Пол Боулз - Под покровом небес
Но бывали и другие дни, когда он нервничал меньше; в такие дни, сидя и наблюдая за невозмутимыми старцами, которые степенно шествовали через базар, он говорил себе, что если бы он мог обладать таким же достоинством, доживя до их лет, то посчитал бы, что его жизнь прошла не напрасно. Ибо их величественная осанка являлась естественным следствием внутреннего благополучия и удовлетворения. Не слишком вдаваясь в размышления, в итоге он пришел к заключению, что их жизни стоили того, чтобы их прожить.
Вечера он коротал за игрой в шахматы в гостиной с Абделькадером, нескорым на решения, но далеко не слабым противником. В результате этих вечерних посиделок они стали закадычными друзьями. Когда слуги гасили все лампы и фонари в заведении, кроме той, что горела в углу, освещая шахматную доску, и они оставались вдвоем — единственные во всем пансионе, кто еще бодрствовал, — они пропускали иногда по стаканчику «Перно», после чего Абделькадер с улыбкой заговорщика вставал и собственноручно мыл и убирал стаканы; никто не похвалил бы его, если бы узнал, что он употребляет спиртное. Затем Таннер отправлялся наверх, ложился и засыпал крепким сном. На рассвете он просыпался с мыслью: «Может быть, сегодня…» — и к восьми выходил в шортах на крышу принимать солнечную ванну; он распорядился, чтобы туда же ему подавали завтрак, и пил кофе, изучая французские глаголы. Потом, когда зуд становился нестерпимым, он вставал и шел к лейтенанту наводить справки.
Случилось неизбежное: совершив бесконечное количество поездок по окрестностям Мессада, в Бу-Нуру прибыли Лайлы. Утром того же дня на старой штабной машине приехал отряд французов и разместился в комнатах пансиона. Таннер обедал, когда услышал знакомый рев «мерседеса». Он поморщился: тоска смертная иметь эту парочку у себя под боком. Он не был расположен принуждать себя к любезностям. С Лайлами у него установились отношения не более чем шапочного знакомства, отчасти потому, что они уехали из Мессада всего лишь через два дня после того, как привезли его туда, а отчасти потому, что он не испытывал никакого желания развивать эти отношения дальше. Миссис Лайл была сварливой, толстой, болтливой бабенкой, а Эрик — великовозрастным избалованным маменькиным сынком; таково было его мнение, и он не собирался его менять. Он не связывал Эрика с историей исчезновения паспортов, полагая, что их одновременно украл в гостинице Айн-Крорфы кто-то из местных, кто имел связи с темными элементами, которые пособничали легионерам в Мессаде.
Тут он услышал, как Эрик приглушенным голосом сказал в коридоре: «О, послушай-ка, мама, только этого нам не хватало! Этот тип, Таннер, все еще околачивается здесь». Очевидно, он смотрел гостевую книгу, лежавшую за конторкой. Она пожурила его театральным шепотом: «Эрик! Болван! Заткнись!» Он допил свой кофе и вышел через боковую дверь на удушающий солнечный свет, надеясь разминуться с ними и подняться к себе в комнату, пока они будут обедать. В этом он преуспел. В самый разгар его сиесты раздался стук в дверь. Ему потребовалось некоторое время, чтобы проснуться. Когда он открыл, за дверью с извиняющейся улыбкой стоял Абделькадер.
— Вас не затруднит поменять комнату?
Таннер поинтересовался, с какой стати он должен переезжать.
— Единственные свободные комнаты в данный момент — это две комнаты по бокам от вашей. Приехала английская дама с сыном, она хочет, чтобы он жил в соседней с ней комнате. Она боится оставаться одна.
Эта картина миссис Лайл, нарисованная Абделькадером, не совпадала с его собственным о ней представлением.
— Хорошо, — проворчал он. — Все комнаты одинаковы. Пришлите слуг перенести мои вещи.
Абделькадер ласково потрепал его по плечу. Пришли слуги, открыли дверь между его комнатой и соседней и стали переносить вещи. Посреди переезда в освобождавшуюся комнату вошел Эрик. Увидев Таннера, он резко остановился.
— Вот те на! — воскликнул он. — Это надо же, натолкнуться на вас здесь, старина! Я думал, вы уже где-нибудь в Тимбукту.
Таннер сказал:
— Здравствуйте, Лайл. — Оказавшись сейчас лицом к лицу с Эриком, он с трудом мог заставить себя посмотреть на него или коснуться его руки. Он не осознавал, что мальчишка до такой степени ему противен.
— Вы уж простите матушке ее дурацкий каприз. Она просто устала с дороги. Это кошмарная поездка из Мессада нагнала на нее страха. Вот она и разнервничалась.
— Очень жаль.
— Уж не обессудьте, что мы вас вышвыриваем.
