Виктор Мартинович - Озеро Радости
Саша называет Ясю Янкой. Саша делает куда больше для ее образования, чем наловчившиеся копипастить рассуждения Жижека обо всем на свете лекторы. Саша упоминает о Вере Хитиловой, Микалоюсе Чюрлёнисе, Сьюзан Зонтаг, Алексе Колвилле, Боне Сфорце, Джеймсе Шуровьески, Юрии Кульчицком и Сиде Барретте. Она выстреливает списками из имен, книг, картин, тэгов и фильмов. Янка записывает все это, а по ночам рассматривает пронзительно печальные пейзажи Эндрю Уайета, сочувствует одиноким животным Алекса Колвилла и находит, что характер отстранения, исповедуемый этим художником по отношению к изображенным на его картинах людям, созвучен ее внутренним ощущениям. И что «Сказка II» Чюрлёниса — самое точное изображение детства, которое она видела (Янка вновь много думает о детстве и детях). Пролистывая наспех сделанные в телефоне заметки с именами, она осознает, что это и есть квинтэссенция образования в каменный век интернета: тебе достаточно перечня имен. Правильных имен. Как бы неверно, с какими бы искажениями и интерпретациями ни была рассказана история «Shine on you crazy diamond» и Сида Баретта, она все равно прекрасна.
* * *
Саша живет на деньги, которые высылают ей родители, работающие в Главном управлении ведомственного контроля Гомельского исполкома. Их совокупной зарплаты хватает на то, чтобы ежемесячным переводом помогать дочке пятьюстами евро. Треть суммы уходит на оплату комнаты, оставшееся неуемная блонди спускает на наркотики, алкоголь, книги и шопинг. Еду она не употребляет, кажется, вообще. Янка тоже пробует избавиться от этой вредной привычки — есть. Но у нее постоянно болит живот и кружится голова. Поэтому время от времени, примерно раз в день, она все же решается потратить деньги на тарелку тайского кокосового супа в «Китайской розе» или на вкуснейшую пиццу в «Субмарине», или на порцию похожих на размякший картон цеппелинов в «Чили». Собственной кухни в их правом крыле не предусмотрено, а от бутербродов с чаем живот болит еще сильней.
* * *
— Систа, пошли на заработки! Я в «Desigual» такой бэг себе нарыла! Отпад! Цвет — пинк! В мотыльки и фонарики!
На Саше платье «Desigual», поверх которого натянут клепанный кожанный фартук «Diesel» с армированным бундесверовским рюкзаком, на котором за ухо закреплена красная панда.
— А ты знаешь, как Ницше говорил про женскую любовь наряжаться? — пытается сбить ее энтузиазм Янка. — «Она выдает инстинктивную привязанность ко вторым ролям!» Тебе как феминистке должно быть приятно!
— В жопу Ницше, хочу сумочку! — орет Саша.
— И как ты планируешь заработать на своих мотыльков?
— Ну как еще может заработать убежденная феминистка? Конечно, торгуя своим телом.
«Нет, спасибо, — хочет сказать наша героиня. — Я уже торговала, пусть не телом, а дружелюбием».
— Не кисни, систа! — хлопает ее по плечу блонди. — Я не в бордель тебя зову! Тут есть опция по трудоустройству. Для нерезидентов! Совершенно легальная! Потому что ты ж знаешь: работать нам нельзя, даже тележки возить в гипермаркете. Застукает миграция — депортируют нахер. Поехали! Будет сюрпризом!
В троллейбусе Саша вставляет в Янкины уши пушистые пончики своих наушников и включает длинный и немножко сентиментальный микс DJ Lux. Мимо окон плывут сады и дворцы Антакальниса, а женский голос читает речитатив под сбивчивый и мелодичный big beat: «Time and life has changed us into strangers. Do I know you anymore? Do you remember, how I feel, the very essence of me? Too little time for love. Too much time for nothing. Right here is where you need to be. Here with me. You should be here with me».
Они выходят у поликлиники и идут к похожему на большую коробку из-под обуви зданию. В коридорах пахнет минским метро и зубным кабинетом. Подружки садятся в очередь под большим плакатом, на котором изображена человеческая туша средней степени разделки. Туша сопровождена обильными литовскими пояснениями, сообщающими то ли о назначении органов, то ли об их вкусе. Рядом с девушками в очереди с похмелья томится помятый жизнью социальный низ, нарядный по случаю визита к людям в белых халатах. Вышедшая из двадцать второго кабинета сестра выдает им бланки на шести страницах.
— Что это? Я же по-литовски не… — начинает Янка, но Саша больно наступает ей на ногу.
— Нам совершенно все понятно, девушка! — перебивает Янку Саша. — Мы у вас регулярные гости! Студентки!
— Так я… Немножечко не понимаю. Вы у нас были уже? — переспрашивает медработница, старательно выговаривая русские слова. Она не удивлена тому, что с ней заговорили по-русски: вся чешущаяся и мучающаяся очередь состоит преимущественно из русскоговорящих. Говорили бы по-литовски — сидели бы в офисах.
