Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики
— Конечно, нет, — бессовестно соврала я — и не почувствовала ничего.
Да, она говорила какую-то чушь. Ей и не надо было читать мне научную лекцию. Все умные разговоры могли идти лесом, пеньками и мелкими перебежками. Девушка с фигуркой танцовщицы из лавки торговца грёзами могла позволить себе нести полную ахинею.
Да только я уже, похоже, не могла позволить себе просирать время ради чуши — даже если это и была чушь, сказанная ею. Дело упёрлось не в умные разговоры. Дело упёрлось в то, что мне нужна была Джуд.
Но это была не она.
И… я уже перестала хотеть Джуд: она принадлежала чёрно-жёлтому миру старых газет, выкинутых на помойку.
И это была не Адель…
Я сидела напротив Эли и понимала, что обрадовалась бы, если бы сейчас небо показывало что-то, хотя бы отдалённо напоминающее одиннадцать часов. Чёрт подери, я не умела разговаривать, перебрасываясь словами через стол, словно это была игра в пинг-понг. Я хотела разговаривать о дерьме, называя его дерьмом. Соблюдать дурацкие правила, которые уже требовалось записывать на бумажке — так много их развелось. Считать прикосновение чем-то недосягаемым — и держать строго сорок сантиметров до милой руки. И ещё получать фиолетовые каракульки, от которых внутри становилось тепло.
…А потом я пила кофе, и он казался мне помоями, хотя стоил, как целый обед из трёх блюд в простенькой столовке для работяг.
— Ты худеешь? — оказалось, это адресовано мне.
— Нет, Эли, — мягко ответила я, словно передо мной был ребёнок, которого надо было выгулять и сдать обратно в целости и сохранности. — С чего ты взяла.
— Тогда возьми пирожное, — предложила она.
Прямо под мой нос скользнула плоская вазочка, пёстрая, как корзинка цветочницы. Здесь не было только квадратиков шарлотки с корицей, которая в тот раз так понравилась Адели. Я даже не удивилась. Тогда — это было тогда. Тогда шёл дождь, была шарлотка и зелёный свет гудящих газовых ламп. Сейчас солнце ещё золотило шпили, в чашке осталась кофейная гуща слоем толщиной в палец, и на столе стояла уютная лампа с абажуром, перевязанным коричневой бархатной ленточкой.
И было ещё одно "тогда", — в котором существовала тарелка со столовскими пирогами и пузатый чайник с красной надписью на боку.
— Пойдём? — я положила несколько купюр в папочку, которую принёс официант. Она была коричневая и тонкая. Просто согнутый пополам лист картона, обтянутый кожей…
— Что ты, Ева! — удивилась Эли. — Похоже, ещё не так поздно.
— Пройдёмся, — сказала я и встала.
Над Старым городом ещё пылал закат. Откуда-то доносились звуки музыки: кто-то играл на скрипке, и мелодия уплывала к шпилям и в ясное вечернее небо.
— Кажется, скрипка? — спросила Эли.
— Наверное, — равнодушно согласилась я.
Она заткнулась. Не знаю, но, по-моему, только дурак бы не понял, что что-то не срослось и не склеилось. И мне было уже наплевать.
Она снова держала меня под руку, а другой рукой касалась тёплых стен. Было ещё одно "тогда", в котором это делала Джуд. И теперь прошлое-помойка, которое я за каким-то хреном так старалась вернуть, со всей дури приложило меня мордой о землю.
Звуки скрипки плыли вверх, к закату, они накатывали волнами, как вода на прибрежный песок, и вся эта канитель была золотисто-коричневого тёплого цвета — и песок, и волны, и закатное небо. И стена кафедрального собора, которая выросла невдалеке. Мне показалось, что я чувствую запах сырого кирпича, нагретого солнцем — но это была всего лишь иллюзия.
Я не могла вернуть то самое "тогда", в котором пахло этим тёплым кирпичом, как бы ни хотела.
Я не могла вернуть даже прошедший день, — в котором я сделала бы всё, чтобы теперешнее "сейчас" было другим.
— Зайдём? — спросила Эли.
Я побежала бы туда бегом — да только в этот раз меня там ничего не ждало.
— Пожалуй, — всё-таки ответила я.
— Ты ведь не думаешь, что я страшный безбожник? — зачем-то сказала она.
— Не думаю, — если честно, мне было без разницы.
— Ты странно выглядишь, — всё-таки отметила Эли. — Похоже, я не ошибусь, если предположу, что безбожник — ты?
— Почему? — тупо спросила я.
— Скажем так: видно, что ты не веришь, — авторитетно заявила она.
Что ж, я не верила, в этом Эли была совершенно права. Не верила в машину времени, в космических пришельцев, в чудо — и в то, что можно вернуться хотя бы на полдня назад.
