Василий Швецов - Горькая новь
Командарм Колесников
По этому приказу не пришёл ни один человек.
Длинные, декабрьские ночи. Занятия в учреждениях начинались с девяти утра. Подходили на работу сотрудники волревкома, каждый останавливался у прибитой бумаги и прочитав быстро уходил в свой отдел. Между собой об отношении к этому приказу говорить боялись. Работа на ум не шла, нужные книги, бумаги, разные пособия разложены на столах, да так и лежали. В здании было тепло, и мы сидели на своих местах, раздевшись, но одёжу держали под собой. В кабинете председателя шел громкий разговор, Ранкс кому - то отвечал, что он не знает, куда девался Александров. Как и вчера в помещение набились повстанцы. Снова едкий табачный дым, маты да нецензурные разговоры. Из села ни кто не выезжал, не давались пропуски. На окраинах и у паскотинных ворот посменно по два три всадника дежурили круглосуточно. По деревне патрулировали конные разъезды. Возле школы толпились бабы, которым было поручено готовить и приносить еду арестованным продотрядовцам. Вокруг школы многочисленная вооруженная охрана. Сюда в фартуке принесла горячие калачи и вдова Илюшиха, у которой муж погиб в партизанах, на руках у неё осталось пятеро детей. Двое старших погодков пришли вместе с матерью. Илюшиха, вытирая слёзы, на чём свет кляла антихристовых слуг коммунистишек. У неё выгребли весь хлеб и забрали корову, оставили ей два мешка пшеницы и одну не стельную тёлку.
- Чем я буду кормить детишек, что я буду сеять! Вы тут нас грабите, а дома ваших родителей, поди, тоже грабят! Что же вы делаете, о чём думаете своими зобубёнными головушками, куда вы смотрите?
- Тётка, зря нас ругаешь, мы не виноваты, мы мобилизованы, нам приказывают, мы выполняем.
- Заткнулся бы ты, мордастый, это кто может приказать отобрать у бабы с пятью маленькими ребятишками, последнее. Этот произвол творит местное начальство и активисты из комбеда вон вроде Кольки Лунина. Им самим жрать нечего, вот и нашли способ поживиться. Работать надо, а не баб обирать!
- Лука, ты говори да не заговаривайся. Вот кончится эта заваруха, тебе в ревтрибе эти слова припомнят, клочки - то из тебя полетят.
* * *
Разъехавшиеся по сёлам, уполномоченные не знали о восстании и проводили работу в сельских советах по продразвёрстке. Не знал об этом и Михаил Иванович Егоров, который был три дня в Большой Речке. Не любили его мужики, был груб и беспощаден. Последний пуд выколачивал, не смотря ни на какие обстоятельства. 21 декабря, закончив командировку, он поздно вечером возвращался в Солонешное. На паре резвых, с колокольцами, в кошеве он подъехал к мосту на Ануе. Его встретил вооруженный пост из четырёх человек. Они остановили пару и спросили кто и откуда. Не зная о событиях последних дней, чувствуя себя волревкомовским начальником, по своей грубой натуре он заорал:
- Что это за пьяная ватага? Разойдись и дай дорогу! - Узнав Егорова, ему сказали, что вот его - то, как раз и надо. Моментально выдернули из кошевы, сдёрнули тулуп и начали старательно метелить. Били нещадно, на смерть, разорвали в клочья пиджак и рубашку. Сначала Егоров орал и звал на помощь, а потом, весь окровавленный, только стонал. На крик подъехали ещё вооруженные всадники, самосуд прекратили. Забросили избитого в кошеву и привезли в волость. Узнав о самосуде, Колесников затребовал всех четырёх караульных: Сафронова, Огнёва, Пшеничникова и Менухова, строго их отсчитал и предупредил, что если такое повториться, то разговор с виновными будет другим.
Рано утром 22 декабря площадь перед церковью была заполнена повстанцами. Возле конторы многолавки, шум, гам, двери в магазин были распахнуты, валил густой пар. Каждый что - то выносил, что именно, в предрассветном сумраке, рассмотреть невозможно, а подойти ближе боязно. Но потом стало ясно, что сам Колесников, оповестил всех своих соратников, чтобы подъезжали к лавке. Открыл замки и приказал раздать товар. Кто брал кожу на обувь, кто полушубок, кто тащил фигурный самовар, а кто, что досталось. Растащили быстро и всё, это был грабёж! Но всем было уже привычно - грабить награбленное.
