Елена Катишонок - Против часовой стрелки
С удовольствием останавливались послушать про отца-пьяницу и прочие душераздирающие перипетии жизни обаятельной торговки:
…А мать пропащая,
Сестра гулящая,
А я курящая,
Смотрите — вот!
В этом месте Ирочка картинным жестом подносила ко рту папиросу; зрители смеялись и быстро раскупали весь лоток. Певица торопилась домой, где, кстати, обреталась и настоящая ее сестра, которая тоже гуляла, но не далее, как под стол пешком.
Нет, такое не впишешь. Даже из песни ясно: «торговка частная», а частникам пенсии не начисляют. Да и невелик труд с лотком ходить по улицам, мало ли было ей подобных! Самое трудное было втиснуться в поезд, куда лезли все такие же, как она, только взрослее, а значит, сильнее и опытнее. Могли отпихнуть — и отпихивали. Домой с пустыми руками не придешь: дома есть нечего. Ждать следующего поезда… А когда он придет? С отчаянием цеплялась за ускользающий поручень — главное, не отпустить — а ноги, всегда легкие, не поспевали за набирающими ход колесами…
Но в станицу — легко, самое трудное — назад.
И самое страшное: руки заняты.
В руках мешок.
Не у нее одной — у всех: за то их и называли мешочниками.
И хорошо, если мешок: мешок уронишь, так поднять можно. А если бутыль с маслом?.. Такое сокровище несешь, как младенца: не дай Бог уронить.
Так, с молитвой, и бежала к станции.
— Большая бутылка? — спрашивала внучка.
— Не «бутылка», а бутыль. Четверть. Четвертная бутыль.
— Четвертинка, как водка? — Лелькина жизнь обогатилась новым опытом.
— Нет! — досадовала бабушка, — это… Погоди, дай вспомнить… Ну да: три литра, так и есть. Четверть — три литра и будет. Никакая не четвертинка.
Как бутыль ни вытирай, а скользит. Из рук выпустить — Боже сохрани! А если и пшеном или мучицей разживешься, да масло это — тогда как?
В поездах тоже по-разному случалось. Кто руку подаст, кто подсадит; другой, наоборот, столкнуть норовит. Хорошо, если вступится кто, но такое случалось редко. Бывало, что поезд останавливали солдаты: проверка документов.
Какие у тех людей документы, помилуйте?
Гоните рублички,
Да поскорей…
А если нет денег? Ничего, кроме мешка? Мешок и был документом: отберут, и скажи спасибо, если с поезда не ссадят.
От проверок люди лезли на крышу: прятались. С крыши ее тогда и столкнули, на полном ходу.
Это тоже — Гражданская война?..
Как осталась жива? — Бог весть. Или мешок спас, к спине привязанный, но только не убилась, хотя долго лежала без памяти. И тут Господь уберег от лихого человека, каких немало было вокруг Ростова в то время. Кое-как выбралась на проселок, а дальше не смогла: ноги не держали. Спасибо, ехали мимо станичники. Баба запричитала; уложили в телегу, с привязанным мешком, и довезли до дому. «Я уж голову потеряла», — суетилась мать, не подозревая, что дочка чуть не потеряла ее в буквальном смысле. Во всяком случае, свирепые головные боли начались вскоре после того эпизода и уже не оставляли ее.
Забавно, что до сих пор помнились названия станиц: Черкасская, Александровка, Самарская, Тасман… Когда кончалось лето, везла оттуда фрукты, а потом стояла с матерью на майдане — торговала.
И тогда, и теперь слова «мешочник» и «спекулянт» бранные, а за что? На этих мешочниках держалась торговля между Ростовом и отдаленными станицами. Горожане везли какие-то безделки: фарфоровые чашки, что-то из обуви, мануфактуру — в обмен на муку и сало; наиболее расторопные, как «торговка частная» Ирочка, из натуральных продуктов извлекали двойную пользу: кормились сами и кормили других, после чего везли в станицы вырученные «рублички» для более полноценной торговли.
Попробуй запиши такое в трудовой стаж…
А если бы не эти теплушки, при одном воспоминании о которых холод по спине, не станицы, не мешки, пригибавшие ее к земле, трудно сказать, как сложилась бы судьба их семьи. Ведь сама Ира жила в пансионе для детей беженцев, жила на всем готовом, к тому же ее учили немецкому, французскому и прочим школьным премудростям. Какие-то французские словечки прильнули к памяти, как тополиный пух Ростова к волосам, да так и остались. Жизнь в пансионе совсем не походила на прежнюю, домашнюю, как и шумный южный Ростов ничем не напоминал строгий западный Город, куда хотелось вернуться, как будто можно вернуться хоть куда-нибудь — и застать все, как было.
Девочки спали в просторном помещении с нарядным названием «дортуар», а на уроки ходили в классы. Батюшка первым заметил, что новая пансионерка крестится двумя перстами, и на уроке Закона Божия спрашивал ее много по священному Писанию. Потом осведомился, откуда она приехала, раздумчиво покивал и позволил сесть.
Пансион, светлый дом с колоннами у входа, был окружен большим разросшимся парком. Запомнился этот парк и скамейки в аллеях, нагретые южным солнцем, — летом там можно было гулять и учить уроки. Запомнилась кастелянша с торчащими вперед зубами, как у сказочной бабушки Метелицы, и такая же, как Метелица, добрая. Там же, в саду, она охотно задерживалась около группки пансионерок послушать, как поет новенькая: «Шел казак на побывку домой…»
Чисто жаворонок, радовалась кастелянша, дал же Господь такой голосок. С тех пор звала Ирочку: «Жаворонок наш».
Пансионерка Ирина Иванова училась прилежно и была на хорошем счету. В пансионе знали, что семья бедствует, поэтому разрешали отлучаться домой.
Училась она с таким же наслаждением, как пела. Запомнилась обложка учебника: «Элементарная грамматика русского языка», потому что не знала слова «элементарная». Больше всего любила уроки словесности и не могла понять, как чтение и книжки кому-то могли казаться скучными. Ирочка легко запоминала стихи, любила декламировать и охотно выступала с декламацией, за что была отмечена особой похвалой.
Куда ты ведешь нас?.. Не видно ни зги! —
Сусанину с сердцем вскричали враги…
Многие тогда были охвачены магией Ивана Сусанина, хотя война шла вовсе не с сарматами, да и в Ростове трудно было представить глубокие московские сугробы, но людьми владел жертвенный патриотизм — теми, кто лежал на лазаретных койках, кто бежал от немцев и нашел приют на берегах Дона, и теми, чьи мужья и отцы сражались за ту же Россию, которой отдал некогда жизнь легендарный Сусанин:
Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,
И радостно гибнет за правое дело!
Ни казни, ни смерти и я не боюсь:
Не дрогнув, умру за царя и за Русь!
Интересно, изменилось бы что-то, узнай важные господа из Попечительского совета, как пансионерка Иванова бежит с мешком к поезду, спотыкаясь о свою ношу, или как продает дыни на базаре?
