Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики
— Может, почитаешь на ночь? — саркастически сказала она.
— Полагаешь, надо? — осведомилась я.
— Моим королевским приказом просто таки велю, — где-то там, глубоко у неё в мозгах, судя по всему, уже завертелся червячок, который шептал "что-то не то", но она по инерции ещё продолжала шутить.
Что именно "не то", не могла до конца понять даже я.
Куда там было додуматься червячку, который жил на задворках мозгов этой девочки, похожей на фарфоровую куколку… очень красивую, наверное, фарфоровую куколку.
Если бы не одно это слово — наверное…
Ведь вчера — это было вчера.
А сегодня и сейчас я вспомнила, что на дух не переносила фарфоровых кукол. И ни разу не подходила поближе к лотку торговца тенями.
Ведь я мечтала о собаке и о снежном шаре.
— Полагаю, надо, — сказала Эли и протянула мне злополучный молитвенник.
— Ты хочешь заставить меня поучаствовать в краже? — осведомилась я.
— Почему бы и нет? — она подмигнула. — Зато твои шансы на спасение души значительно увеличатся. Ни за что не поверю, если ты скажешь, что у тебя в роте целая куча Библий и всякого такого.
— На кой чёрт мне нужна куча Библий? — поинтересовалась я.
— Хотя бы затем, чтобы не чертыхаться в церкви, Ева, — строго сказала она.
— У меня было… всё, что надо, — сказала я.
Тишина стояла такая, что, казалось, урони я булавку, она грохнулась бы на пол, как хорошее бревно. Девочка со скрипкой оставила дверь приоткрытой, и оттуда падал луч света, оранжевый, словно апельсин. Он падал на скамьи, и они светились, а мне казалось, ещё чуть-чуть — и на них выступит смола… если, конечно, она могла выступить из дерева, из которого их когда-то сделали.
— Было? — спросила Эли — видать, просто для того, чтобы не молчать и спросить хоть что-нибудь.
— Было, — сказала я и положила молитвенник ровнее. Будто тому, кто хоть когда-нибудь притащится за ним, было жутко важно, чтоб он лежал ровно, как учебник перед отличником.
Ровно-ровно, прямо-таки по линеечке…
Из-под коричневой обложки высовывался краешек какой-то бумажки. Или записки. Или не знаю, чего, с фиолетовыми клеточками, и моё сердце остановилось, а потом галопом понеслось вперёд, словно необъезженный скакун.
— Есть, — поправилась я и спрятала молитвенник в карман.
Эли вопросительно глядела на меня снизу вверх. Такая маленькая, хрупкая, и, наверное, красивая.
Наверное.
Ядрёный корень, я больше не хотела думать ничего из серии "наверное". Все эти "наверное" выбрали свой лимит на тучу времени вперёд. А на тему "нет" я подумала только что, и на это не потребовалось так уж много времени.
Зато я хотела размышлять на тему "да" — да, мне страшно хотелось вытащить записку и потрогать буквы пальцем, чтобы убедиться, что это не мираж, а ещё больше всего на свете мне хотелось прочесть маленькие милые каракульки, выведенные фиолетовыми чернилами. Хотя я и так знала эти слова наизусть.
"Спокойной ночи", — писала Адель. Я повернулась к Эли, мысленно умоляя её заткнуться и не говорить больше ничего. До меня вдруг резко дошло, что, если она произнесёт ещё хоть слово про этот молитвенник, я заору, будто меня режут на куски.
— У меня есть всё, что надо, — сказала я.
Глава 11
— Ну-ка, дочка, — бодро сказала Берц, — подь сюды.
Под головой у Берц была подушка, поставленная на попа, а на груди стояла эмалированная утка, с успехом игравшая роль пепельницы.
Я осторожно приблизилась, тормознув метра за два, потому что совершенно справедливо опасалась схлопотать промеж рогов. И это был бы точно не кулак, а что-нибудь похлеще. Честно говоря, я боялась получить в лоб чем угодно, от пузырька и до утки включительно.
— И как оно? — ехидно спросила Берц, со вкусом затянувшись. В палате запахло вишней.
— Вечер хороший, госпожа лейтенант. Тепло, — невинно сказала я, позабыв, что лейтенанта лучше засунуть куда подальше. Однако Берц сдержалась.
— Хороший, Ковальчик. Был бы. Если б ты варежку не разевала на кого ни попадя, а слушала, что тебе говорят, — проворчала она.
— Я на слух не жалуюсь, госпожа Берц, — весело сказала я — и пальцем погладила коричневую книжечку в своём кармане.
— Ушами слушала, а не жопой, — с чувством добавила она.
— Жопой тоже удобно. Не слышишь половину. А то матюгаться моду взяли, невозможно прямо, — невозмутимо сказала я.
