Ридиан Брук - После войны
– Ты видишь, как она красива? Даже сейчас. Прекрасные руины. Возможно, башню восстановят – в дереве.
Рэйчел потянуло к двум разбитым колоколам; упав с башни, они лежали на расколотом каменном полу южной часовни. Место было огорожено, и колокола оставлены как мемориал или, может быть, извинение англичан. Грандиозное, наверное, было зрелище: бесшумный полет махин с высоты в триста футов и оглушительный грохот раскалывающегося колокольного тела. Колокола лежали бок о бок. Поверженные, они все равно остались вместе.
Люберт неверно истолковал ее слезы.
– Ну вот, растрогалась. Понимаю. Это нечто необыкновенное. – Он положил ладонь ей на локоть и потянул к выходу: – Еще так много надо посмотреть. Улицы, на которых я играл мальчишкой, моя старая школа, самый большой в мире магазин марципанов.
Экскурсия продолжилась, и чем больше он делился с ней воспоминаниями, тем острее всплывали в памяти ее собственные. Когда она выходила замуж за Льюиса, священник сказал, что две истории стали теперь одной.
Неужели их история закончилась? Несмотря на все то, что произошло, происходит и, возможно, еще произойдет, ей не хотелось, чтобы она кончалась.
В гостинице «Альтер Шпайхер» Люберт записал их как «господина и госпожу Вайсс» – в надежде на скорое получение сертификата. Номер был скромный и обставлен по-домашнему. Над кроватью висело сентиментальное изображение баварского сельского пейзажа.
– Картина плохая, – сказал Люберт, – но для этой комнаты подходит.
Рэйчел сняла шляпку и, положив свою маскировку на стол у окна, встряхнула волосами. Мягкое красноватое солнце опускалось к горизонту. Люберт встал рядом и, пока она изучала вид за окном, неотрывно смотрел на нее. Потом поднял руку и бережно провел пальцами по линии скулы.
– Теперь ты знаешь меня немного лучше.
Он поцеловал ее, но она отстранилась, прижалась щекой к его пальто и обняла, – обняла скорее как сестра, чем как возлюбленная. Обнимая, она искала слова, с которых начать.
– Долгая зима кончается.
– Ну вот, теперь ты о погоде! – Он приподнял ее подбородок и заглянул в глаза, словно пытаясь проникнуть в ее мысли. – И что это значит? О чем ты думаешь? Вот сейчас, сию минуту?
– Я думаю, что рада за тебя, Стефан. Рада, что ты… что у тебя есть будущее.
Он снова попытался поцеловать ее, и она снова уклонилась. Ей было нужно, чтобы он спустился с небес на землю. Она взяла его руку и посмотрела на линии ладони. Перед ней была карта дорог, разветвляющихся и пересекающихся, с резкими обрывами и теряющимися окончаниями.
– Думаю, тебя ждет хорошее будущее. У тебя есть планы. Прекрасные планы. Заново построить жизнь. Восстановить город. Ты должен осуществить их.
Между бровей у него прорезалась морщинка.
Она подошла к саквояжу, раскрыла и вытащила из-под смены белья папку. Никогда еще она не укладывала вещи так скверно. Забыла косметичку и положила книгу, которую наверняка не будет читать.
Рэйчел открыла папку. Записка Баркера была все так же пришпилена сверху. Она отыскала нужную страницу и протянула папку Люберту.
Люберт посмотрел на фотографию Клаудии. Смотрел он долго, не выдавая эмоций, и Рэйчел вдруг засомневалась в достоверности фотографии. Люберт все стоял и стоял, не шевелясь. Потом, с выражением мучительного непонимания на лице, медленно покачал головой. Вытащил фотографию из-под скрепки, отвел на расстояние вытянутой руки, еще раз присмотрелся недоверчиво и протянул снимок Рэйчел:
– Это какой-то трюк. Я искал ее. Долгие, долгие месяцы. Она умерла.
Рэйчел не взяла фотографию.
– Стефан. Это она…
Люберт посмотрел еще раз, качая головой, не желая признавать правду. Потом коснулся пальцем лица Клаудии, очертил контур. Факт, принятый Рэйчел с первого взгляда, он принять не мог.
– Стефан. Прочти. Прочти записи. Она была во францисканской больнице в Бакстехуде и только недавно снова заговорила. Она потеряла память, но ее состояние неуклонно улучшается. Стефан… неуклонно улучшается. – Он никак не мог заставить себя прочесть документ, поэтому она продолжала: – Называет себя Люберт. Твоя фамилия, Стефан. Она помнит твою фамилию. Пациентка говорит, что жила у реки. Это она. Твоя жена. Она жива.
Он поднял на нее глаза.
– Но… мы же были в начале чего-то… – Он уже говорил в прошедшем времени.
