Арнон Грюнберг - Фантомная боль
— Иногда, — пробормотал я, — так, болтали порой о разных мелочах.
— И ты никогда ничего странного в ней не замечал?
— Нет, — ответил я, — никогда.
— Но капуччино она действительно делала замечательный.
— Что правда, то правда, — сказал я, — она делала превосходный капуччино. Подожди минутку, мне нужно в туалет, я сейчас.
Я подставил руки под холодную воду. Уже не первый раз я видел себя в гостиничном номере, все стены которого обклеены рисунками с изображением такс, но впервые я к тому же услышал голос: «Это не рассказ, а чистая клиника».
Я вернулся в зал, где за столиком сидела Сказочная Принцесса и с удовольствием обсасывала косточки молодого барашка.
— Давай вернемся в гостиницу, — сказал я, опускаясь на стул, — что-то я устал.
Мелькали весны, я получал все большие кредиты от компаний, выдающих кредитные карточки, а рассказ об Эвелин так никогда и не был закончен.
* * *Мне наконец удалось на время заставить замолчать свою память. Рядом со мной, в номере мотеля «Серебряное озеро», по-прежнему сидела Ребекка.
Я сказал ей:
— Да, ты моя жена.
В рассказах о Ребекке, которые я постоянно сочинял про себя в те дни, она представала человеком, который в конце концов теряет почву под ногами и сходит с ума, обретая тем самым душевный покой, пусть даже в виде медицинского диагноза. Но на самом деле таким человеком был я сам.
— Замечательно, — сказала Ребекка.
На что я заметил:
— Нам скоро ехать к госпоже Фишер, она ждет нас к ужину.
Вот какое было наше счастье — короткое приключение. И эта его краткосрочность мучает меня больше всего — словно она, эта краткосрочность, неустанно грызет мое тело.
Все остальное — не более чем эпилог.
Мы провели еще одну неделю в Йонкерсе. За эту неделю я вытряс из госпожи Фишер еще пятнадцать тысяч долларов на нужды общества «Карп в желе», затем Ребекка вернулась в Амстердам, а я на Манхэттен, к Сказочной Принцессе.
Я работал над новой книгой, работа не клеилась, с Ребеккой мы виделись три раза на Багамах. Сказочная Принцесса знала об этом, но не уходила от меня, сам я тоже никуда не уходил, — похоже, наши переговоры о том, как исчезнуть из жизни друг друга, еще не закончились.
Через полгода в Германии вышла моя поваренная книга «69 рецептов польско-еврейской кухни». С благодарностью госпоже Фишер. Издатель придумал подзаголовок: «Кулинарное искусство после Аушвица».
Видимо, после Аушвица пришло наконец время снова начинать вкусно готовить. Первый тираж в десять тысяч экземпляров был полностью распродан всего за две недели. В газетах появились хвалебные статьи, а один авторитетный немецкий еженедельник даже открыл выпуск своего культурного приложения обзором, посвященным «69 рецептам польско-еврейской кухни». В статье под названием «Огонь еще пылает» моей поваренной книге пелись такие дифирамбы, какие не выпадали на долю ни одной из моих предыдущих книг.
Роберту Г. Мельману, — писал рецензент, — удалось такое, что никому еще не удавалось. Он воплотил нечто, на что мы надеялись на протяжении многих десятилетий, — нашу мечту о примирении. Мельман гениально прозрел, что примирение не может состояться ни в гостиной, ни на рабочем месте, ни в парламенте, ни в театре, ни перед памятником, — настоящее примирение может произойти только на кухне. Чуткий к деталям знаток польско-еврейской кухни, Мельман приглашает нас совершить бесподобную одиссею… Эта книга, написанная в проникновенном стиле, щедро приправленная неподражаемым еврейским юмором, переросла жанр кулинарной книги и, на мой взгляд, является самой выдающейся книгой года, а может быть, и целого десятилетия.
Нам нужен был Мельман, чтобы мы поняли, что евреи и немцы могут сегодня заново познакомиться на польско-еврейской кухне, на которой, несмотря на все ужасы минувшего, еще пылает огонь.
За пять дней после выхода в свет этой статьи и трансляции одной хвалебной дискуссии по телевидению было продано сто тысяч экземпляров. Жена федерального канцлера заявила, что лично собирается готовить по моей кулинарной книге. Мой немецкий издатель восторженно звонил мне каждые два дня, сообщая, что не помнит подобного успеха. Деньги полились рекой. Наконец перестали приходить угрожающие письма от компаний, выпускающих кредитные карточки. Меня пригласили в Германию. Председатель совета директоров «Дойче Банка» предложил мне двадцать тысяч марок за часовое выступление перед ним и его коллегами из высших эшелонов власти. Я прилетел в Германию и выступал в театральных залах при полном аншлаге. О моем литературном творчестве никто и нигде не упоминал. Однажды, давая интервью, я попытался рассказать о своих романах, сборниках рассказов и стихотворений, но журналистка быстро поставила меня на место: «На этом мы сейчас останавливаться не будем, господин Мельман, ведь все это уже в прошлом».
