Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!
Куда деваться? "Спорить с начальством — мочиться против ветра: брызги на самого полетят!" Старая формула, она "никогда не теряла актуальности", мы её хорошо знаем до настоящего времени. И всё же, какую речь подготовить? Что сказать, что промямлить в "защиту осуждаемого"? Вспомнил годы учёбы в школе и состояние перед экзаменами: зачем устраивать в голове кашу из экзаменационных билетов, если голова — одна, а билетов — уйма! И все умные, серьёзные, а стало быть, и трудные для ответов. Да и какие могут быть билеты, когда на улице весна!? Любые экзаменационные билеты в самую прекрасную пору года — преступление перед подрастающим поколением! Ценным билетом мог быть только билет в местный клуб, где идёт очередной трофейный фильм! Только в таком билете содержится истинный смысл жизни и радость бытия! И если зимой, в самый разгар "сезона обучения", талантливые преподаватели в классе ничего не смогли вложить в мою голову из того, чем сами были богаты, так что смогу "вспомнить", держа в руке экзаменационный билет!? Если "кладовая памяти" пуста, то, как не скреби "по сусекам", а на "колобок", хотя бы в "троечку", ничего не наскребёшь.
Это нашего мастера, крайне злоязыкую личность, нужно было посылать "общественным защитником", а не меня! Он, во-первых, мастер; второе его преимущество: он был старше меня на два года. Необыкновенно ядовитый на язык человек и большой специалист по "вывертам". Что такое "выверты"? А это когда все видят события, "как надо" и "под прямым углом", но объяснить увиденное не могут, тогда появляется наш мастер и всё объясняет. Мастер мог убедительно и без труда доказать всем остальным, что угол, в который загнаны жизнью граждане, на самом деле "кривой"! Сколько было таких "искажателей прямых углов советской действительности" — такими подсчётами никто не занимался.
— Сменил профессию? Поменял? В адвокаты подался? — начал мастер. У него была привычка: когда приступал к словесному издевательству над собеседником, то его правый глаз почему-то наполовину прикрывался. Или это был особого вида тик?
— И ты туда! Давай, бей! Посмотри внимательно: какой из меня адвокат? "Адвокатство" мне нужно, как зубы в одном месте! — я начинал тихо злиться. Злился-то я на начальника цеха, а злость выливал на мастера. Всё, как у всех.
— Не скажи! Зубы в "том" месте всегда нужны.
— Интересно! Для чего же?
— Плохой из тебя "общественный защитник": туго соображаешь. Как для чего нужны "там" зубы!? Чтобы успевать хватать и ртом, и задом! Так больше получается. Не грусти: как и что скажешь в предстоящем судилище — не имеет а-аб-солютно никакого значения! Ты, что, веришь во всю судебную туфту? Наивный человек: забыл, чья туфта? она наша! Давай анекдот расскажу? В "тему" — я согласился и "развесил уши".
Есть анекдоты, прелесть которых заключена в интонациях при рассказе. Анекдот, что тогда рассказал мастер, был древним, "бородатым":
— "В период "расцвета социализма" идёт судебное заседание, судят молодую кассиршу-растратчицу. Это было во времена, когда только молодые кассирши магазинов получали срока на отсидку за растрату "народных" денег. Таких хватало. Платить хорошему адвокату растратчица не может, откуда у неё деньги? А "закон о защите" требовал её защищать, но не известным и дорогим адвокатом, разумеется, а кем-нибудь из "начинающих". Таким и был молодой адвокат с "лицом кавказской национальности". Грузин.
Что можно сказать в пользу молодой растратчицы государственных, казённых, денег? "На чём "строить линию защиты", как выражаются адвокаты? Какими речами "отвести от её головы карающий меч правосудия"? Пусто, ничего нет, нечем её прикрыть. И не юристу было понятно: проигрышное дело подсунули молодому адвокату "с лицом кавказской национальности". И когда адвокат получил слово в защиту подопечной, то начал так:
— "Уажаеми граждани суди! Ви пасматрель будим на мой падзащитни! Харашо пасматри! Нет, какой красиви деушка! Слов нет! Падсудими пакажи рук! рук пакажи! — девица, выполняя указания "спасителя", оголила руку настолько, насколько позволяла одежда:
— Нет, ви пасматри, какой эта красиви рук! Слов нет, какой красиви рук! Такой рук не можит браль гасударствений деньга! Падсудимий, пакажи груд, груд пакажи! — "нагревался" адвокат. Команду на открытие груди девица выполнила быстро и без смущения. Грудь и в правду была правильной, объёмистой и, следовательно, красивой:
— ви пасматри на это груд! Вах, какой эта груд! Слов нет, какой красиви груд! Падсудими, пакажи ног, ног пакажи! — девица не заставляла себя ждать: обнажённая нога, прекрасная, как и прочие продемонстрированные части тела, была основным "доводом" в "состязательности защиты и обвинения":
— Нет, ви пасматри на это ног! Вах, слова нет! Такой красиви ног не можит пайди по приступни дарога! Я кончиль!
