Иван Сажин - Полигон
— Горячо говорить — не порок, Опасно горячиться, когда говоришь во вред службе. Какое намерение у вас было?.. Встряхнуть молодого офицера. А тут речь идет уже о том, что его надо спасать.
— Разве это не одно и то же?
— В данном случае — нет… Вам Русинов докладывал, что забрал у меня рапорт? Полчаса тот же самый Русинов признался мне, что забрал на свой страх и риск, без согласия Дремина. Больше того, у них чуть не случилась драка! — Одинцов ожидающе откинулся на спинку стула: что теперь скажешь, комбат?
На лице Загорова недоумение сменилось беспокойством. Да, батя не зря взял его снова в шоры. Надеялся, что после капитального разноса Дремин спохватится, начнется его обновление, а выходит не так все просто.
Он понял, что беседа будет неприятная, и ему стало грустно, как не было грустно еще ни разу в жизни. Георгий Петрович видел, что творится на душе у комбата, однако не спешил на помощь. Худшее было впереди.
— Давайте распутаем этот клубок… Прежние срывы Дремина объясняются тем, что он допустил просчет в подготовке танкистов. Вы потребовали устранить недостатки, но забыли об элементарной вещи — не помогли взводному. Как называется такая ситуация, Загоров?
— Требовательность впустую. И чем она строже, тем хуже, — честно признал майор.
— Добре, одну истину установили, — холодно констатировал полковник. — Но ведь прошлый раз лейтенант вел себя дерзко в иной обстановке. Вы спрашивали его не за дела взвода — речь шла о забытых формулярах. Почему же он встал на дыбы?
Загоров покрылся испариной от напряженного раздумья.
— Да-а, тут было что-то другое. Я допускаю, что ему неприятна моя резкость, что я был излишне придирчив и раздражен. Но, видимо, что-то добавилось к прежним негативным наслоениям!
— Так-так-так! Уже подходим к истине… Сами-то подумали, чем вызвана грубость и нетактичность? Или решили, что вам все ясно и сомневаться не в чем?
— Мне показалось, что все ясно… Почему же вы, не обдумав всего, написали рапорт и заставили командира полка идти по ложному следу?.. Отвечайте, Загоров!
Голос Одинцова стал резок и жесток. Руки на столе сжались в кулаки. Майор вскочил, словно подброшенный пружиной.
— Я погорячился, поддался чувству неприязни к этому офицеру.
Помедлив, Одинцов сбавил тон и доброжелательно продолжил разговор:
— Ценю вашу самокритичность. Надеюсь, теперь вы поняли?.. Русинов еще не докладывал вам, что случилось у Дремина?
— Нет, товарищ полковник.
— А случилась большая неприятность для молодого, влюбленного человека: девушка дала ему пощечину. Поэтому он слег тогда, вернувшись из города, поэтому задурил и нагрубил вам, комбат. А вы, не видя ничего, взяли его на рога и понесли. Хорошо, что дело кончилось только рапортом. Садитесь.
Майор сел, проговорил виновато:
— Да, моя горячность в таком случае была неуместной.
— Неуместной, — проворчал полковник, скомкав, смахнул со стола рапорт, — Она была вредной!.. Чтобы такие хреновины больше не поступали от вас. Это арбузная корка, на которой легко поскользнуться. Представляю, каким тоном разговаривали вы, поддавшись неприязни к молодому офицеру. Это брак, Загоров!
Майор снова поднялся, как бы давая понять, что целиком принимает обвинение, признает себя неправым.
— Ладно, хватит нам гвозди дергать. Садитесь, — подобрел Одинцов, — Я тоже веду себя не лучшим образом. Но вы заслуживаете того. И сами понимаете, что имею право на такой бесцеремонный разговор с вами.
Загоров подобрал свой рапорт и присел. Лицо полковника, до этого багровое от возмущения, понемногу приобретало обычный вид. Впрочем, хмуриться оно не переставало.
— Нельзя так вести себя командиру! Поймите это раз и навсегда. Я не намерен больше возвращаться к этому. Задача наказания не в том, чтобы пострадал виноватый, но чтобы его угнетало сознание собственной неправоты. Вот как вас… Это самая высокая мудрость воспитания, комбат. Стремитесь к ней всеми доступными формами.
Он достал папиросу, закурил, и в голосе появилось раздумье.
— А еще — соотносите усилия, затраченные на ваше личное обучение и воспитание, с усилиями, которые тратите вы на подчиненного. Тогда вам не будет казаться, что вы перетрудились. А если не затратили таких усилий, то не считайте собственной заслугой успехи подчиненного, когда он передовик, и не смейте питать к нему неприязни, когда он отстающий. Иначе нарветесь на взаимность, как это и было в случае с Дреминым. Есть какие-то неясности?