— А вы что, меня не помните? — встает Саша с лавки.
— Нет. Ну как сказать… Вас я как раз немножечко помню, — говорит сестра, глядя на клепанный кожанный фартук «Diesel» с армированным бундесверовским рюкзаком. — Ну так заполняйте бумаги и заходите на сдава-чу. — С окончанием литовка не справилась.
Саша достает ручку и командует Янине:
— Вот тут фамилию пиши латиницей, тут давай крестик ставь, тут и тут. Это длинные списки противопоказаний. Обычно по первому разу тут анализы берут, но я у них завсегдатай, скоро звание героя Литвы дадут. Подписываясь, ты гарантируешь, что у тебя нет лучевой болезни, цирроза, гепатита и глистов. Нет ведь? Нет? Потому что если есть — я с тобой целоваться не буду, систа! Ты меня не проси!
— Александра, зачем все это? — недоумевает Янка. — Мы что, почку мне будем продавать?
— Почка тебе еще понадобится, систа! Для победы феминизма во всем мире! Все просто: сцедим с себя немножко блада! 450 миллилитров крови — двенадцать е! Стоимость грамма ганжи у моего барыги — десять е! Все сходится, правда? Если сдаваться раз в месяц, на дубас хватает! Правда, это не вполне законно, нужно раз в два месяца, но они на слово верят, что был в прошлый раз шестьдесят дней назад.
— А это не вредно? Не опасно? — тревожится Янка.
— Да какое «вредно»? Корова производит молоко, человек производит кровь. Если кровь иногда не сцеживать, тебя нахер разорвет! Шучу! На самом деле совершенно не вредно. И даже немножко кайфово. Да и плюс в карму! Может, кого-то твоим бензином зальют, и он после аварии от смерти вырулит!
Саша тянет ее с собой в кабинет. Тут все немножечко как в Малмыжском исполкоме у Виктора Павловича Чечухи: стол, три стула, папки на стеллажах. О том, что они в медицинском, а не административном интерьере, говорит лишь белый кафель на полу и стенах, а также то, что лавка для посетителей обита лопнувшей клеенкой. В девушек втыкают капельницы. Саша держит Янку за пальцы свободной рукой: «Не боись, систа! Не боись!»
«Взя-ча» крови сообщает ушам легкий гул, а голове — приятное головокружение. С учетом того, что Янка не успела поужинать вечером, сэкономила на завтраке и решила не обедать, головокружение может быть обусловлено и рационом.
Потом они сидят в коридоре и ждут расчета. Двадцать четыре евро на двоих. На свои деньги Янка будет ужинать два вечера подряд. Она достает калькулятор и считает, сколько ее крови нужно сдать республике Литва, чтобы выплатить долг республике Беларусь. Получается, при цене двенадцать евро за поллитра и текущем курсе конверсии, пятьсот литров.
— А много крови в человеке? — интересуется Яся у Саши.
Саша умная. Саша знает все.
— В тебе — меньше пяти литров, — уверенно отвечает блонди.
Янка продолжает считать: чтобы рассчитаться с судом Фрунзенского района, нужно полностью, до донышка, высосать сто Ясь. И этого еще может не хватить.
Из кабинета показывается сестра. У нее обеспокоенное лицо.
— Вас мы попросим проходить в кассу, — говорит она, обращаясь к Александре. Русские слова в ее речи — кубики. Она старательно ставит их один на другой и следит за тем, чтобы башенка не разрушилась. И, обращаясь к Янке: — А вам нужно немножечко зайти обратно к доктору.
— Ну ни хера себе, систа! — толкает ее в бок Саша. — У тебя что, ВИЧ? Ты б сказала!
Она смеется. Она уверена — дело в какой-то смешной заминке. Как у всякого бедного человека, на которого вот-вот свалятся небольшие и случайные деньги, у нее хорошее настроение.
Янина Сергеевна, волнуясь, заглядывает в кабинет. Там — целый консилиум: сестра, еще сестра, седой мужчина и докторша. Последняя выглядит величественно, как хирург перед первым надрезом.
— Мы не нашли по фамилии вашу карточку донора, — говорит врачиха на правильном, как метроном, русском. — И по процедуре провели анализ забора, чтобы выявить группу и резус фактор. — Янка думает: и снова это слово, «забор», не слышанное с детства. И снова оно употребляется не для обозначения преграды, а для описания действия. В лесной школе она ждала забора отцом, сегодня у нее забор крови. — И анализ нас удивил… — Лоб докторши идет морщинами. — Вы, наверное, сами этого не знали. — Говорящая обводит многозначительным взглядом сестер, чтобы показать, как она удивлена половой распущенностью этих современных доноров. — Но вы на первом триместре беременности. Мы не ставили целью определить срок по количеству хорионического гонадотропина в вашей крови, вам это должно быть лучше известно. Но я бы сказала, что мы где-то между пятой и шестой неделей, — строго говорит она Янке, а сама сверлит, сверлит взглядом ее безымянный палец, делая какие-то явно обидные для девушки выводы. — Не видели задержки?
