Стефани Цвейг - Нигде в Африке
Бренди благотворно повлиял на желудок Вальтера, бунтующий уже несколько дней, а виски оказался идеальным напитком, чтобы сдобрить холодную, невкусную баранину. Правда, с каждым глотком Вальтеру становилось все труднее следить за беседой, которую он и так-то не понимал. Он чувствовал какое-то помутнение в голове, но вместе с тем и приятный шум в ушах, который напомнил ему о счастливых студенческих годах и который он принимал за довольство жизнью, пока его не начало знобить. Сначала это было даже приятно, потому что голова, затуманенная алкоголем, табаком и потом, немного прояснилась, да и стучащая боль в висках поутихла.
Но потом у него перед глазами закачалась мебель, а за ней и люди. Сержант Пирс с какой-то поражающей быстротой стал увеличиваться в размерах. Его лицо уже было похоже на один из тех бесстыжих красных шариков, которые Вальтер видел на последнем празднике на борту «Уссукумы». Ему казалось, что это как-то по-детски и, прежде всего, ужасно легкомысленно использовать при высадке в Нормандии такие дешевые воздушные шары, тем более что они через короткие промежутки времени лопались и превращались в маленькие свастики, которые бесцеремонно громко пели «Gaudeamus igitur»[61].
Как только пение смолкло, а наплыв картинок на некоторое время ослабел, Вальтер догадался, что он — единственный, кто не переносит алкоголя. Это было ему неприятно, и он попытался, несмотря на приступы слабости, держаться так прямо, как только возможно, прислонившись к спинке стула и крепко стиснув зубы. Когда холодная баранина превратилась у него во рту в горячую кровь, он захотел встать, но потом сказал себе, что, как «беженец», не должен привлекать к себе ненужное внимание. Так что он остался сидеть, вцепившись в край стола.
Его накрыла новая волна звуков, еще мучительнее прежней; они были так сильны, что у него пропала способность двигаться. Вальтер слышал смех Овуора, а потом голос отца, но не мог долго слушать их, потому что они вскоре переходили в пугливое поскуливание. И все-таки для Вальтера было большим облегчением знать, что отец в Нормандии, в безопасности. Его только немного беспокоило, что он не может вспомнить имя своей сестры. Нельзя было ее этим обидеть, хотя она уже давно звала его и надо было ответить. И это напряжение, которое он испытывал, пытаясь вспомнить ее имя и после стольких лет оправдаться перед отцом за то, что бросил их тогда одних в Зорау, заставляло его тело таять от жара. Вальтер знал, что теперь у него была самая последняя возможность поблагодарить старика Рубенса за то, что он поручился за Регину и Йеттель и тем самым спас их из ада. Ему стало хорошо оттого, что из него ушел весь холод. Оказалось, что он теперь может с легкостью встать и пойти навстречу своему спасителю.
Вальтер очнулся только через три дня, лишь на короткое время, и притом не в казарме, а в Главном армейском госпитале в Накуру. Когда это произошло, капрал Пруденс Дикинсон, которую большинство пациентов из-за ее завидной подвижности бедер обожало и называло просто Пру, случайно оказалась недалеко. Она, правда, не была расположена беседовать с мужчиной, который в горячечном бреду, без сомнения, говорил по-немецки и тем самым оскорблял ее патриотические уши сильнее, чем это даже мог бы сделать враг.
Но Пру все-таки вытерла больному пот со лба, расправила такими же отсутствующими движениями его подушку и госпитальную рубашку оливкового цвета, засунула ему в рот градусник и произнесла полное предложение, чего никогда не делала, если пациент ей не нравился. С той самоиронией, которая не соответствовала ни ее интеллекту, ни чувству юмора, но была единственным оружием, помогавшим переносить мерзкую службу в этой вонючей колонии, Пру сказала себе, что могла бы сэкономить силы. Вальтер уже снова уснул и таким образом проворонил единственную пока что возможность узнать, что в его состоянии не были виноваты ни виски, ни бренди, ни жаркое из баранины. Он заболел гемоглобурийной лихорадкой.
Своей жизнью он был обязан быстрой реакции сержанта Пирса, который, как настоящий солдат, часто имел дело с алкоголем. К тому же он вырос в лондонских трущобах и насмотрелся там на больных лихорадкой, так что сразу смог оценить состояние Вальтера во время большого праздника. Когда Пирс увидел, как чудак с континента рухнул посреди столовой, он ни на секунду не поддался уговорам празднующих товарищей, которые хотели окунуть больного в бочку с холодной водой. Пирс позаботился, чтобы Вальтера как можно скорее отвезли в госпиталь. Рассказы о его поступке достигли Найроби, ведь он свидетельствовал о недюжинном организаторском таланте солдата, сумевшего найти трезвого водителя в такой день — в день высадки союзных войск в Нормандии.
У Пирса имелась веская причина, чтобы заниматься исключительно собственной персоной, поскольку до него дошли первые слухи о производстве его в старшие сержанты, и все-таки он каждый день справлялся о самочувствии Вальтера. Об этом своем нетипичном поведении он старался не распространяться; Пирс полагал такой интерес к одному-единственному солдату неподобающим, и, прежде всего, недостойным ему казалось предпочтение кого-либо всем другим. Это беспокоило его. Объяснить столь странное отклонение в приватную сферу он мог только тем, что именно с этим смешным беженцем он и узнал о «делах в Нормандии». Его дразнили из-за того, что он все чаще говорил «смешной», а не «проклятый беженец». Но Пирс не был склонен к тонкому лингвистическому анализу, поэтому и исправляться не собирался.
Через неделю он приехал к Вальтеру в госпиталь и испугался, увидев его, лежащего в кровати, такого равнодушного ко всему, с синими губами и желтой кожей. Его тронула радость Вальтера и то, что он действительно сказал «на здоровье» с прекрасным акцентом обитателей лондонских трущоб. После столь многообещающего приветствия оба могли только молча глядеть друг на друга, но, когда паузы становились слишком долгими, сержант говорил «Нормандия», и Вальтер смеялся, на что Пирс хлопал в ладоши, вовсе не ощущая себя при этом смешным. Когда он приехал на следующей неделе, то привез с собой Курта Качински, продавца радио из Герлитца, и впервые в жизни осознал, как важно, чтобы люди могли понимать друг друга.
Упитанный, скупой на слова посланец небес в шортах цвета хаки, звавшийся Качински и вообще-то уже забывавший свой родной язык, объяснил Вальтеру про гемоглобурийную лихорадку, избавив его от угрызений совести. Ведь тот полагал, что по своей дурости отравился алкоголем. Сержант в случае тяжелого заболевания своего подчиненного обязан был известить об этом его жену, вот только адреса Йеттель у него не было. Качински сообщил ему, что у Вальтера есть двенадцатилетняя дочь. И находится она всего в нескольких милях отсюда, в интернате. Уже на следующий день Пирс появился в госпитале вместе с Региной.
