Иван Сажин - Полигон
— Скажите, Дремин, где служит ваш дядя?
— Он военный инженер…
Евгений назвал место службы полковника Евграфова, мучительно размышляя: «Одинцов убежден, будто я в самом деле просил Русинова забрать рапорт. Надо сказать, что это неправда, иначе завтра на собрании окажусь в глупейшем положении».
— Товарищ полковник, тот рапорт… — нерешительно начал он.
Командир с виду добродушно усмехнулся.
— Ладно, Дремин, я не злопамятен: будем считать, что вы его и не подавали. А если так, то какой разговор! Повинную голову и меч не сечет. Так что не переживайте.
С благодарным трепетом осознал Евгений, что Одинцов умеет не только казнить, но и миловать. «Может, и собрания не будет? — с робкой надеждой подумал он. — Афишу-то у клуба сняли… Но почему Одинцов спросил о дяде? Неужели тот в беде?.. Он мне отца родного заменил».
— Вы что-то узнали о полковнике Евграфове? — спросил он.
— Мы только что познакомились с ним по телефону. Он в Ульяновске, получил отпуск. Говорит, рад был бы, если бы вы навестили родной город. — Одинцов помолчал. — Я звонил Загорову и Русинову, они не возражают против вашего отпуска.
Евгений сухо и трудно сглотнул подкатившую к горлу перхоту.
— Разрешите оформляться? — спросил он, еще не веря в чудесное избавление от собрания и кучи других неприятностей.
— Да, оформляйтесь, — разрешил полковник. — Счастливого пути!
Евгений не заметил ни выжидающе-задумчивого взгляда бати, ни его поспешности с пожеланием. Иным человеком выходил он из кабинета. И размашисто шагая по длинному коридору штаба в строевую часть, с облегчением думал: «Горит, горит еще моя звезда!»
Через полчаса, с документами в кармане, свободный и независимый, спешил в общежитие за вещами. Мысленно составлял маршрут: лучше самолетом через Москву. Завтра днем или к вечеру он будет в родном Ульяновске.
В этот субботний день все были дома. Борис Петрович, закончив театральный сезон, получил очередной отпуск, и в приподнятом настроении налаживал удочки. Завтра на зорьке можно выехать на рыбалку.
У Киры Андреевны выходной. После позднего завтрака и обычных хлопот на кухне она собиралась вместе с Леной пойти к знакомой портнихе, чтобы заказать кое-что из одежды на осень.
Около двенадцати часов в прихожей раздался короткий звонок. Открывать вышел сам хозяин. В коридоре он увидел кареглазого подполковника с темными усиками и своего юного земляка в гусарском парадном мундире с букетом цветом. Его смуглое лицо выражало некую мучительную отвагу и торжественность.
— Можно к вам, Борис Петрович?
— Прошу, прошу!
Праздничный вид у Анатолия был по двум, весьма уважительным причинам. Во-первых, на заседании партийной комиссии соединения ему только что вручили партбилет. О второй причине можно было догадаться по робости, с которой он вошел, передал Лене цветы, церемонно поздоровался с хозяйкой и поставил на стол в гостиной пузатую бутылку вина с нарядной этикеткой.
Он был верен своему слову — приехал свататься.
— Замполит нашей части, — представил лейтенант своего старшего товарища.
Василий Нилович недавно был повышен в звании, а поэтому и настроение имел приподнятое. Улыбаясь, он с явным удовольствием знакомился с актером, его супругой, их дочерью.
Лена уже поняла, что сие означает. Она сильно чувствовала это: загодя надела лучшее, цвета ранней сирени платье, сделала красивую прическу.
— Давно мечтал о встрече с вами, Борис Петрович! — признался Чугуев, поглаживая свои темные волосы. — Хотелось бы пригласить вас в гости к себе, если будет такая возможность.
— Что ж, при случае побываю у бравых танкистов, — отозвался актер.
— Спасибо!.. Если пожелает приехать кто-то еще из ваших коллег, будем весьма признательны.
— Не исключено, что желающие найдутся. Но что же мы стоим?
Гости присели на предложенные стулья, и разговор продолжался в том же приятном духе. Василий Нилович лестно отозвался о новом кинофильме с участием народного артиста республики Русинова.
— Говорят, что часть съемок проведена в городе.
Правда ли это?
— Здесь снимались многие фильмы. Город богат архитектурными памятниками. Это и привлекает киношников.
Хозяина что-то занимало, и он потер свою лысину.
— Вот думаю, как приехать к вам… К сожалению, побывать у вас мы сможем не раньше сентября. Только что закончили рабочий сезон, и весь актерский состав ушел в отпуск.
— Сентябрь нас вполне устраивает. Мы хотели бы видеть вас у себя в День танкиста.
— Тогда все осуществимо!