Через некоторое время я сдался. Я стал другим Мельманом — автором поваренной книги, миротворцем, врачевателем, спасителем. Деньги продолжали литься рекой.
Ребекка везде ездила вместе со мной: из Гамбурга в Мюнхен, из Мюнхена в Кельн, из Кельна во Франкфурт, из Франкфурта в Берлин. Хотя в ней не было ни капли еврейской крови, пресса настойчиво называла ее «еврейской невестой Мельмана», скорей всего, из-за ее внешности. Ко мне журналисты много раз обращались со словами:
— Господин Мельман, можно ли задать вам как выдающемуся представителю еврейского народа следующий вопрос?
Я по-прежнему трижды в день звонил Сказочной Принцессе, но наши переговоры все никак не могли завершиться.
Австрийский премьер-министр пригласил меня к себе приготовить что-нибудь из моей книги. Это был трудный момент, но я вышел из положения, призвав на помощь шеф-повара — австрийца. Во время ужина во дворце австрийский премьер-министр заявил:
— Вы первый еврей на моей памяти, которого я вижу смеющимся.
А ко времени подачи десерта он уже так напился, что сказал:
— Раз вы первый еврей на моей памяти, которого я вижу смеющимся, я хочу удостоить вас награды.
Так я получил австрийскую государственную награду.
Я телеграфировал госпоже Фишер, чтобы рассказать ей о нашем успехе. Тем временем общий тираж составлял уже 250 000 экземпляров, книгу переводили на разные языки по всему миру.
Мне позвонил довольный и самоуверенный Фредерик ван дер Камп:
— Мы раскрутим твою книгу в Голландии.
Но я в ответ ему сказал:
— Не выйдет, ван дер Камп, не выйдет, я отдам все права твоему конкуренту. Ты ведь даже не хотел, чтобы я пришел на новогодний прием.
Ведущая авторитетного американского ток-шоу объявила «69 рецептов польско-еврейской кухни» книгой месяца. Прямо в лицо двенадцати миллионам телезрителей она заявила: «Если Аушвиц — главное событие двадцатого столетия, то эта книга, возможно, — главная книга этого столетия». Так «Кулинарное искусство после Аушвица» пополнило списки бестселлеров в том числе и в Америке.
Один мужчина в Токио, прочитав мою поваренную книгу, покончил с собой.
Мой немецкий издатель настаивал на продолжении, но продолжения не было. Писательством я больше не занимался, писательство могло разбудить тени прошлого, которые наконец сладко заснули.
Я всегда ездил в турне вместе с Ребеккой, но когда возвращался в Нью-Йорк перевести дух, снова жил со Сказочной Принцессой.
Секса у нас с ней уже очень давно не было; она, в свою очередь, прекратила задавать мне вопросы о том, что я делаю. Я тоже не мучил ее вопросами, есть ли у нее любовник и с кем она встречается, когда меня нет. Иногда ей звонили мужчины, я записывал их координаты и номера телефонов и затем передавал Сказочной Принцессе без каких-либо комментариев.
Как ни в чем не бывало мы продолжали ужинать в «Сент-Амбросии». Один-единственный раз какая-то пожилая особа обратилась ко мне с вопросом:
— Вы случайно не тот самый автор поваренной книги?
Иногда мы разговаривали о Ребекке. Сказочная Принцесса как-то сказала:
— Я, наверно, сама немного сумасшедшая, раз даю тебе советы, как тебе строить отношения с Пустой Бочкой. Я ведь не ваш психоаналитик. Мне все это уже надоело.
Однако практических выводов из этого высказывания она не делала.
Ситуация была, конечно, ненормальная, но деньги текли рекой, а деньги многое сглаживают.
Бывали дни, когда мы затрагивали со Сказочной Принцессой тему развода, но на практике руки до этого не доходили, как и до многого другого. Сказочная Принцесса тем временем жила спокойно и со вкусом.
Жизнь проносилась с такой скоростью, что, к моему удовольствию, мне не приходилось ни о чем подолгу раздумывать. Я изображал провидца и миротворца, словно сам поверил в эту роль. Агрессия и ненависть, переполнявшие мои первые книги, уступили место мягкому гуманизму. Я стал авторитетом в области морали. Многим хотелось узнать мое мнение по поводу очагов напряженности в мире, и, какой бы это ни был очаг, я всегда освещал его факелом своего мягкого гуманизма.
