Пол Боулз - Под покровом небес
Она стремительно шагала вперед, целиком отдавшись тому чувству непрерывного восторга, которое вновь обрела. Она никогда не сомневалась в его существовании, стоило лишь проникнуть за поверхность вещей, просто когда-то, давным-давно, она смирилась с тем, что им нельзя обладать как естественным состоянием жизни. Теперь же, обретя вновь эту радость бытия, она сказала себе, что больше никогда уже с ней не расстанется, чего бы ей это ни стоило. Она достала из кармана своего пиджака кусок хлеба и с жадностью его съела.
Проулок расширился, стены расступились, сойдя вслед за растительностью на нет. Она добралась до русла уэда, в этом месте — ровной открытой долины, изборожденной невысокими дюнами. Там и сям, по песку, как клубы серого дыма, стелился плакучий тамариск. Она не раздумывая подошла к ближайшему дереву и поставила сумку. Перистые ветки подметали вокруг ствола песок, образуя подобие шатра. Она надела пиджак, забралась внутрь и втащила за собой саквояж. Не прошло и минуты, как она заснула.
25
Лейтенант д'Арманьяк стоял у себя в саду, наблюдая за работой Ахмеда и нескольких местных каменщиков, возводивших высокую каменную ограду, которую венчал слой толченого стекла. Сто раз его жена советовала ему построить это дополнительное защитное сооружение для их жилища, а он, как добросовестный житель колонии, обещал, но не исполнял обещание; и вот теперь, перед ее возвращением из Франции, он закончит-таки строительство, приготовив к ее приезду еще один приятный сюрприз. Все обстояло как нельзя лучше: ребенок был здоров, мадам д'Арманьяк — счастлива, и в конце месяца он отправится в Алжир, чтобы их встретить. Перед тем как возвратиться в Бу-Нуру, они проведут в какой-нибудь небольшой уютной гостинице несколько счастливых дней — своего рода второй медовый месяц.
Правда, все обстояло благополучно лишь в его собственной крошечной вселенной; он жалел капитана Бруссара в далекой Сбе и с внутренним содроганием думал, что если бы не милосердие Божье, то все эти хлопоты могли бы свалиться и на него. Ведь убеждал же он путешественников остаться в Бу-Нуре; по крайней мере, на этом основании он мог чувствовать себя не заслуживающим порицания. Он не знал, что американец болен, стало быть, не его вина в том, что тот уехал и умер на вверенной Бруссару территории. Разумеется, смерть от тифа — это одно, а белая женщина, бесследно исчезнувшая в пустыне, — совсем другое; именно последнее служило главным источником всех хлопот. Местность вокруг Сбы не благоприятствовала успеху поисковых партий, выезжавших на джипах; к тому же в регионе имелась всего лишь пара таких машин и экспедицию не удалось снарядить сразу же по горячим следам из-за более неотложного дела, связанного с умершим в форте американцем. Кроме того, все предполагали, что не сегодня завтра она отыщется где-нибудь в городе. Он жалел, что не встретился с женой. Она производила занятное впечатление: типичная американская девушка, пылкая и отважная. Только американка могла совершить нечто настолько неслыханное, как запереть своего больного мужа в комнате и сбежать в пустыню, оставив его умирать одного. Разумеется, это был непростительный поступок, но, сказать по правде, он не так уж и ужасал его, как, судя по всему, ужаснул Бруссара. Но Бруссар был пуританином. Его ничего не стоило шокировать, тогда как в своем собственном поведении он был до отвращения безупречен. Возможно, он возненавидел девушку за ее привлекательность, поколебавшую его душевный покой; простить такое Бруссару было бы нелегко.
Он снова пожалел, что не увидел девушку до того, как она пропала, точно провалившись сквозь землю. Вместе с тем он испытывал смешанные чувства в связи с недавним возвращением в Бу-Нуру третьего американца: лично ему тот нравился, но лейтенант не хотел оказаться втянутым в историю, не хотел иметь к этому ни малейшего касательства. Главное, молил он, чтобы жена не объявилась на его территории; только этого ему сейчас не хватало, когда ее дело было практически у всех на устах. Существовала вероятность, что она тоже могла быть больна, и снедавшее его любопытство увидеть ее перевешивала кошмарная перспектива возможных осложнений в работе и рапортов, которые придется писать. «Pourvu qu'ils la trouvent là-bas!»[86] — подумал он в сердцах.
Раздался стук в ворота. Ахмед открыл. Там стоял американец; он приходил каждый день в надежде получить какие-нибудь известия и каждый день, выслушав, что никаких известий не получено, выглядел все более подавленным. «Я знал, что у того, первого, нелады с женой, и вот она, причина всему», — сказал себе лейтенант, когда взглянул и увидел несчастное лицо Таннера.