Борис Петрович думал, что именно затем и пожаловал учтивый темноусый подполковник. К нему нередко обращались с подобными просьбами с заводов, из колхозов и воинских частей.
Молодые люди, разумеется, не прислушивались к разговору старших. Внимание Лены приковал к себе Анатолий. Она впервые видела его таким взволнованно-трепетным, необычным. Он весь как бы светился. Девушка не отрывала глаз от его лица, смотрела отзывчиво, почти нежно. Она словно бы вошла в очарованный круг. С ним, с ним, Анатолием, теперь проясненно, без прежних мотаний и счастливо начнется ее жизнь. Ведь в серой обыденности у сердца есть только один великий праздник — любовь!.. И чувство освобождения от надоевшей родительской опеки ширилось в ней, уносило. Куда-нибудь, лишь бы с любимым, лишь ему хотела она смотреть в глаза. Ее обнаженные руки и плечи как бы ждали нетерпеливо любовных ласк…
Не вслушивалась в разговор и Кира Андреевна. Признаться, она была не очень-то рада гостям: опять срывается запланированный поход к портнихе! К тому же, глядя на стыдливо притихших Лену и Анатолия, она подумала: неужели затеяли сватовство? Однако прогнала эту мимолетную мысль и отправилась на кухню. Вскоре Кира Андреевна позвала к себе на помощь и Лену. Анатолий сидел со счастливым, улыбчиво-стесненным лицом. Внешне парень был спокоен. Глаза Лены говорили ему о согласии. И сватовство представлялось ему обычной житейской условностью. Вот выскажутся необходимые в таких случаях слова, и все станет на свои места. Их с Леной нарекут женихом и невестой, а там и до свадьбы — рукой подать. И скоро-скоро увезет он свою сказочную жар-птицу. В навсегда!
А все же он волновался, с той самой минуты, как объявил, что намерен сегодня сделать предложение своей избраннице, что просит замполита быть его посаженным отцом и сватом.
Чугуев начал колебаться: никогда не приходилось выступать в такой роли. Выслушав заверения жениха, что дела «на мази», он согласился. Авось обойдется как-нибудь!..
— Борис Петрович, наверное, трудно было стать актером? Или захотели и стали? — спросил Василий Нилович.
Хозяин весело и снисходительно улыбнулся, качнул в знак согласия продолжить приятный разговор и уверенно, с нескрываемым удовлетворением отвечал Чугуеву:
— Захотел и стал, если упрощенно… А вообще одного желания кем-то стать так же мало, как мнить себя космонавтом, забравшись на крышу высотного дома. Есть такое качество — упорство. Велика его сила, его гений. Оно не дает расслабиться, отступить.
— Неужели и актерам приходится преодолевать такое?
— Иногда тоже. Среди нашего племени были Певцов, Абдулов… Но это минувшее. Если хотите, расскажу более близкий случай.
— С удовольствием послушаем!
— Так вот, в Приуральском селе рос мальчишка. Двадцатые годы, школа с худой крышей, борьба за хлеб, первые самодеятельные представления… Пристрастился парнишка к огням клуба. Днем — подручный кузнеца, вечером — артист. Как играл, судите сами: двух букв не выговаривал.
Борис Петрович усмехнулся, вспоминая, и продолжил:
— В девятнадцать лет впервые попал в настоящий театр в Оренбурге. Смотрел «Марию Стюарт» Шиллера. Задыхался от счастья на галерке. Вот тогда и решил: буду актером! Потом — Москва, Центральный техникум театрального искусства. Теперь такого не существует… Не прошел с первого захода. Сказали: «Куда, голубчик! Речи-то у тебя совершенно нет. А без речи „какой вы актер?“» Приняли только на третий год. Все равно был на седьмом небе. Учился жадно. После техникума сбылась мечта: приняли в театр!..
Но тут война. Бронь порвал — и в военкомат. Хочу на фронт… Под Киевом получил тяжелое ранение в позвонок. Две операции перенес. Полтора года в госпитале провалялся. Костыли, хромота, скованность движений… Но огни рампы маячили вдали, звали. И стал себя преодолевать. Гимнастика, бег, гантели — изо дня в день. Упорно! Через год вернулся на сцену. И даже карьеру на ней сделал. Наверное, потому и полюбил известное стихотворение Евтушенко:
За осознание планеты
Шел Галилей один на риск.
И стал великим он. Вот это,
Я понимаю, карьерист.
Все те, что рвались в стратосферу,
Врачи, что гибли от холер,—
Вот эти делали карьеру,
Я с их карьер беру пример…
— Да с таких карьер можно брать пример, — почтительно заметил Василий Нилович. — Что добыто в труде, выстрадано — дорого стократ. И вообще жизненно лишь то, что взято у жизни с боем.
