Викас Сваруп - Вопрос — ответ
У меня падает сердце.
— Что, очень дорого?
— Примерно четыре лакха.
Забавно. Излечение Шанкара стоит столько же, сколько требует Шьям за свободу Ниты. А у меня в кармане целых четыреста рупий. Трать куда хочешь!
Не знаю, где достать такие деньги. Но не бросать же мальчика одного, и я решаю забрать его к себе. Поднимаю приятеля на руки. Он почти мой ровесник — а легкий как перышко. Руки и ноги безжизненно свисают по сторонам. Будто не человека несу — тряпичную куклу. Положив Шанкара на кровать, устраиваюсь на каменном полу. Пора отплатить за доброту, которой он встретил меня два года тому назад — а кажется, что двадцать.
Ночью мой друг мечется. Мне тоже приходится нелегко. Стоит чуть-чуть задремать, как разум терзают кошмары о бешеных псах и беспомощных младенцах, не умеющих разговаривать по-человечески. Внезапно комнату оглашают крики:
— Мама! Мамочка!
Просыпаюсь. Шанкар мирно дремлет. Потирая усталые глаза, думаю: а не поменялись ли мы, случаем, еще и снами?
Назавтра мальчик остается в постели, продолжая чахнуть на глазах. Я знаю, он обречен, и все-таки по-прежнему притворяюсь перед собой, будто у него заурядный грипп. Сердце разбивается, как только представлю, что больше не увижу этого кроткого ласкового лица. Даже бессмысленные наборы звуков, слетевшие с его губ, обретают силу глубокомысленных высказываний, достойных навсегда запечатлеться в памяти.
Наступает вечер. Руки Шанкара то и дело сводит судорога. Он почти не пьет и съедает всего лишь одну чапатти с чечевицей, а ведь это его любимое блюдо. Лицо пылает жаром. Измеряю температуру. Оказывается, она подскочила до сорока с половиной градусов.
— Ч Рк Есяб Быувдщэ, Вдймб, — произносит мальчик и плачет.
Я утешаю друга как могу. Только вот нелегко делиться с кем-то силой, когда ты сам опустошен до предела.
Ночью мучительный сон то и дело прерывается, потом наваливается вновь. Меня терзают призраки прошлого. Около двух часов пополуночи Шанкар издает какой-то неясный, тяжелый стон. С трудом понимая, что происходит, я поднимаюсь и смотрю на спящего мальчика. Глаза его закрыты, но губы шевелятся. Напрягаю слух… И чуть не падаю в обморок. Готов поклясться, что друг произносит: «Пожалуйста, не бей меня, мамочка!»
— Шанкар! Шанкар! — тормошу я его. — Ты что-то сказал, дружище?
Однако несчастный уже не слышит. Он затерялся где-то в собственном мире и бредит, вращая глазами. Грудь мальчика содрогается, изо рта выступает черная слизь.
— Почему ты прогнала меня, мамочка? — лепечет Шанкар. — Прости, я должен был постучаться. Но я же не знал, что вы тут с дядей. Я люблю тебя, мамочка. Я все время тебя рисую. Посмотри в мою синюю тетрадку, там очень много портретов. Твоих портретов. Я люблю тебя, мамочка. Я очень тебя люблю. Не бей меня, пожалуйста. Обещаю, что я никому не скажу, мама, родная, мамочка…
Голос его звучит, как у шестилетнего ребенка. Мой друг вернулся в давно утерянное прошлое. В те дни, когда у него была мать. Когда его жизнь и речи были наполнены смыслом. Непонятно: почему он вдруг так чисто и внятно заговорил, если доктор, наоборот, обещал молчание? Впрочем, я не желаю знать ответа. Увидел чудо — не задавай вопросов.
Шанкар затихает и больше не произносит ни слова. Поутру он снова просыпается шестнадцатилетним подростком, способным лишь бессвязно бормотать. Но я не забыл о загадочной «синей тетрадке». Перерыв комнату друга, нахожу то, что искал, под его матрасом. На каждом листе тонким карандашом нарисована женщина. Очень красивые портреты, почти как живые. Но я каменею совсем не от восхищения перед искусством художника. Дело в том, кого изображают портреты. А это не кто иная, как Свапна Деви.
— Теперь мне известно, что ты все время скрывал от нас, — говорю я Шанкару, показывая синюю тетрадку. — Хозяйка флигеля и дворца — твоя мать.
Его зрачки расширяются от испуга. Мальчик пытается вырвать у меня заветные листы.
— Гквру Ыси Щкщвдйоб!
— Я знаю, что это правда, Шанкар. Полагаю, ты раскрыл ее грязный секрет, и за это был изгнан из родного дома. Тогда-то, наверно, и разучился говорить, как обычные дети. Должно быть, все эти годы Свапну мучил невероятный стыд, только поэтому она платила за твою комнату и подбрасывала денег на еду. Но сейчас я навещу твою мамочку и потребую купить вакцину.
