Сергей Иванов - Остров Невезения
— Так самый раз! Сейчас примешь на грудь, поспишь до девяти, и, как новый, выйдешь на работу, — учил он меня. Во, кстати, а польские, чешские и словацкие паспорта подойдут нам? — нетрезво предложил Сергей, заметив в компании поляка.
— Потом поговорим, — уклонился я, и призывающе поднял бокал.
Выпив, Томик почувствовал себя полноценным членом компании.
— Я не помешал вашему разговору? — спросил Томик, с надеждой узнать, что же здесь говорили о польских паспортах.
— Нет, не помешал. Просто, нам не очень нравится наше украинское гражданство, — ответил я.
— Я вас понимаю, — сочувственно-снисходительно ответил Томик, и стал снова разливать водку. Зависнув бутылкой над моим бокалом, он вопросительно взглянул на меня. Я потянулся за третьей бутылкой вина, дав понять, что сохраняю верность начатому сухому курсу.
— Шо ты можешь понимать? — обратился к поляку Сергей.
— Я разумею, што быть гражданином Украины есть великая хуйня, — ответил ему Томик на правах разливающего водку.
— Откуда тебе это разуметь? — доставал его Сергей.
— У нас в Польше бардзо много украинов працюют на тяжких работах за гроши… И они поведали мне про их жизнь в Украине… Сергей, ты не обижайся, но украины не есть народ, нация. То есть — быдло, неспособное уважать себя и ближнего. Поляки никогда не позволят своему правительству так делать с народом. Мы удивляемся вам, как можно такое терпеть…
— Том, куда бы вы делись, если бы мировое тайное правительство решило опустить вас?! — включился я в тему, как штопором в третью бутыль.
— Какое такое мировое правительство? У нас есть своё польское правительство, и оно отвечает перед нами! Я знаю, что поляков нигде не уважают, но мы сами себя уважаем! И никогда не допустим, чтобы нас в Польше свои же грабили и унижали, как это делается в Украин. Просто, украины — конченый, поебатый народ, неспособный сбросить с себя какого-то ущербного кровопийцу, которого уже не уважает ни одна страна в мире и никакое правительство не поддерживает. А вы допускаете таких курв на повторный срок… И потом жалуетесь, — стал в позу учителя поляк.
— Том, твоя Польша и всё ваше пыхатое панство ещё недавно сидело по уши в долгах. Так? Но мафия, в лице Ватикана и мирового жидомасонства, решала простить вам долги и поддержать вас. Вот и все ваши польские заслуги-достижения. Где бы вы сейчас были, если бы вместо массированных инвестиций в вашу недоразвитую торгашескую экономику, вам бы предъявили счета по внешним долгам и потребовали от вас регулярно выплачивать проценты по долгам? А вот Украину, Россию и Белоруссию мировой капитал желает держать за дешёвое быдло, и делает для этого всё возможное. Что же касается народа, то здесь я согласен, народ оболванили крепко. Превратили в быдло, — выплеснул я, и налил себе полпинты вина.
— Поляки разумная нация, нас бы так не оболванили, мы бы не согласились так жить, как украины, — не унимался подвыпивший пан.
— Вам повезло, что Ленин в восемнадцатом году своим декретом отпустил Польшу. Посмотрел бы я, какими гордыми и разумными вы бы стали после семидесяти лет жидо-коммунистического эксперимента, — продолжал я, пытаясь отличить вкус третьего сорта вина.
— Сергей, но у вас уже десять лет нет коммунизма, а как вы живёте? — доставал меня полуграмотный, полу трезвый поляк.
— Я же тебе говорю, страну всячески опускают… Ты думаешь, это случайно, или в результате «народных» выборов, к власти у нас приходят конченые негодяи, которые только и знают, что обкрадывать страну и людей? Этому содействуют из вне. Народ экономически поставили на колени, и промывают ему мозги лже патриотическим национализмом, пропагандой сомнительных потребительских ценностей, назойливой рекламой алкоголя, табака и прочих средств геноцида, тошнотворными зрелищами, типа «зайка моя». А для верующих в Бога и посещающих церковь — зомбирующие наставления попов и прочих религиозных выскочек-пастухов, призывающих смиренно терпеть всю эту гнусность и надувательство.
— Здесь я с тобой согласен, — нетрезво поддержал меня земляк.
— Серый, ты всех и всё обложил. Мне уже любопытно, что же тебе «по душе», как ты обычно говоришь? — встрял в мою речь Гена.
Ещё один европейский наблюдатель! Мутный глаз Балтики, — подумал я.
