Ридиан Брук - После войны
– Эд.
– Папа!
Эдмунд просиял, но, кажется, смутился, что его поймали перед зеркалом.
– Красивый джемпер.
– Это подарок тети Кейтт. Она сама его связала.
До Льюиса дошло, что он без сил привалился к двери. Ноги горели, а ведь всего лишь поднялся по лестнице. Он никогда не терял сознания, но гадал, не является ли это ощущение невесомости, разливающееся по телу, предвестником обморока.
– Мама дома?
– Кажется, она сегодня возвращается из Киля.
– Ездила в гости к Бакменам?
– Да.
– Ну а ты тут как? Все хорошо?
– Да, все отлично.
Сын глядел на него с некоторой тревогой.
– С тобой все в порядке, пап? Ты порезался?
– Я… попал в аварию… все нормально. – Льюис посмотрел на кровь на своих руках. Все оказалось хуже, чем он думал. Надо сесть. И поскорее. – Стало быть, ты держал оборону вместо меня? – спросил он, опускаясь в кресло.
– Да.
– А Люберты как поживают?
– Хорошо. Но герра Люберта сейчас нет дома… кажется, он уехал. Куда-то. Что-то связанное с проверкой. Я точно не знаю.
– Значит… ты здесь совсем один?
Эдмунд кивнул.
– Прости… что меня не было так долго. Я опять пропустил Рождество.
– Ничего. Ты много повзрывал?
– Несколько заводов. Док для подводных лодок. Самый крупный взрыв еще предстоит. Все боеприпасы, которые были у Германии после войны, свозят в одно место и там взорвут. Слышно будет аж до самого Лондона. Может, даже тетя Кейт у себя в Беркшире услышит.
Льюис вытащил из кармана кителя портсигар. Первая сигарета за день, и от первой же затяжки закружилась голова.
– Это мама подарила тебе портсигар?
– Да.
Льюис протянул его сыну. Эдмунд открыл портсигар и посмотрел на фотографию Майкла – в крикетном свитере.
– А почему у тебя нет моей фотографии?
Льюис и сам толком не знал почему, но чувствовал, что готов солгать.
– Потому что Майкл умер? – спросил Эдмунд, спасая его от лжи.
– Да… именно. Мне не нужно твое фото, Эд. У меня ведь есть ты сам.
Эдмунд, кажется, согласился с этим.
Льюис только теперь заметил, что одежда на полу не просто валяется, а разложена со смыслом. Он проследовал взглядом по бульвару из носков между кукольным домиком и джемперным островом и увидел на дороге между ними «лагонду».
– И что же здесь происходит?
Эдмунд, казалось, смутился:
– Просто глупая игра.
– Выглядит забавно.
– Машина должна была быть твоим «мерседесом». Но у меня пока нет игрушечного «мерседеса», поэтому вместо него я использую «лагонду». А это Гельголанд. – Эдмунд указал на горку джемперов и рубашек со стойким оловянным солдатиком наверху.
– А это я?
Эдмунд кивнул.
Льюис обратил взгляд на кукольный домик. Он увидел две детские куклы в спальне и две взрослые, мужчину и женщину, у фортепиано на первом этаже.
– А это мама и герр Люберт – играют на рояле?
– Это не я так расставил кукол, это Фрида. Она… поменяла их местами, – сказал Эдмунд, краснея и злясь на себя за то, что вообще упомянул об этом.
Льюис посмотрел на миниатюрных Рэйчел и Люберта:
– Похоже, все счастливы. Все прекрасно ладят. А это главное.
Было темно, когда Рэйчел подошла к дому. Светились три окна: в гостиной, в комнате Фриды на верхнем этаже и в ее спальне. Дом как будто встретил ее многозначительным прищуром. Сумрак превратил балконные перила в гримасничающую ухмылку. «Мерседеса» Льюиса на подъездной дорожке не было, но от мысли, что она снова увидит мужа, ее пробила нервная дрожь.
Хайке встретила хозяйку в холле, поклонилась и забрала саквояж. Горничная казалась взбудораженней обычного и нервно косилась в сторону гостиной. Оттуда доносилось стаккато, похожее на вступление к «Лесному царю».
– В чем дело, Хайке?
– Полковник, – пробормотала девушка и снова бросила взгляд в сторону гостиной.
Рэйчел отдала ей пальто.
– Как Эдмунд?
– Хорошо. Спит.
Рэйчел вошла в гостиную – Льюис сгорбился над клавиатурой, одной рукой подпирая лоб. Он не обернулся, просто продолжал ударять по клавише, безуспешно пытаясь сыграть следующее за этим арпеджио.
– Льюис?
И снова он не взглянул на нее.
– Лью? Почему ты это играешь?
Льюис перестал играть, но головы не поднял. Он был бледен. Рэйчел заметила кровь на рукаве кителя.