— Bonjour, monsieur[87], — весело сказал он, подходя к своему гостю. — Известия те же, что и всегда. Но это не может продолжаться вечно.
Таннер поздоровался с ним, понимающе кивнув в ответ на то, что он и ожидал услышать. Лейтенант выдержал молчаливую паузу, приличествующую моменту, а затем пригласил пройти в гостиную на обычную рюмку коньяка. За недолгое время своего ожидания здесь, в Бу-Нуре, Таннер привык полагаться на эти утренние визиты к лейтенанту как на необходимый для поднятия своего морального духа стимул. Лейтенант по природе был жизнерадостным человеком, беседы вел необременительные, а слова выбирал такие, что понимать его не составляло труда. Приятно было сидеть в светлой гостиной, и коньяк превращал все эти факторы в славное времяпрепровождение, регулярность которого не позволяла его духу окончательно погрузиться в пучины отчаяния.
Позвав Ахмеда, хозяин повел его к дому. Они сели друг против друга.
— Еще две недели, и я вновь буду женатым человеком, — сказал лейтенант, приветливо улыбаясь ему и тешась мыслью, что, возможно, он еще успеет показать американцу улад-наильских девиц.
— Очень хорошо, очень хорошо, — Таннер был рассеян. Да поможет Господь бедной мадам д'Арманьяк, печально подумал он, если ей суждено провести здесь остаток жизни. С тех пор как умер Порт и исчезла Кит, он возненавидел пустыню: его одолевало смутное чувство, что это она отняла у него друзей. Она была слишком могущественной сущностью, чтобы устоять перед соблазном наделить ее человеческими чертами. Пустыня: само ее безмолвие было как молчаливое признание присутствия полусознательного существа, которое она таила в себе. (Капитан Бруссар однажды ночью поведал ему, когда был в разговорчивом настроении, что даже сопровождавшие взвод солдат французы и те умудрились увидеть в пустыне джнунов, хотя из гордости и отказались поверить в них.) А что это означало, как не то, что подобные явления для воображения — простейший способ истолковать это присутствие?
Ахмед принес бутылку и бокалы. Какое-то мгновение они пили молча; потом лейтенант — с целью нарушить молчание, равно как и с любой другой — заметил:
— О, да. Жизнь — удивительная штука. Все происходит совсем не так, как того ожидаешь. Наиболее отчетливо это понимаешь здесь; все твои философские системы рушатся в один миг. На каждом шагу тебя подстерегает неожиданность. Когда ваш друг пришел сюда без паспорта и обвинил бедного Абделькадера, кто бы мог подумать, что вскоре с ним такое случится? — Потом, встревожившись, что логика его рассуждений может быть неправильно истолкована, он добавил: — Знаете, Абделькадер очень скорбел, узнав о его смерти. Он не держал на него зла.
Таннер, казалось, его не слушал. Мысли лейтенанта перескочили на другой предмет.
— Скажите, — сказал он с оттенком любопытства в голосе, — удалось ли вам убедить капитана Бруссара, что его подозрения относительно дамы были беспочвенны? Или он по-прежнему думает, что они не были женаты? В своем письме ко мне он наговорил о ней массу нелицеприятных вещей. Вы показали ему паспорт мсье Морсби?
— Что? — сказал Таннер, предчувствуя, что у него возникнут трудности с французским. — О, да. Я дал ему паспорт, чтобы он послал его консулу в Алжире вместе с рапортом. Но он не поверил, что они женаты, потому что миссис Морсби обещала дать ему свой паспорт, а вместо этого убежала. Так что он понятия не имеет, кем она была в действительности.
— Но они были мужем и женой, — мягко продолжил лейтенант.
— Конечно. Конечно, — с нетерпением сказал Таннер, чувствуя, что вести подобную беседу с его стороны уже предательство.
— И даже если не были, какая разница? — Он налил им обоим еще коньяка и, видя, что его гость не склонен поддерживать эту беседу, перешел к другой теме, которая вызывала бы менее болезненные ассоциации. Но и за ней Таннер следил почти с тем же отсутствием всякого энтузиазма. В глубине души он все еще переживал день похорон в Сбе. Смерть Порта была единственным по-настоящему неприемлемым фактом в его жизни. Уже сейчас он понимал, как много он потерял, понимал, что Порт действительно был ему самым близким другом (и как он только не понял этого раньше?), но он чувствовал, что лишь со временем, когда полностью смирится с фактом его смерти, он будет в состоянии измерить всю глубину своей утраты.
