Андрей Рубанов - Жизнь удалась
Марина знала разгадку фокуса.
Есть две страны. Одна – и другая. Столица – и провинция. Метрополия – и колония.
Сядь за руль, покинь пределы Кольцевой дороги, продвинься на десяток верст буквально – и вместо расцвеченной огнями, опрятной, упорядоченной, комфортабельной жизни углядишь сон, кривизну, катастрофу логики.
Все тут шло, как всегда, и будет идти до скончания века, а век никогда не скончается.
Умрет мир, и эпоха сменит эпоху, но на северо-востоке великого материка будут по-прежнему дремать, смачно отрыгивать пивко, похмельно похохатывать, сплевывать семечки, визжать нецензурными фальцетами.
Страна – то ли мертвая, то ли полумертвая, то ли вечно живая – пойди угадай.
Притормаживая на асфальтовых ямах, Марина проехалась по главной улице – естественно, улице Ленина. На перекрестке свернула на перпендикулярную – естественно, улицу Мира. Везде ей открылся смрадный распад, болото.
Что-то шевельнулось в ее душе, слабая протестная вибрация прошла поперек сознания. Была же когда-то большая красивая страна – мы ее знаем по картинкам в букваре. А что теперь?
Но тут же московская женщина трезво призналась себе, что ничего удивительного здесь нет. Раз они тут так живут – значит, хотят так жить. Значит, такая жизнь их устраивает. И они, стало быть, счастливы.
Нет, конечно: всеобщая, сильно педалируемая в последние годы воля местных властей к благоустройству, к прихорашиванию фасадов была заметна. Многое подновили и подмалевали. Кое-как залатанные дороги украсили новенькими дорожными знаками, углы домов – новенькими номерами. Огородили газончики заборчиками. Но люди, народ, публика, граждане – те, для кого все делалось, – без тени сомнения лезли через заборчики и перли по газончикам, чтобы срезать угол в десять метров, и продолжали бесшабашно свинячить везде, где можно и нельзя.
Один из аборигенов, задумчиво и праздно маячивший у обочины, показался ей не лишенным остатков вменяемости, и она притормозила.
– Извините, а как мне попасть на улицу Комсомольская?
Легкий мгновенный ступор, паника, гримаса сильнейшего напряжения мысли.
– А это тебе надо… это… взад, блин, вертаться. И – до упора, это, ехай. Там, блин, сверток будет, вправо… Нет, влево. Да, влево… Или вправо, что ли… Влево! Не, блин, точно влево. И, блин, еще раз – до упора. И будет это улица Комсомольская… Или улица Коммунаров? Не, блин, точно Комсомольская… Короче, там отыщешь. Там вообще хуй заплутаешь, потому как если влево повернешь, улица всего одна – Коммунаров. То есть Комсомольская. Другой нету…
– Спасибо большое.
– А хуй ли мне с твоего спасиба?
Ей все время казалось, что на нее все смотрят. Что все знают, зачем она здесь. И старухи с кошелками, и бредущие с занятий школьники с уверенными походками уркаганов-юниоров, и праздношатающиеся выпивохи в войлочных ботинках «прощай, молодость», и даже облупившийся, но вполне невредимый памятник вождю мирового пролетариата – все тыкали пальцами, гадостно подхихикивая: вон, сучка московская проехала, вся нафуфыренная, пальцы веером – а едет-то в морг, там ейный мужик лежит, мертвый, менты позвали опознавать…
Один чрезвычайно подозрительный грузный субъект в кожане, отирающийся подле табачного ларька, и вовсе не сводил с нее глаз и даже, явно издеваясь, приветственно помахал ладонью – вдруг она сообразила, что это Свинец.
– За домом будет забор, – сказал он вместо приветствия, подойдя к ее машине. – В заборе – дыра. Тебе – туда. А я куплю сигарет и подойду через две минуты.
Он не сказал, что возле дыры на упомянутом заборе крупно масляной краской было начертано «МОРГ». И – указующая стрела. Чтобы, значит, не заблудиться.
– Пошли, – сказал ей капитан.
За его спиной маячили двое. Один в штатском, в старых брюках, грязнейших бахилах с налипшими по бокам комьями нечерноземной серой грязи, в потертом бушлатике, однако с милицейской планшеткой на лямке, и второй – в дорогом плаще и дешевом галстуке, некрасивый блондин с жирной шеей. Свинец потянул обшарпанную дверь, широко перед собой распахнул, вдвинулся, придержал створку, она шагнула следом, блондин – за ней.
Войдя, Марина остановилась – удушающий запах формалина был невыносим. Но блондин ловко подтолкнул ее в спину, одновременно как бы слегка придержав под локоть. Типа исполнил джентльмена. Марина рванула застежку сумки, выхватила платок, прижала к ноздрям.
Она продрогла еще на улице, а здесь и вовсе затряслась.
Внутри, посреди ярко освещенной зальцы без окон, с крашенными в омерзительнейший зеленоватый (трупный?) цвет стенами, стоял помост, стальная рама двух метров длины. Из распахнутой двери сбоку тянуло могилой. Но вышел довольно интеллигентно выглядевший человек в очках, с деловито-снисходительным взглядом друга мертвых, в толстой резины перчатках едва не по локоть и кошмарном фартуке, исполненном из темно-оранжевой больничной клеенки.
Вот, Матвеев, во что превратилось твое оранжевое небо, подумала Марина.
– Заходите, – дружелюбно произнес очкарик. – Не бойтесь, тут все живые. Что у вас?
– Уголовный розыск, – тухлым голосом ответил капитан, и все трое извлекли красные корочки: капитан машинально, блондин нехотя, а местный в штатском – с плохо скрываемой гордостью.
Друг мертвых не удивился.
– Вам вчерашнего? – спросил он.
– А что, есть другие? – вдруг развязно осведомился блондин.
– Подождите за дверью две минуты, – приказал санитар, очевидно, маловосприимчивый к грубости. – Вас позовут.
Теперь уже Свинец развернулся и задвинул Марину, придерживая за локти, назад, на свежий воздух.
Там она перевела дух. Блондин, наблюдавший за ней с интересом, предложил сигареты, она отказалась. Менты закурили все, как по команде. Никто не произнес и слова. В это время к стоявшему у забора мусорному баку пробрался сутулый человек в дырявом пальто, запустил руки, изучил содержимое, вытащил какую-то тряпку, осмотрел, но вернул назад, не приглянулась – и двинулся прочь, а над его головой в прозрачном небе подрались вороны. Марина испугалась, что заплачет.
– Заходите, – сказал санитар.
– Согласно протоколу, – осторожно, негромким официальным баритоном пробубнил Свинец, – тело обнаружено в лесу. Пролежало в воде, в положении на боку, не менее четырех суток. Кожные покровы, в том числе лицевые, частично объедены животными…
Марина почувствовала, что силы оставляют ее, левое колено подломилось, она бы с удовольствием упала в обморок, но только не здесь, в грязном холодильнике для мертвецов. Только не на этот коричневый кафель. Только не на руки к этим ментам, к прозекторам в розовых перчатках.