Постоянно заседал повстанческий штаб. Продотрядовское начальство с квартиры Сергея Манохина ещё с вечера перевели в каталажку. Начали ходить слухи о приближении из Бийска отрядов чон. После разграбления магазина здание волости снова заполнилось вооружённым народом. Всем волостным работникам было приказано выйти на улицу. Одевшись, мы вышли и нас, семнадцать человек, загнали в амбар, где помещался архив, туда же вскоре привели и продотрядовское начальство. В амбаре темнота и собачий холод. У дверей поставили охрану. Выбраться ни какой возможности, ведь раньше амбары рубились добротно и крепко. Было ясно, что стучать, кричать или что - то требовать бесполезно. Стали определяться, стаскивать со стеллажей связанные кипы бумаг и на них рассаживаться. Самочувствие и настроение самое упадочное. Все гадали и в мыслях и вслух, что же с нами сделают. Пинаев утверждал, что расстреляют, но в это ни кто не верил. Мы с Митей Гусевым расплакались, но на нас кто - то рявкнул, чтобы заткнулись. Эдуард Иванович Ранкс, по национальности латыш, человек в обычной жизни весёлый. Он и в тёмном амбаре сыпал шутками и анекдотами. Некоторые смеялись, но большинство бранили. Больше всех на него ругался председатель трибунала Клоков.
Во второй половине дня за селом, со стороны Медведевки, началась стрельба.* Снаружи начался галдёж, звучали команды. Вскоре загремели запоры, дверь распахнулась. На крыльце и поодаль, стояло несколько повстанцев, сердито и злорадно глядевших на нас. Нам приказали выходить и, окружив кольцом, повели на площадь не через здание, а через калитку. С площади быстро погнали к Аную на Язёвскую дорогу. Мысли в голове метельшили, вот выведут за село и расстреляют. Разговаривать не разрешали, повстанцы группами и в одиночку двигались впереди и сзади. Колесников, Дударев и Загайнов замыкали колонну.
О чём тогда думал Ларион Васильевич? Какие мысли терзали его душу. Дома у него осталась жена с маленькими ребятишками, впереди шли два старших юных сына. Может, думал о том, что напрасно поддался на уговоры возглавить это самоубийственное восстание. Всё повторялось по той же схеме, как и тогда, когда восстали против Колчака. Но тогда я не видел ни разу его таким угрюмым и мрачным. А может, думал о своём родном брате Игнатии, которого позволил убить за то, что тот помогал колчаковцам против Советской власти. На протяжении всей своей последующей жизни, я неоднократно размышлял о нем, старался поставить себя на его место. И не раз себе говорил, что не дай Бог, оказаться на его месте, хоть на несколько минут. Сейчас мне ясно, что и те две сотни мужиков, его соратников, были тоже отчаянно - смелые сорви головы с обострённым чувством справедливости. И они, ох как, пригодились бы стране в годины тяжких испытаний. Но их выбили, в том маразме, десятками тысяч по всей матушке России.
*На Колесникова в Солонешном наступал 3 - й, особого назначения, Бийский кавалерийский дивизион, под командованием Ивана Пичугина.
Со всех улиц и переулков выходили на лёд Ануя повстанцы. Отряд вытягивался по дороге на Язёвку. Нас без конца подгоняли, сзади ехала охрана, держа перед собой винтовки. На другом конце села слышалась стрельба, как оказалось, это был отряд чона.*
В нашей колонне впереди ехали Бурыкин и Уфимцев. Ваньков и Буньков, дав нам дорогу, поджидали Колесникова. Чоновцы вошли в Солонешное и с Ануя, вслед нам, началась стрельба, засвистели пули, две лошади упали. Не доходя с километр до паскотины, нас отогнали на речку Язёвку и бросили, охрана и сам Колесников галопом понеслись в сторону Тележихи. Вскоре подошли красноармейцы. Нас вывели обратно на дорогу и отправили в село. Отряд чоновцев был большой. Повстанцы рассыпались по логу, некоторые поворачивали и санной не торной дорогой уходили Макаровой и Кашиной Ямой в Тележиху. Лошадь Уфмцева была убита и он, по глубокому снегу, лез в гору. Снизу подъехали всадники, сделали несколько предупредительных выстрелов и приказали ему спускаться. Видя безвыходное положение, он сжег, бывшие при нём списки восставших и прочие бумаги. Об этом, гораздо позднее, рассказывал мне сам. В этом же логу поймали ещё восемь человек. Среди них были и раненые. Вслед за нами часа через два их пригнали в волость и посадили в холодный амбар, в котором только что сидели мы. Через двое суток всех отправили в Бийскую тюрьму. Продотрядовцы разошлись по своим старым квартирам. А в здании школы поселились Чоновцы, они были набраны из разных волостей уезда. Командир отряда некто Иван Темнов, заместитель Оболенский. Оба они были в армейских белых полушубках, перепоясаны ремнями с шашками и наганами. Их штаб расположился в доме раззорённой семьи Абламских. Погоня за повстанцами была приостановлена, и все чоновцы вернулись в Солонешное.