— Прочистку слуховых аппаратов — с мозгами заодно — позже обсудим, будь спокойна, — мрачно пообещала Берц. — Ну так, как оно?
— Да никак, — с неожиданным облегчением сказала я. Точно мне позарез требовалось вывалить это кому угодно, и чем быстрей, тем лучше. А тут подвернулся случай в лице Берц, хотя сейчас она запросто могла составить конкуренцию рою разъярённых пчёл.
Но мне было всё равно. Я готова была подскочить и в порыве чувств чмокнуть её в макушку — правда, подозреваю, за такую вольность она вколотила бы меня в пол по самое не балуйся.
"Наплевать", — подумала я с философским спокойствием. Она могла смотреть на меня, словно огнедышащий дракон, она могла запустить в меня первым из того, что попалось бы под руку. Но молитвенник так и остался бы лежать в моём кармане — вместе с запиской в фиолетовую клеточку.
— Что ж так? — с иронией спросила Берц. — Поди, рожей не вышла? Для полковничьей-то дочки?
Странное дело: минуту назад она готовилась порвать меня в клочки, а потом потоптаться на них для верности. Сейчас в её иронии сквозила даже какая-то обида.
— Нет, госпожа Берц, — ответила я. — По ходу дела, она рожей не вышла.
— Да ты гурман, Ковальчик! — слегка удивилась Берц. — А что так, если не секрет? Просвети старуху.
— Фуфел это — полковничьи дочки, — со знанием дела сказала я, словно только тем и занималась, что проводила экспертизу родственников всего офицерского состава оптом, включая четвероюродных сестёр и прабабушек, мирно почивших на кладбище.
У Берц стало такое лицо, словно она еле сдерживалась, чтоб не покрутить головой.
— Или молодость бурную светанула? — с пониманием сказала она тоном ниже. — Барышня-то чистенькая больно.
Я хмыкнула. Судя по всему, не факт, что такие байки произвели бы на Эли Вудстоун эффект разорвавшейся бомбы или дамы, громко испортившей воздух на приёме. Я вполне себе думала, что с её приморочками на романтике я могла бы гордо выпятить грудь, вывалить ей всё, что можно, и иметь в итоге сокрушительный успех. Особенно обладая подвешенным как надо языком. Если бы не было этого "но", которое, оказалось, засело у меня в голове, словно навязчивая идея.
Я даже выяснила, чем было это "но": мне нужен был смысл и правила, а всё остальное могло катиться куда подальше.
— Что зубы скалишь? — спросила Берц и выкинула докуренный до фильтра бычок в утку. Раздался звон.
— Не мне, помойке, чета, — закончила я фразу и улыбнулась во всю челюсть.
Берц поразмыслила, водя по губам жёлтым от никотина пальцем.
— Да и хрен бы с ней, — оптимистично сказала она.
— С помойкой? — спросила я с невинным видом.
— Мастер ты нёбо языком чесать, как я погляжу, — устало сказала Берц. — Проваливай, что ли, Ковальчик, а то точно схлопочешь. Не за полковничиху, так за зубоскальство.
— Куда проваливать-то? — простодушно спросила я.
— Куда-куда… Попой чистить провода! — тут же рассвирепела она.
— Так точно, госпожа лейтенант! — выпалила я уже по дороге в коридор.
О дверной косяк с жестяным звоном радостно грянулась утка, рассыпая на лету пепел и окурки.
— Лейтенанта в жопу засунь, мать твою! — донеслось до меня, и дверь захлопнулась.
Всё так же гудела под потолком полудохлая лампочка — судя по всему, родственница той самой лампочки из коридора, где была Дверь В Лето, и где я отиралась добрых полдня. Только теперь я точно знала, что эта Дверь оказалась на деле голимой заманухой.
Я непонятно за каким чёртом ломилась в неё, расшибая башку о бетонную стену — хотя на самом деле передо мной не было двери. Не было даже стены. Зато имелся целый мир.
Я стояла здесь и сейчас, всего-то менее чем через сутки, слушала то же самое жужжание лампочки — и не могла понять, какой дьявол заставил меня гнаться за иллюзией, которая — теперь я знала — на деле не упёрлась в хрен. Нельзя сказать, что она не стоила ломаного гроша: возможно, она стоила гораздо больше, да вот только платить за неё суждено было не мне.
И ещё я знала, что чудеса всё-таки бывают. Даже для таких дураков, как я.
И мне хотелось петь — от того, что я поняла всё вовремя.
В кармане у меня лежал молитвенник: я извлекла записку, прочла это её милое "Доброй ночи" — и пальцем повозила по шершавым чернильным буквам. "Я никогда не смогу забыть… Я смогу только забить", — когда-то сказала Адель. А я шла тогда — и мечтала попасть под машину или получить пулю в лоб от какого-нибудь очередного народного мстителя. Видать, этим вечером она тоже смогла забить. И спасла меня, сама того не зная…