В соборе было пусто и тихо. На отполированной скамье лежал маленький коричневый молитвенник. Мне захотелось схватить его и шваркнуть в витражное окно, рассадив стекло на тысячу разноцветных кусков…
— Похоже, молитвенник? — сказала Эли. Эли Вудстоун, чёрт бы её подрал.
— Похоже, — согласилась я.
— Должно быть, забыл кто-то? — равнодушно предположила она.
— Должно быть, — я говорила всю эту лажу, словно заводной робот из магазина игрушек.
Маленький коричневый молитвенник, такого же тёплого цвета, как деревянные скамьи для прихожан. Я всегда ожидала, что под пальцами он окажется гладким, как дубовая скамья — а он на самом деле был чуть шершавым и слегка тёплым. Ещё хранящим, видать, тепло руки женщины с прозвищем Ад.
Даже сейчас.
— Зачем он тебе? — удивилась… чёрт возьми, Эли, её зовут Эли. Оказывается.
— Просто так, — ответила я. — Не парься.
И тут же я снова забыла, как её зовут. Таким манером в самом ближайшем будущем я рисковала запросто забыть и своё собственное имя, а потом под фанфары загреметь в комнату с мягкими стенами.
"Эли, Ковальчик, просто Э-ли. Её зовут Эли Вудстоун, и ты ещё вчера больше всего на свете хотела пройтись с ней под ручку по главной улице, или нет?"
— Вчера хотела, — вслух сказала я.
— Что? — переспросила она. — Хотела что?
— Не что, — пояснила я. — А когда. Вчера.
Совсем рядом были её глаза, такие большие и синие, словно она закапывала туда чернила, честное слово. Никогда и ни у кого я не видела таких глазищ. И сейчас в них плескалось непонимание, словно она была святым отцом, который шел себе своей дорогой, размышляя о тщете всего сущего — и вдруг неожиданно вляпался в навозную кучу.
Но мне было уже насрать, что там происходило с этими её глазищами. Вчера было вчера, а завтра будет завтра. А сегодня и сейчас мне до одури хотелось взять этот молитвенник, — и увидеть там сложенную вдвое записку на бумаге в фиолетовую клеточку…
Хотя это был совершенно другой молитвенник, неизвестно кем забытый тут после вечерней мессы…
— Ни за что не поверю в твою набожность, — весело сказала Эли.
— Ладно, — согласилась я. — Не верь.
— Ты так быстро сдаёшься? — прищурилась она.
— Ага, — подтвердила я.
Мне было уже по барабану, что говорить, как говорить, сдаюсь я, не сдаюсь, нравлюсь ли ей, либо она просто проводит время, которое растянулось, как карамель, в этом расплавленном летним солнцем городе.
Мне больше всего на свете хотелось, чтобы произошло чудо.
Сзади скрипнула дверь. На пороге стояла девочка со скрипичным футляром в руках и в платье в большой белый горох. Она увидела нас и попятилась.
Когда-то мне тоже было тринадцать лет. И у меня тоже было платье в горох, только горошины были немного поменьше. У меня даже была скрипка. Только я никогда не носила очков.
Зато очки были у докторши.
А молитвенник был у нас один на двоих, и, наверное, Бог, сидя где-то там, на облаках, укоризненно качал головой всякий раз, как только мы снова использовали этот молитвенник в качестве почтового ящика.
А девочка в платье в горошек шла по проходу к нам, и я понимала, что это её молитвенник, и что чуда не будет, — потому что дуракам вроде меня не полагается никаких проклятых чудес.
— Это твоё, дорогая? — в голосе Эли было столько сахара… Мне показалось, что теперь долго не смогу раскрыть рот, словно сдуру попыталась прожевать огромный кусок пчелиных сот, полных мёда, и воск намертво залепил мне всю челюсть.
— Нет, — девочка остановилась и прищурилась. Похоже, очки ей не очень-то помогали.
— Нет? — удивилась Эли. — А чей же?
— Не знаю, — тихо сказала девочка. — До свидания.
Эли промолчала.
— До свидания, — сказала я.
Эли посмотрела на меня так, словно я начала срывать с себя одежду.
— Ну, давай, скажи: "Ты умеешь быть вежливой", — подначила я.
— О, да, — она засмеялась. — Несомненно.
Она просто засмеялась. Просто. Ну, конечно, не так, как ржали мы с Джонсон, заставляя оконные стёкла опасно дрожать. Но это и не были ветряные колокольчики, или что там ещё — никакая эта романтическая розовая чушь, которая накрыла меня вчера, словно я от души затянулась сигаретой с травой.
— Однако, да. Я умею быть вежливой, — надо было завязывать с этой канителью. Я подала ей руку.
— Может, почитаешь на ночь? — саркастически сказала она.
