Анатолий Рыбаков - Екатерина Воронина
Но зрелая любовь не только наблюдательна, она и активна. Тревога за любимого призывает к действию. Самолюбие, нежелание осложнять отношения Леднева с дочерью не позволяли Кате говорить с ним о том, что задевало ее лично. Но она считала своим товарищеским долгом вмешиваться в общественное поведение Леднева. Раньше она стремилась делом показать Ледневу неправильность его точки зрения, теперь она стремилась доказать ему это.
Как-то она была в кабинете Леднева. Он разговаривал по телефону с Толченовым, начальником одного из портов на Нижней Волге.
– Все это понятно, товарищ Толченов, – морщась, говорил Леднев. – Вы всегда ссылаетесь на объективные условия. Вы с мая месяца не можете исправить положение. Кто же за вас будет план выполнять?
Катя хорошо знала Толченова, человека по натуре спокойного и доброго, но вечно раздраженного тем, что он работает в самом тяжелом порту, в самых сложных и трудных условиях.
– При чем здесь условия? – еще нетерпеливое заговорил Леднев. – На участке Ворониной такие же условия, а вот ведь добилась скоростной погрузки.
Кате стало стыдно, как школьнице, которую учитель незаслуженно поставил в пример другим ученикам. Разве можно ссылаться на ее участок, находящийся в несравненно лучших и, честно говоря, искусственных условиях?
– Вот и все! – Леднев положил трубку на рычаг. Нетерпеливое и раздраженное выражение, которое было у него при разговоре с Толченовым, точно рукой сняло. Глаза мягко и приветливо улыбались Кате. Он исполнил начальнический долг, поругал подчиненного. И забыл об этом. Раньше такое обаятельное простодушие, возможно, и обескуражило бы Катю. Теперь она знала, что стоит за этим.
– Напрасно ты ставишь нас в пример, Костя. Мне это неприятно.
– Ха, – Леднев беззаботно махнул рукой, – ты думаешь, я всем о тебе говорю? Просто ты попалась на глаза, вот и сослался на тебя. Живой пример.
– Я тебя прошу больше этого не делать.
– А почему, собственно? Что случилось?
– Я не хочу быть «образцово-показательной». Тем более что эта показательность искусственна, и ты это знаешь. Я работаю в коллективе, и мне стыдно перед людьми! Что касается Толченова, то я на твоем месте не отделывалась бы общими фразами – как-никак самый тяжелый порт.
Он примирительно улыбнулся.
– В нашем деле нельзя без общих фраз. Народу много, для каждого свое слово не придумаешь.
– Было у нас собрание, – продолжала Катя. – Ты выступал. Мы так много ждали от этого. А ты отговорился, ничего не изменилось. И люди это понимают. А я хочу, чтобы твои подчиненные тебя уважали.
Он сразу помрачнел.
– Ты хочешь сказать, что меня не уважают?
– Тебя уважают. Но люди ждут, что ты, облеченный властью, решишь то, что они решить не могут. Толченов – он вертится как белка в колесе, ведь там еще причалы не восстановлены после войны. А ты не решаешь его вопросов, уходишь от них. Ты знаешь, что делается у нас с подачей вагонов, с подходом судов. И опять же уходишь от этого. И я прошу тебя, не обижайся. Разве мы не обязаны говорить друг другу правду?
Он вдруг сказал:
– А Ирина-то права была. – И в ответ на недоуменный взгляд Кати добавил: – Она предупреждала, что ты будешь меня прорабатывать.
– Вот как… А что она тебе еще говорила?
– А что ей говорить? Она все понимает. Так и сказала: «Жениться хочешь».
– Ну и что?
– Благословила.
– Ты правду говоришь?
– Неужели бы я стал тебя обманывать? Она умная девочка, все понимает. Ты ей понравилась, только боится, что ты будешь меня обижать. И видишь – не ошиблась.
– Я ей показалась ведьмой? – рассмеялась Катя.
– Не знаю, чем ты ей показалась, только вот так она сказала. А понравиться – ты ей понравилась.
– А кто первый заговорил об этом: ты или она?
– Я.
– Что ты ей сказал?
– Спросил, как ты ей понравилась.
– Ну и что? – допытывалась Катя. Ей хотелось знать весь разговор, во всех подробностях.
– Что «ну»? – засмеялся Леднев. – Я же тебе все рассказал. Она все понимает и все одобряет. Ты сомневалась в этом?
Катя пожала плечами.
– Кому приятно заполучить мачеху?
– Вот видишь, – многозначительно сказал Леднев, – а вышло по-другому. И что ты сегодня наговорила, все это тоже не совсем так.
Катя слабо возразила:
– Ты правильно меня пойми…
Но он не дал ей договорить.
– Я все понимаю: ты делаешь трудное дело. Не все идет гладко, не все получается, но не надо нервничать. Возможно, ты в чем-то и права. Но надеюсь, ты не считаешь меня закоснелым бюрократом и негодяем?
– Зачем ты это говоришь!
– Теперь скажи: поедем мы в Кадницы или нет?
– С удовольствием. А Ирина?
– И Ирина. Только ты при ней не будешь меня прорабатывать?
– Постараюсь, – засмеялась Катя.
Так вот всегда. Леднев уходил от разговора. У него был для этого большой набор мимических приемов: неопределенное поднимание бровей, кивок, наклон головы, который может означать и согласие, и несогласие, и принятие к сведению, и непринятие к сведению, а может, и вовсе ничего не означать; улыбка, которую понимай как хочешь, а не хочешь так вовсе не понимай… Кате оставалось только вышучивать его привычные выражения: «Как мы будем выглядеть?», «Руководство нас поправит», «Правильно расставьте людей», «Поговорите с народом». В ответ Леднев смеялся и сам вспоминал казенные фразы, которые он употреблял или слышал от других. Это превращалось в игру, и Катя ничего не достигала. У Леднева была самая непроницаемая броня – мягкая, от нее даже ничего не отскакивало.
Но то, что рассказал ей Леднев об Ирине, опять примирило их: он говорил с дочерью и сгладил инцидент.
Лучше, если бы он сделал это до прихода Кати, но это уже ошибка, а не малодушие. Доводы, которые приводила она самой себе в оправдание Леднева, теперь казались ей убедительными. Сложно, трудно: отец, дочь, семья – разве есть тут место раздражению, обиде. Катя представляла себе разговор Леднева с Ириной, это было тяжело им обоим. Она с нежностью думала об этой тоненькой девушке с живыми, насмешливыми глазами, которые вдруг стали, когда Катя говорила с ней, такими жалкими и растерянными… Она была чересчур жестока, слишком строго выговаривала.
Катя надеялась, что поездка в Кадницы сдружит их. Впереди много трудного: Ирина, характер Леднева, новая семья. Но Катя чувствовала себя сильнее и Леднева и Ирины. И она все сделает для того, чтобы они были счастливы.
Глава двадцать четвертая
Анастасия Степановна засуетилась, собирая гостинцы и все, что наказывала прислать грозная свекровь.
– Разве угодишь старой? Что ни сделай, все нехорошо. Ты уж, Катерина, так и скажи: что могла, достала, а чего нет, того нет. И мне тоже некогда по магазинам бегать.