— Если ответить на твой вопрос коротко и для всех здесь понятно, — нетрезво задумался я, — мне по душе сухое красное вино, старый фильм «Полёт над гнездом кукушки», который, я бы включил в обязательную школьную программу. Идея о бессмертии души и её многократном перевоплощении. Симпатичные и способные понимать мои шутки женщины, музыка, которая…
— Короче, Серый, — перебил меня земляк, — я знаю твои шутки… Таких женщин в природе не существует. И вообще, я предлагаю допить оставшееся, и пойти прикупить ещё порцию. Хорошо сидим… Бля!!! — предложил Сергей, и получил дружную польско-литовскую поддержку.
Я же, сославшись на трудовую ночь, удалился с недопитым бокалом вина в свою беженскую комнату.
Раздеваясь, я искренне благодарил Её Величество за комнатку, где я мог остаться наедине со своими мыслями, Молил бога поддержать мои надежды на то, что такие женщины в природе всё же существуют, что не всю же оставшуюся жизнь мне общаться только с неандертальцами. И, по-прежнему, не мог избавиться от беспокойного чувства утраты, которое постоянно наполняло меня при всяком упоминании об Украине.
9
Барк «Товарищ» в порт Саутхэмптон не прибыл.
Я остался на острове… работать на фабрике.
Во вторую рабочую ночь, проведённую на фабрике, я ещё более убедился в том, что работа эта вполне подходит мне на данном этапе, и факт моего неопределённого положения здесь, не давал мне покоя.
Люди, работавшие в ночную смену, и сама атмосфера пришлись мне по душе. Сидячая работёнка в кондиционированном цеху, с парфюмерными запахами, исходящими от женщин, и активная разговорная практика с разными людьми, на самые разные темы. Бригадир смены, и сотрудники, с которыми я успел познакомиться, охотно шли на контакт и выражали своё приятельское расположение. Однако в списках я значился как Сергей Голубец, что не нравилось ни мне, ни действительному Голубцу.
Заказать и прикупить себе такой же поддельный беженский документ с разрешением на работу на своё имя, а затем явиться с ним в агентство, объясниться и попросить переоформить со мной трудовые отношения? Так можно и самому оказаться за бортом, и Голубцу навредить. Хотя, вероятно, им известно, что документы такого рода, как правило, — липа.
Оставить всё как есть, и продолжать работать, пока дают? Это, пожалуй, наиболее верный путь.
Вот только смущает некоторая зависимость от самого Голубца. Хоть я и помогаю ему, в свою очередь, чем могу, тем не менее, возникший факт он рассматривает, как великое одолжение с его стороны, позволившее мне заполучить лёгкую и чистую работу. И напоминает он мне о своём пожертвовании всё чаще, и это лишь начало.
В ту ночь один из сотрудников, крикливый мароканец, узнав во время перерыва, что я русский, завёл со мной разговор о русских парусных судах, пришедших в Саутхэмптон. Я вспомнил о развешанных по всему городу рекламных плакатах, оповещавших о старте из порта Саутхэмптона Tallship Races (гонки больших парусных судов). Мохамед сумбурно рассказал о своём посещении порта и восхождении на борт нескольких судов-участников. Особое впечатление на него произвели несколько русских экипажей, на одном из них ему предложили место среди состава и доставку в Соединённые Штаты. Как ему показалось, русские парни решили подработать на перевозке нелегальных пассажиров, но о деталях услуги Мохамед не спросил, так как самого его это не интересовало. Название судна он тоже не запомнил, но разъяснил мне, где оно пришвартовалось среди прочих.
Остаток ночи я планировал себе поход на экскурсию, осмотр парусных судов и возможный контакт-переговоры с членами экипажа. Я представлял себе перемещение в пространстве по волнам Атлантического океана на борту старого учебного корабля, и возможную высадку в порту Нью-Йорка или Тампы. Мысли о возможном десантировании в тёплом порту знакомой мне Тампы на побережье Мексиканского залива, приятно отвлекали от однообразной работы и помогали одолеть последние предутренние, наиболее нудные часы. Шпионская мысль невольно перенеслась в американские просторы-перспективы, где многое для меня, в сравнении с Англией, выглядело теплее, хлебнее, вольнее и комфортнее. Одни лишь документы, некогда легко полученные во Флориде и удостоверяющие мою личность, как жителя этого штата, решали массу стартовых бюрократических задач.
А пока, меня везли сквозь серое промозглое утро обратно в Саутхэмптон. День еже заметно прибавлялся, и солнышко всё более напоминало о весне, а это всегда вызывало у меня положительное ощущение новых надежд.
