтобы сдвинутыми носками достать до утиного крыла.
Праву смотрел на прыгунов. В детстве он любил этот вид народного спорта, а в университете занимал первые места по прыжкам в высоту. Он попросил установить утиное крылышко повыше. Сняв кухлянку и оставшись в одной рубашке, он примерился и прыгнул. Возглас одобрения пронесся по толпе.
– Молодец, Праву! – услышал он.
Оглянувшись, он увидел Наташу, а рядом с ней Сергея Володькина. Сергей был одет празднично, в кожаное негнущееся пальто.
Юноши, прыгая по очереди, пытались достать крылышко, но никому не удавалось достигнуть высоты, на которую прыгнул Праву.
– Посмотрим, каков он будет в бегах! – вызывающе крикнул кто-то из толпы.
– Придется принять вызов, – улыбнулась Николаю Наташа. – Бег-то километров на двенадцать. Хватит силенок?
– Попробую, – ответил Праву. – Правда, давно не бегал.
Прозвенел звонок, и на улицу высыпали школьники. Они тотчас смешались с толпой, внеся в нее новую волну радостного оживления.
За горами светлело небо. Самые высокие вершины освещались дальним солнцем, и снег на них горел красным пламенем. В воздухе было тихо, дым из яранг поднимался вертикально вверх.
– Какие фильмы привез? – спросил Праву у Володькина.
– «Ленин в Октябре» и «Последнюю ночь». И еще цветную картину «По Магаданской области», – перечислил Сергей.
– Хорошо, – одобрил Праву. – В фильме «По Магаданской области» много Чукотки, это им должно понравиться.
– Пусть и на живого Ленина посмотрят. А то Коравье такого наговорил… Думают, что Ильич был вроде бы сверхчеловек, подпирающий плечами небесный свод. Одной ногой стоит по эту сторону горного хребта, а другой – по ту.
Праву засмеялся.
– Учитель рассказывал, – продолжал Володькин, – что однажды на уроке речь зашла о Ленине. Несколько ребятишек подняли руки и заявили, что они знают о нем. И такого наговорили, что Валентин Александрович только руками развел. Пытался переубедить – не получилось. Говорят: дядя Коравье рассказывал нашим родителям. Мы ему верим, он долго жил у русских, и чуть ли не сам Ленин подарил ему патефон.
Жители стойбища не раз бывали в школьном здании, но сейчас входили как-то робко, неуверенно: ведь они шли решать свою судьбу, свою жизнь на многие годы вперед. Усаживались чинно за парты, заглядывали в чернильницы, пытались разобрать буквы лозунгов, развешанных на стенах.
– Тум-гы-ту-ри, – громко, нараспев читал Рунмын, – кол-хо-зын кы-ньэл-гы-тык![22]
Он гордо оглядел присутствующих.
– Это о нас написано. Нас приглашают.
– Дай-ка я взгляну, – сказал Эльгар и приблизился к плакату.
Старик долго и недоверчиво рассматривал его, беззвучно шевеля губами. Можно было подумать, что шаман действительно читает, но он не ходил в школу для взрослых и не знал ни одной буквы. А может, шаман постигал премудрость грамоты своими силами? Разве не он установил хорошую погоду?..
– Ты прав, Рунмын, – с важностью сказал Эльгар и отошел от стены.
За учительский стол сели Ринтытегин, Праву и Елизавета Андреевна. В первом ряду поместились Геллерштейн и Коравье. Рядом с мужем – Росмунта в новой красной камлейке. На коленях она держала Мирона.
Праву поднялся с места и начал речь.
