Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)
Эти похороны были тем ценнее, что прошли они в Цюйфу. Именно в Цюйфу родился Конфуций. Столетиями горожане с гордостью показывали семейные надгробия с надписями, удостоверявшими: данный житель Цюйфу – прямой потомок славного философа. А в 1970 году полк хунвэйбинов[170] промаршировал через город к древнему кладбищу и опрокинул все надгробия. Отступая с кладбища, хунвэйбины повесили над большими камнями при входе красно-белый транспарант. Слова на нем не оставляли сомнений в том, как Председатель относится к предкам:
ХВАТИТ РАСХОДОВАТЬ ПРЕКРАСНУЮ ЗЕМЛЮ НА БЕСПОЛЕЗНЫХ МЕРТВЕЦОВ. КРЕМИРУЙТЕ ТРУПЫ!
Самого Конфуция сослали в чистилище падших звезд вместе с бессчетными поэтами и мыслителями, толковавшими слова мудреца на протяжении столетий. Учителей вроде Янова отца, продолжавших упоминать философа, лишали рабочих мест и одежды, объявляли «врагами коллективного сознания», ставили к позорным столбам на площадях. Многих приговорили к исправительным работам в колхозах – растить капусту и лук-порей вместо молодежи.
Как ни странно, Лао-цзы, современника Конфуция, еретиком так и не объявили. Может, потому, что его трактат весьма краток и невразумителен; или потому, что историки никак не могли решить, кто таков Лао-цзы и существовал ли он вообще. Видимо, чрезмерная легендарность философа не давала осудить его со спокойным сердцем.
Выйдя с кладбища, участники шествия замерли на склоне и скучились: одни восхищались птицами, другие предавались беседам со старыми знакомыми и коллегами. Какой-то учитель присмотрелся к подножию холма. Вереница бегунов сворачивала с шоссе на грунтовку.
– Это наши юные воины! – заорал учитель. – Они едут в Пекин. Вон те двое. Из моего класса. Двое впереди!
Он продолжал кричать и показывать на бегущих, хотя всем было ясно, каких спортсменов он имел в виду: их новенькая форма на фоне выцветших серых одежд товарищей по команде сияла осколком синего неба.
Когда два первых бегуна миновали холм, возбужденный учитель завопил:
– Чжи о, ребята, чжи о! – Это жаргонное выражение он слышал в школе, и означало оно «поддать газу».
Другие мужчины захлопали в ладоши и повторяли призыв, пока внезапная демонстрация гордости за малую родину не заставила женщин прикрыть уши, а птицы не забились в панике о бамбуковые прутья клеток.
Когда храбрец безрассуден —
он гибнет.
Когда храбрец осмотрителен —
он продолжает жить.
В этих двух качествах скрываются
и польза, и вред.
По какой причине Небо
ненавидит нечто – кто знает?[171]
Это будет последняя Янова разминка. Тренер посоветовал ему пригасить обычный пыл. Но, как и всегда, добравшись до чахлого хлопкового поля с девятью поросшими травой пирамидами, Ян сошел с натоптанной колеи и запрыгал через ряды кустов. Он взял курс на самый высокий курган. Ян не ведал, как называется огромная насыпь, знал лишь, что это фэн, одна из мириад фальшивых гробниц, возведенных много веков назад хитрыми императорами в надежде избегнуть осквернения настоящей могилы ворьем.
Ян не оглядывался. Он знал, что остальные давно отстали, а кое-кто, наверное, до сих пор на шоссе, обегает расступающиеся автобусы и велосипеды.
Впереди Яна бежал только его друг Чжоа Чэнчунь[172]. Чжоа и Ян резко оторвались от команды, пробегая кладбище. Услышав приветствия и увидев волнующуюся толпу на холме, Ян замедлил шаг, чтобы Чжоа мог его обогнать.
– Чжи о! – подбодрил Ян друга, притворившись, будто обессилел до одышки. – Поддай газу!
Не отстать значило проявить неуважение. Чжоа был на четыре года старше Яна и уже поступил в университет. Чжоа стал героем города, победив в провинциальном марафонском забеге. Его рекорд – 2 часа 19 минут – был вторым после рекорда китайского чемпиона Сюй Ляна. Ян полагал, что выдержит темп Чжоа еще не один километр, но не хотел проявлять неучтивость. Он позволил другу вырваться вперед.
Кроме того, на данной стадии тренировки Яну нравилось оставаться наедине с собой. Свернув с дороги, он услышал, как далеко позади люди у кладбища приветствуют остатки школьной команды.
Рванув, Ян миновал юных крестьянок, которые спасали губимый дождями хлопок, и побежал вдоль затопленной грязью оросительной канавы. Не замедляя хода, он перемахнул через мелкий кофейно-бурый поток и взболтал ногами воздух. Приземлившись, Ян вспугнул зайчишку в кустах над берегом. Крикнул вслед удирающему зигзагами животному:
– И ты, длинноухий! Чжи о!