— Ничего, ничего, — сказал Таннер, в бешенстве от такой формулировки. — Когда вы уедете, я переберусь обратно.
— О, разумеется. Не слышали ли чего новенького от мистера и миссис Морсби?
Эрик, если он вообще удосуживался смотреть в глаза человеку, с которым разговаривал, имел привычку сверлить его взглядом, как если бы придавал словам, произнесенным вслух, ничтожное значение, стараясь, напротив, прочитать между строк разговора то, что на самом деле имел в виду его собеседник. Таннеру сейчас показалось, что Лайл следит за ним с повышенным вниманием.
— Да, — с трудом выдавил из себя Таннер. — С ними все в порядке. Прошу прощения. Меня ждет мой прерванный послеобеденный сон. — Через смежную дверь он прошел в соседнюю комнату. Когда слуги перенесли туда последние вещи, он запер дверь и лег на кровать, но заснуть не смог.
— Господи, ну и мразь! — громко сказал он, а потом, чувствуя, как в нем закипает злоба на самого себя за то, что он капитулировал: — Какого черта они возомнили о себе! — Он надеялся, что Лайлы не будут добиваться от него известий о Кит и Порте; ему пришлось бы тогда им все рассказать, а он не хотел рассказывать. Что касается их, то он надеялся сохранить трагедию в тайне; от их соболезнований его бы вывернуло.
Ближе к вечеру он проходил мимо гостиной. Лайлы сидели в тусклом пещерном свете, гремя чашками. Миссис Лайл разложила часть своих старых фотографий, расположив их на кожаных жестких подушках вдоль спинки дивана; она предлагала Абделькадеру повесить одну из них рядом со старинным ружьем, украшавшим стену. Заметив Таннера, который в нерешительности застыл на пороге, она поднялась в темноте с ним поздороваться.
— Мистер Таннер! Какая радость! И какой сюрприз встретить вас здесь! Благодарите судьбу, что вы уехали тогда из Мессада. Или вашу собственную мудрость — уж не знаю что. Когда мы вернулись туда после всех наших турне, климат там был положительно невозможный! Просто ужасный! И, само собой, я подхватила там свою малярию и слегла в постель. Думала, нам уже никогда не выбраться оттуда. А Эрик, само собой, своим дурацким поведением все еще более усложнил.
— Рад вас снова видеть, — сказал Таннер. Он полагал, что распрощался с ними еще в Мессаде, и сейчас обнаружил, что запас его вежливости иссяк.
— Завтра мы отправляемся осматривать древние гарамантские руины. Вы непременно должны поехать с нами. Это захватывающее зрелище.
— Очень любезно с вашей стороны, миссис Лайл…
— Заходите, выпейте с нами чаю! — завопила она, хватая его за рукав.
Но он попросил разрешения удалиться и направился к пальмовым рощам, не одну милю прошагав между стен с нависавшими над ними деревьями, чувствуя, что ему никогда не выбраться из Бу-Нуры. Теперь, когда поблизости ошивались Лайлы, вероятность появления Кит показалась почему-то как никогда отдаленной. Назад он повернул на закате, и к тому времени, когда добрался до пансиона, было уже темно. Под дверью его ждала телеграмма; текст был написан бледно-лиловыми чернилами едва разборчивым почерком. Телеграмма прибыла из американского консульства в Дакаре в ответ на один из его многочисленных запросов: НИКАКОЙ ИНФОРМАЦИИ КАСАТЕЛЬНО КЭТРИН МОРСБИ СООБЩИМ ЕСЛИ ПОЛУЧИМ. Он бросил ее в мусорную корзину и сел на груду багажа Кит. Часть сумок принадлежала Порту; теперь их хозяином была Кит, но все они стояли у него в комнате, стояли и ждали.
«Как долго еще это протянется?» — спросил он себя. Он чувствовал себя здесь не в своей тарелке; общее бездействие сказывалось на нервах. Легко сказать: сиди и жди, когда где-то в этой Сахаре появится Кит. А если не появится? А если — и этой возможности надо смотреть в лицо — она уже умерла? Должен же быть какой-то предел его ожиданию, последний день, после которого его уже здесь не будет. Потом он увидел себя входящим в квартиру Хьюберта Дэвида на Пятьдесят пятой Восточной улице, где он впервые встретил Порта и Кит. Там будут все их друзья: одни будут шумно выражать свое сочувствие; другие — возмущаться; третьи, ничего не сказав, обольют его холодным презрением; четвертые посчитают случившееся восхитительным романтическим эпизодом, мимоходом отметив его трагичность. Но никого из них видеть он не хотел. Чем дольше он будет здесь оставаться, тем более отдаленным будет становиться инцидент и менее определенной вина, которую ему могли поставить в упрек, — это он знал точно.