— Все понятно, товарищ полковник, — быстро отозвался майор.
— И последнее. Когда затратите усилия и поставите на ноги хотя бы одного такого, как Дремин, как вы сами, тогда убедитесь, что игра стоит свеч. Непременно приобретите такой опыт! И запомните: людьми распоряжаются не так, как повар картошкой — здоровые в котел, подгнившие в помои. У меня все.
Одинцов продолжительно посмотрел на Загорова, словно хотел взглядом сообщить ему то непредвиденное, что пришлось бы сказать при случае, да уже не будет возможности. И Загоров, окунувшись в этот умудренный взгляд, будто почерпнул новые силы. Встал и глухо промолвил:
— Спасибо, товарищ полковник. Я запомню этот урок на всю жизнь. Разрешите идти?
— Не разрешаю. — Одинцов тоже поднялся. — Обиды на меня не держишь?
— Обиды нет. Есть желание обдумать все и усвоить.
— Что ж, комбат, тебе это полезно.
Крупное лицо Одинцова вдруг стало задумчивым и просветленным. Он в живом человеке воплотил себя — свое понимание служебного долга, свой строй мыслей, свои заботы и страсти, свою молниеносную и точную боевую решимость. Имел он право и на торжественность, как счастливый отец, завершивший обучение и воспитание сына.
— Я вызвал тебя, Загоров, не только для неприятного разговора, — молвил он после короткого молчания. — Я вызвал тебя затем, чтобы оставить вместо себя. Запасайся чувством самоконтроля. Может статься, что в скором времени в полку тебя некому будет подправить. Наломать дров — дело не хитрое, ума не требует. А вот избежать ошибки — куда сложнее.
Майору было жарко. Он еще не пришел в себя после «бани», и не мог поверить тому, что говорил полковник. Рад был, что избежал неприятности, которая могла стрястись по его вине. Сколько раз внушал себе: не горячись, не кати бочку на подчиненного, а тут опять забылся… Прав, сто раз прав батя! Так что горячность и предвзятость надо с корнем вырвать из себя.
Между тем Одинцов написал черновик приказа по части, и снова встал, торжественный, благословляющий.
— Уезжаю завтра на беседу в округ. Возможно, получу новое назначение. Останешься за меня, пока временно. — Подал листок. — Зайди к Лавренко — в приказ по полку.
Загоров принял бумагу с немой благодарностью. Как визу в будущее. Батя смотрел на него с предусмотрительной заботливостью.
— Вот тебе совет. Научись держать в узде свой гневный пыл. Помни: если пасмурен командир, то всем темно. Так что не давай воли своей горячности. Больше полагайся на партийную организацию, на Чугуева. В таких вопросах, как работа с людьми, у замполита наметанный глаз. Постоянно советуйся с ним, забудь прошлые разногласия и не спеши сделать по-своему. Обдумай, взвесь, выслушай, разберись — это должно стать правилом, законом. Иначе сорвешься.
Внимательно выслушав Одинцова, Загоров сказал:
— Спасибо, Георгий Петрович! Я так и намерен поступать. Сколько бы мне ни пришлось командовать этим полком, хоть до увольнения в запас, вы не услышите о нем недоброй славы.
— Что ж, отрадно внимать таким речам. Но ведь ты, насколько я помню, собирался идти дальше!
— Было такое стремление…
— Пусть оно и будет. Но чтобы далеко идти, еще раз перешагни через себя.
Одинцов хотел сказать что-то еще, да послышался звонок по дальней связи. И он отпустил майора, велев прислать к нему лейтенанта Дремина.
…В парке танкисты обслуживали боевую технику, и Евгений находился около своих машин. Вялый, рассеянный, почти не принимал участия в работе. Когда сообщили, что его вызывает командир части, подумал не без аффектации: «Вот и начинаются казни египетские».
Идя в штаб, готовился к новой взбучке. В смятении возвращался на прежнюю малодушную позицию: увольняться из армии — и точка. Сказать, что Русинов переиначил с рапортом сам, без ведома и согласия его, Евгения. Пусть батя намнет бока молодому ротному за излишнюю самоуверенность.
В кабинет командира входил не без робости. Однако встретили его не так, как он ожидал. Здороваясь с ним за руку, полковник приветливо заговорил:
— Скажите, Дремин, где служит ваш дядя?
— Он военный инженер…
Евгений назвал место службы полковника Евграфова, мучительно размышляя: «Одинцов убежден, будто я в самом деле просил Русинова забрать рапорт. Надо сказать, что это неправда, иначе завтра на собрании окажусь в глупейшем положении».