За спиной засмеялись девушки.
Он сбавил ход, добравшись до крутой тропки на углу фэна. Утром опять моросило, размокшая земля наверняка стала скользкой. Перед завтрашней поездкой Ян меньше всего хотел шандарахнуться на рыжей грязи. Испоганить прекрасный синий разминочный костюм, присланный из Пекина, – почти предательство.
На подъеме сердце сильнее забило в уши, нижняя губа украсилась легкими бисеринками пота. Это было здорово. Ян редко покрывался испариной даже во французском костюме из искусственных волокон. Между тем пот вымывал яды и прочищал голову. Ян побежал быстрее.
Когда он достиг плоского квадрата на вершине земляной пирамиды, пот струился ручьями, а одышка стала всамделишной. В первый раз Яна принес сюда отец – на закорках, когда Ян был еще младенцем. Ян играл с коробочками молочая на краю маленького плоского квадрата, пока отец с дедом исполняли боевые танцы с деревянными мечами или бамбуковыми пиками, украшенными на обоих концах цветными лентами, чтобы нагляднее были взмах и вихрь маневра. Дедушка по-прежнему ходил сюда – хоть и редко, и без учебного оружия. Шаблонные циклы упражнений старика были просты: такие увидишь в любом саду и парке.
Ян моментально приступил к циклу тайцзицюань[173]. Выполнил все основные движения, плюс часть придуманных отцом – «Будь Готов Пнуть Земляной Орех» и «Покорми Кусающего Тебя Пса». Затем перешел к новому Народному Циклу, который ввели после падения «Банды четырех». Этот цикл напоминал футбольную разминку: наклоны, разножки, повороты шеи. Поупражнявшись, Ян принял низкую стойку и стал метаться по земляному квадрату, борясь с собственной тенью.
Он был хорошим борцом. Прошлым летом занял третье место на Празднестве факелов[174] среди ребят своего возраста и веса, и школьные инструкторы какое-то время просили Яна сосредоточиться на борьбе, оставив длинные дистанции тем, у кого ноги подлиннее. Ян не подчинился, но держал себя в бойцовской форме. Когда в деревне играли свадьбу, семья невесты звала Яна, чтобы тот, отдав дань традиции, поборолся с товарищами жениха. Деревенские знали, что Ян зрелищно расправится с притворными ухажерами и, что важнее, всегда выйдет проигравшим из схватки с самим женихом.
Расстелив полотенце, Ян закончил разминку: отжался сорок раз на пальцах, затем сорок раз быстро присел, после чего стал колотить себя по мышцам живота.
Разбивая привычные бугорки мышц, он успокаивался. Забудь про восторженных горожан. К чему тревожиться? Никто не ждет от тебя победы. Ждут выдержки: пробеги от сих до сих и обратно, как бы долго ни пришлось бежать.
Когда кулаки разогнали закупорку, Ян лег на спину, позабыв о чистоте одежд, и подарил дыхание небу. Оно было одноцветным. Днем не было солнца. Ночью не будет звезд. Долгие месяцы тяжелое небо перекрывало их, как оловянная крышка мелкий горшок.
Он перевернулся и посмотрел на небо над шахматным полем хлопка и капусты: в том направлении, сообщил ему Чжоа, они полетят завтра за тысячи миль, в Пекин. Ян не мог представить себе ни это расстояние, ни дыбящиеся горы и грозные теснины, где, утверждал Чжоа, никто не живет. Там нет зеленых полей, кишащих колхозными бригадами, как лист кишит тлей; нет толчеи дымящихся хибар; нет дорог, велосипедов, людей. Только безжизненные дали, только незамутненность, как редкими зимними вечерами, когда холод загоняет облака на юг, оголяя растянутый фланг ночи между Яновой кроватью и звездами.
Вновь услышав девичий смех, он вытянулся и приподнял голову над молочаем. На дороге показались другие бегуны, с ними поравнялся бежавший назад Чжоа. Девушки смеялись, потому что команда хватала Чжоа за живот, чтобы тот улыбнулся. Все любили подтрунивать над Чжоа, всем нравилась его улыбка. Бесподобная. Чжоа посчастливилось родиться с лишним ромбовидным зубом прямо между двумя передними зубами. «Блестящий, да еще и здоровый», – сказал об этом феномене Янов дядюшка. Даже издалека Ян видел, как сверкает зуб Чжоа.
Вдруг хихиканье смолкло, а улыбка Чжоа улетучилась. Бросив взгляд на дорогу, Ян увидел трех юношей с дробовиками: парни изучали колдобины и делали вид, будто идут по следу бегунов. Шутка, разумеется, но смешно не было никому, кроме этих троих.