– Эта первая часть легкая. Но вот следующая… не представляю, как ты ее играешь.
Первой мыслью было: он откуда-то знает – все. Она подошла и опустилась на двойной табурет рядом с ним.
– Лью?..
На подставке стояла партитура «Warum?». Из носа у Льюиса текло. Она хотела поднять его голову, посмотреть, что у него в глазах, но он не отрывал глаз от клавиатуры, и капли из носа падали на клавиши.
– Что случилось? Что-то случилось…
Он вытер нос рукавом, и Рэйчел увидела засохшую кровь на тыльной стороне ладони. Она взяла его руку в свою – холодная как лед.
– Твои руки. У тебя кровь…
– Не моя…
– А чья? Лью? Ты пугаешь меня.
– Баркера. Он настоял на том, чтобы отвезти меня… не надо было соглашаться… пуля предназначалась мне.
– Какая пуля?
– Того парня, которому я дал умереть.
– Кому ты дал умереть? Какой парень?
– Парень, который застрелил Баркера… Парень, который сказал, что знает Фриду…
Рэйчел не поспевала за этими скачками.
– Не ждал опасности. А она все время была тут, прямо у меня под носом. Прямо в моем доме.
Она заставила его повернуться, посмотреть на нее. В этом разбитом, сломленном Льюисе было что-то гипнотизирующее.
– Я погнался за ним… мог спасти. Но дал ему умереть… Я хотел, чтобы он умер… не только за Баркера… но и за Майкла… за все. – Льюис вытянул руки с засохшей бурой кровью Баркера. – Я избрал неверный курс, Рейч. Повесил флаг не на ту мачту. Бернэм был прав… Если всем веришь, кто-то за это заплатит.
Рэйчел взяла его лицо в ладони:
– Не говори так…
– Но ты же знаешь, что это правда. Скажи мне… Рейч. Скажи. Я был слишком доверчив? – Он заглянул ей в глаза.
– Да… – Рэйчел пробежала пальцами по его лицу, убирая назад волосы. – Но… мне надо, чтобы ты… снова поверил… Ты нужен мне, Лью… – Она поцеловала его в лоб, прижимая губы и нос к его коже, вдыхая его.
– Прости.
– Это я должна просить прощения. И я прошу. Прости меня.
– Жалкая же мы парочка.
Рэйчел притянула его голову к себе на грудь:
– Отдохни.
Льюис опустил голову, и она обняла его, медленно укачивая. Рэйчел не видела мужа плачущим. Он как-то сказал, что она выплакала все за них обоих. Она тихо покачивала его, и он испустил чуть слышный, долгий стон. Она никогда не думала, что в нем прячется этот звук, но узнала его. То была скорбь по их сыну.
Льюис не мог заставить себя выбраться из постели, но и спать тоже не мог. Шок и нервное истощение парализовали его, отвращение к себе и странное, почти приятное отчаяние не давали уснуть. Какой-то мудрец сказал, что и праздные, и трудолюбивые в смерти равны, так зачем стараться? Будет он лежать или метаться, результат один. И действительно, памятуя о том, чем он занимался в последнее время, разумно предположить, что для мира будет только лучше, если он так и останется навеки в постели. И дела, и люди требовали жизненной стойкости и терпения, которых у него больше не было, и веры, которая для него исчезла. Куда легче разрушать, чем строить: город, поднимавшийся тысячу лет, можно стереть с лица земли за день; жизнь человека – оборвать в долю секунды. С течением лет Эдмунд и его дети узнают названия самолетов, танков, сражений и вторжений и с легкостью будут вспоминать жестокости века и имена тех, кто их совершил. Но сможет ли кто-то из них назвать хоть одного, кто заделывал бреши или укреплял разрушенные стены?
Льюис лежал, теша себя этими мыслями и даже находя в них удовлетворение. Возможно, он ошибся с выбором профессии. Ему следовало стать поэтом или философом или, может, нигилистом.
В комнате ощущался запах дегтярного мыла. Он поднял руку и увидел, что Рэйчел смыла кровь с его пальцев, а также сняла с него сапоги и расстегнула рубашку. И открыла шторы. Пылинки танцевали в лучах света. Должно быть, он все-таки спал, потому что ничего этого не помнил. Помнил только, как Рэйчел обнимала его у рояля, гладила по липу, разглядывала его, как вновь обретенное сокровище. И что же сделало его вдруг таким привлекательным и дорогим? Не то ли, что его чуть не убили? Она сказала, что совершила ужасную ошибку. Сказала, что нашлась жена герра Люберта. А потом, без всякого перехода, без мягкой подстилки из нежностей, сказала, что любит его, – такими словами она никогда легко не бросалась и последний раз произносила их… он даже не смог вспомнить когда.