Судья:
— Я — тоже…
Имелись у мастера злые умыслы против моей начинающейся карьеры "общественного" защитника, когда накануне "дебюта" в суде рассказал анекдот? И до сего дня, а прошло тридцать лет, не могу придти к однозначному ответу: мастер хотел взбодрить и вдохновить анекдотом, или провалить и опозорить принародно? Как идти на судебное заседание, где будет "решаться судьба товарища", с таким анекдотом в памяти? Не получится ли в суде филиал театра "Комедии и сатиры", где в главной роли "спасителя" подсудимого будет выступать не профессионал, а далёкий от судейского мира, человек?
Чутьё не обмануло: веселье, как и ожидал, было. Оно началось с момента, когда всех участников "процесса" пригласили в зал судебного заседания. Странности начались с того, что меня, "общественного защитника", подсудимого и "жертву" усадили рядышком на одну скамью. Такое размещение развеселило, но чуть-чуть. Скамья была настоящей "скамьёй подсудимых": длиною мета в четыре, шириною сантиметров в сорок с толщиною доски для сидения в полных шесть сантиметров. Изделие было окрашено суриком.
И тогда подумал, что "процесс" закончится не иначе, как полюбовно: с чего бы это вдруг усадили истца и ответчика рядом? Они никак не походили на тяжущиеся стороны, они скорее были похожи на людей, встретившихся после долгой разлуки, и "общественный" в моём лице между ними был явно лишним. Хватило бы и одного профессионального защитника, но тот почему-то сидел в сторонке. Не было видно и человека в синей униформе с погонами работника прокуратуры. Тех, что всегда и упорно требуют для виновных максимального срока наказания.
Итак, подсудимый и его "общественный" сидели на скамье перед судейским троном и ждали. Судьёй была женщина, и она с умным видом что-то рассматривала в тощей папке с надписью "Дело" Справа и слева от него, как "символы законности", восседали "народные заседатели", лица которых я так и не запомнил. Это были разнополые старички, верившие в "справедливость советских судов". Бывали простаки в своё время.
Наступила тишина, и первый судебный процесс, где я был призван защищать, начался. Сделал серьёзное лицо, но, понимал, что "делаю лицо" и оттого веселился больше. А тут ещё вспомнился анекдот о кавказце-защитнике, и губы неудержимо потянуло в улыбку. Только этого не хватало! Надо же такой неприятности случиться! Чему улыбался? Судьёй была женщина под пятьдесят, защитнику-профессионалу — не менее того и под действие анекдота, коим вчера веселил мастер, эти двое судейских никак не подпадали. И всё же хотелось заржать, только моего ржания и не хватало "при всём трагизме ситуации".
Но знал, что нужно делать, когда весёлая мысль тянет рот улыбкой от уха до уха, а улыбаться — нельзя! Нехорошо! Верх неприличия! — от анекдота следовало избавиться, как и от вещи: рассказать его кому-то, отдать его и пусть кто-то другой улыбается, а я останусь строгим и серьёзным. Хотя бы внешне.
Но как рассказывать анекдот во время судебного разбирательства? Каково: решается "судьба человека", а "защитник от коллектива" что-то шепчет на ухо соседу и улыбается!? Чему, позвольте спросить, вы улыбаетесь!? Что нашли весёлого в столь грустном деле, как покушение на мягкие части тела женщины с применением "режуще-колящих" предметов? У вас "все дома"?
Мастер оказался прав: процесс был скучным и предсказуемым. Когда пришла очередь говорить защитительную речь, то от волнения мои голосовые связки так "задубели", что первые слова были похожи на хрип астматика со стажем. Мало того, что подвижность голосовых связок была почти нулевой, так они к тому же ещё и "мандражировали".
Как, похожее по звучанию французское "мандраже" получило прописку в русском языке — тому где есть объяснение, но искать нет желания, а потому выскажу своё объяснение: "мандраже" — это французский брат русского похмельного "колотуна". Это когда всё тело колотит неуёмная дрожь. В лечении похмельного "колотуна" применяется любое лекарство на спирту. От большого "перебора" — и дрожь бывает крупная, того гляди рассыплет в прах, от малого — и дрожь такая, но обе тяжело переносятся, обе подлые и ужасные!