— Ркщ, Ркщ, Ркщ, Тсмдпбцшщд, Рк Есйу О Ыскц Ыдысяок! — плачет он.
Однако я решительно отправляюсь во дворец. Настала пора побеседовать с мадам начистоту.
Поначалу Рани-сахиба отказывается принять меня: дескать, она встречается с жильцами исключительно по записи. Два часа я сижу на пороге, и наконец хозяйка флигеля сдается.
— Ну и зачем ты потревожил меня? — надменно спрашивает она.
Бросаю ей прямо в лицо:
— Я раскрыл вашу тайну, Свапна Деви. Оказывается, Шанкар — ваш сын.
Холодная королева на миг теряет маску. Я вижу, как она побледнела. Но в следующую секунду высокомерный взор уже готов заморозить меня презрением.
— Негодный мальчишка, да как ты смеешь заявляться с такими наглыми речами? Между мной и этим сиротой нет ничего общего. Стоило мне пригреть безродного, как ты записываешь его в наследники? Сейчас же убирайся, не то навсегда вылетишь на улицу.
— Я уйду. Но сначала дайте четыреста тысяч рупий. Шанкару нужно лечение. У него осложненная форма бешенства.
— С ума сошел? — визжит Рани-сахиба. — Даже не надейся получить от меня такие деньги!
— Но если не купить вакцину сегодня, он умрет от водобоязни через двадцать четыре часа.
— Делайте что хотите, мне все равно, — заносчиво бросает она. И добавляет самые жестокие слова, какие я только слышал: — Может, оно и к лучшему. Скорей бы отмучился. И не вздумай повторять перед кем-нибудь еще свои непристойные выдумки! — кричит она, захлопывая дверь.
Застываю на пороге. Меня душат слезы. Если моя мама отделалась от ребенка сразу после рождения, то бедного Шанкара вышвырнули из любимого дома в сознательном возрасте, а теперь родная мать не хочет и пальцем пошевелить ради его спасения.
Ох, как несладко возвращаться с пустыми руками. Жестокие слова Свапны Деви отдаются в ушах ударами кузнечного молота. Значит, она желает своему сыну умереть под забором, как бродячему псу? Никогда еще собственная бедность не возмущала меня так сильно. Хотел бы я объяснить той шелудивой собачонке, укусившей Шанкара, что прежде чем разевать пасть, нужно было выяснить: а сможет ли пострадавший позволить себе противоядие?
На другой день я совершаю нечто, чего не делал последние десять лет, — молюсь. Отправляюсь в храм богини Дурги, чтобы пожертвовать цветы за исцеление мальчика. Заглядываю в церковь Святого Иоанна и зажигаю тонкую свечу за Шанкара. Иду в мечеть Кали, где склоняю голову перед Аллахом и прошу помиловать своего друга. Но даже молитвы оказываются бессильными. Весь день мальчик мучается болью буквально в каждой части тела. И дышит все натужнее.
Спускается ночь. Темная и безлунная, хотя по нашему дворику этого не скажешь. Дворец Свапны Деви заливают сотни, тысячи огней; он весь пылает, как огромная свечка. Королева дает сегодня званый ужин. Приехал комиссар полиции, окружной судья и целая уйма бизнесменов, общественных деятелей, журналистов, писателей. Из окон доносятся приглушенная музыка и смех. Там звучно чокаются бокалы, гудят разговоры, звенят монеты. А здесь, у меня, царит зловещая тишина, которую нарушают лишь прерывистые вздохи товарища. Каждые полчаса его тело корчится в судорогах. Шанкара терзают постоянные спазмы в горле, забитом густой тягучей слизью. Теперь его трясет даже при виде бокала с водой. Едва заметное колыхание воздуха приводит к таким же последствиям.
Из множества человеческих болезней гидрофобия, пожалуй, самая страшная. Источник жизни — вода — превращается в источник мучительной смерти. Даже больные раком часто не расстаются с надеждой. Заразившийся бешенством обречен и знает это. Каждый вздох приближает его к могиле.
Наблюдая за тем, как медленно угасает Шанкар, я не могу постичь всю глубину бессердечия матери, закатившей вечеринку в этот ужасный для единственного сына час. Хорошо, что я выбросил «кольт» в реку, иначе сегодня взвалил бы на свою совесть еще одно убийство.
А ночь продолжается, и мальчик все чаще бьется в припадках, кричит и пускает пену изо рта. Я понимаю: конец уже близок.
Шанкар умирает в двенадцать часов тридцать семь минут пополуночи. Но перед тем как испустить дух, он переживает еще одно просветление. Мальчик берет меня за руку и произносит:
— Раджу… — Потом цепко сжимает свои рисунки, зовет: — Мама! Мамочка! — и навсегда закрывает глаза.
Агра стала городом смерти. На моей постели — безжизненное тело, в руках — синяя тетрадка. Бездумно листаю страницы, полные карандашных портретов самой жестокосердной женщины. Назвать ее матерью — значит оскорбить всех матерей в мире.