– Ты разбудил меня, Стефан. Разбудил во мне то, о чем я забыла. Но… – Рэйчел замолчала, ей не хотелось причинять ему еще больше боли, но она должна была сказать правду. Она дотронулась до его ладони, на которой лежала фотография. – Нас свела вместе потеря. Теперь ты обрел то, что потерял.
Люберт заплакал, и Рэйчел держала его руку, пока он, согнувшись, сотрясался от сдавленных рыданий.
13
Проснувшись, Льюис обнаружил, что сидит, прижавшись лицом к окну, выпустив на стекло струйку уже загустевшей от холода слюны. Оторвавшись от руля «мерседеса», Баркер озабоченно взглянул на него:
– Все в порядке, сэр?
– Плохой сон. – Льюис вытер рот и выпрямился. – Я что-нибудь говорил?
– Вскрикивали несколько раз.
– Надеюсь, не выдал никаких государственных тайн.
– Разве что имя жены.
Баркер забрал его из штаб-квартиры, в машине Льюиса разморило, и он уснул. Ему снилась вилла Любертов, но такой, какой он ее еще не видел, – в пышной зелени, лужайка вся в цветах, клумбы нарциссов. Однако было в этом сне, в этом нарциссовом изобилии что-то слишком яркое, неестественное.
– Надолго я отключился?
– Минут на десять.
Льюис потер лицо, похлопал себя по щекам.
– А чувство такое, будто на несколько часов.
Во время войны такой короткий сон взбодрил бы его и дал сил продержаться до самого утра, но сейчас Льюис чувствовал себя разбитым. В Гельголанде его одолела слабость, какой он прежде никогда не чувствовал. Поначалу он приписывал недомогание влажному воздуху и скуке, вызванной бессмысленностью задачи – следить за приготовлениями к самому крупному в истории неядерному взрыву. Но после отъезда с острова стало только хуже. В костях засела тупая боль, вроде той, на которую Рэйчел жаловалась после смерти Майкла.
– Все в порядке?
– Примерно как и раньше, сэр.
– Стало быть, паршиво.
– Отвратительно, сэр. – Баркер ухмыльнулся.
В Гельголанде Баркер был бы не лишним. После того как Урсула уехала в Лондон, а Кутов, Зигель и Болон увидели все, что хотели увидеть, дни потянулись мучительно медленно.
– Контрольная комиссия смягчает правила фратернизации. Теперь, когда парням из разведки приходится переключать внимание на Восток, многие решения по Fragebogen пересматриваются. Большая новость – это пакет помощи, которую предлагают американцы. Даже цифру не помню, настолько она внушительная. Русским это не нравится. Судя по всему, дело идет к двум Германиям. Кстати, вы еще не рассказали, чего хотел генерал.
Льюис и сам еще не определился окончательно с тем, чего хотел генерал.
– Предложить мне работу.
– Видите? Разрушение ценится выше восстановления. Берлин?
– Берлин.
Баркер слегка опечалился:
– Черт побери. Это же следующая линия фронта. Вы согласились?
– С двумя условиями. Что я не буду жить в одном доме с кем-нибудь из русских, французов или американцев.
– Этого можно не опасаться. Там только квартиры. – Баркер шутил, но не мог скрыть разочарования. – А какое второе?
– Что вы поедете со мной.
Баркер взглянул на Льюиса:
– Разрази меня гром.
– С ответом можете не спешить. Минут пять у вас есть.
– Черт побери.
На заднем сиденье Льюис заметил солидную стопку документов. Вероятно, всякая текучка, которую Баркер захватил для него.
– Больше никаких дел для меня не завалялось?
– Извините. Есть один доклад о незаконном вывозе ценностей, который вам надо срочно посмотреть. Там и знакомые имена встречаются. Дело… препаршивое. Будет что почитать в ванне.
Ванна – это то, чего хотел сейчас Льюис. Через несколько минут они будут дома, «мерседес» уже миновал аристократические дома на Клопштокштрассе. Он снова похлопал себя по щекам, отгоняя бледность, и посмотрелся в зеркальце. Вид, конечно, жуткий. Волосы отросли больше, чем положено по уставу, вдобавок он несколько дней не брился. Глаза от недосыпа заплыли. Его никогда особенно не волновала собственная внешность – хотя нос все-таки чуть длинноват, а лицо слишком худое – и всегда удивляли комплименты Рэйчел. И пусть он не нуждался в подобного рода заверениях с ее стороны, глядя на свое усталое лицо в зеркале, Льюис поймал себя на том, что хочет их услышать.
Машина свернула на Эльбшоссе, и слева, сквозь просветы между деревьями, Льюис увидел реку. Эльба лежала подо льдом сто дней – рекорд, который, как говорили, никогда не будет побит, – но лед уже начал таять, кое-где темнела открытая вода.
