Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
Время от времени к нему стал приходить Егор. Не глядя в забитое грязью лицо друга, Виталий наливал ему тоже. Пили вместе за чье-то здравие и упокой. Понимая, что сходит с ума, он снова отворил дверь всем желающим. В квартире продолжились шумные сборища. Виталий участвовал в них не всегда. Чаще лежал на топчане в углу и как будто издали наблюдал за чужими и чуждыми ему людьми. Они глушили водку, орали, танцевали. Иногда Виталий без особого удивления примечал среди них Егора. Друг заговорщицки подмигивал ему. Из-под глаза на белую рубашку стекала тягучая черная слеза…
Однажды утром после очередной гулянки, стоя в кухне перед краном с грязными тарелками в руках и мучительно соображая, что с ними собирался делать, Виталий обнаружил оползни под ногами. Стыки расширялись, бежали трещинами по всему полу, а сквозь него явственно проступали кипящие островки зыбучей трясины. Перепрыгивая через болотистые разрывы в линолеуме, Виталий добрался до прихожей, надел, что попало под руку, и ушел из дома. До вечера слонялся по городу. К ночи, просидев у подъезда, хотел подняться в квартиру — и не смог. Жуткое видение стояло перед глазами. Казалось, стоит открыть дверь, и мощный поток вырвется наружу, на площадку и лестницу, с треском руша ступени. Виталий понял: пока ужас не прекратится, он домой не вернется.
Время мчалось бешеными скачками — странные новые знакомства, смена лиц и голодных, похмельных дней без друзей, без приюта, без денег. Незаметно пролетело пустопорожнее лето. Окружающих Виталий воспринимал поверхностно, к себе испытывал полное равнодушие. Лишь боязнь встретить людей из бывшей жизни напоминала о недалеком прошлом. Но потом и это ушло. Иногда он ощущал себя сороконожкой, путающейся в своих пьяных ногах, падал, поднимался и бездумно, бездомно бежал по времени снова… До тех пор, пока Маняша не увела его с собой. Маняша, безыскусно мудрая, раздражительно глупая и удивительная. Не похожая ни на одну из женщин, — из тех, кого знал Виталий. Не прилагая особых усилий, она каким-то образом заставила его проснуться и протрезветь. Конечно, не навсегда, полагал он, и даже не на неделю. Да, его покорило Маняшино подкупающее простодушие, да, растрогал ее более чем щедрый подарок в первую ночь… и ее непритворная влюбленность, но ему это совершенно не было нужно, и не нужно сейчас. Он пуст и мертв нутром, как прошлогодний камыш. Так будет до конца. Виталий надеялся, что долго ждать не придется. Ему не хотелось жить.
— Какой красивый вечер, — прошептала Маняша под боком.
Выбираясь из памяти, будто из селя, Виталий устремил к ней подсвеченные луной аквамариновые глаза. Он даже по пьяной лавочке никому не рассказывал о том, что случилось летом его последнего сезона, а тут вдруг язык зачесался. Еще захотелось сказать Маняше что-нибудь возвышенное, сентиментальное. Например, что с ним такое впервые, ведь так оно и было на самом деле… Но желание длилось одно искушающее мгновение и отпустило.
Пусть он останется для нее человеком без прошлого. Ей открыто его тело, и это немало. Жизнь напоследок подарила ему славную, смешную Маняшу, с которой хорошо и чисто. Он был благодарен за эту короткую иллюзию счастья им обеим — жизни и Маняше.
…Она знала, что, если задаст один вопрос, за ним потянутся прочие, и выяснится, как жил Виталий до их встречи. Зачем? Маняше совсем не хотелось выведывать о нем, незнакомом, жившем в неизвестное ей время. Он нравился ей нынешним, грубоватым и хмурым, но настоящим. Таким, пусть ненадолго, он принадлежал Маняше, как принадлежал ей безымянный мальчик из соседнего подъезда, который питал к ней нежные чувства очень давно. В прошлом веке, где навсегда остались детство, дедушка и козел Мучача. Маняша тоже ничего не рассказывала. Они лежали, тихо обнявшись, не играя в слова, не пытаясь произвести друг на друга впечатление. Она считала его просто бомжем, он ее — просто Маняшей.
Звездная полоса за окном понемногу начала тускнеть. Одна за другой гасли в городе звезды. Поздний вечер перешел к ночи, и люди тушили свет. Маняша тихо засопела на плече Виталия. На краешек ее щеки упал скупой лунный луч. Виталий улыбнулся: Маняшина кожа была покрыта тончайшим абрикосовым пушком. Он смотрел, как она спит, по-детски подложив под щеку ладонь. Ноготь на мизинце обкусанный — видимо, давняя, детская еще привычка. Он подумал, что ему нравится Маняшино ночное существо, заливающее нежностью его обмороженное сердце.
Стыдясь душещипательных мыслей, Виталий осторожно высвободил плечо, перебрался через Маняшу и сел на постели. Плечи обдало холодом.
…Какая белиберда! Он передернулся от отвращения, чувствуя себя добычей, дичью, «зайчиком», метко подстреленным старой девой на охоте в мужском лесу. Самое время уйти. Пусть поищет другого идиота для своего каверзного проекта.
Он, конечно, понимал, что она не собиралась его перехитрить. Но ведь перехитрила! Пусть неосознанно, не специально, а все же!.. Виталий представил расцветшие в Маняшиных мечтах сады, коттеджи… бассейны… и почувствовал себя обманутым, словно она, лукаво подсунув ему себя, отняла у него свободу.
Начала томить жажда. Возмутился против трезвости хозяина организм, привыкший к каждодневной спиртовой норме. Чтобы подавить глухой бунт глотки, желудка, всей вожделеющей хмеля плоти, Виталий вышел в кухню и хотел зачерпнуть ковшом воды из кадушки, но только нагнулся над ней, как в черном водяном круге увидел мертвенно-белое лицо. Лицо покойника, с темными провалами вместо глаз и рта.
Виталий отпрянул. Подождал, пока утихнет загрохотавший в висках пульс, и снова приблизился к кадке.
— Егор? — прошептал он, пристально вглядываясь в агатово-зеркальную гладь.
Нет, померещилось. Лунный свет придал резкости отражению. Катастрофическая слабость от невыносимого желания выпить лишила красок его собственное лицо. Терпеть больше не было сил.
До ближайшего круглосуточного магазина два километра пути, подсчитал Виталий, продолжая рассматривать в кадке черно-белую графику лица. Если объяснить Маняше, она даст денег… Или лучше не будить, взять самому, быстренько сбегать туда, обратно и сказать утром? А еще лучше — удрать от нее с деньгами. Сам же только что думал уйти.
Отражение, вовсе не напоминавшее Егора, подмигнуло и всплеснулось. Несколько бесконечных минут Виталий боролся с собой. Затем, дрожа от стыда и нетерпения, бесшумно оделся и на цыпочках подобрался к дамской сумочке. Она лежала на стуле у кровати под накинутым на спинку цветастым платьем. Маняшин скромный кошелек, прощально звякнув копейками, перекочевал из открытого кармашка сумки в нагрудный карман драной куртки.
