Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого
Гари понял.
- Но такое случается с каждым. Знал бы ты, что ощущают молодые матросы, когда под ногами у них, много недель, только палуба. И все же, когда о подобных вещах говоришь ты, это звучит необычно: чертовски глупо и серьезно. Тебе, значит, нужны плавки... Ладно, учтем. У меня-то в любом случае всегда болтается между ногами фунт с лишком. Похоже, мы способны на многое, только слишком долго противились... - Гари заплатил за вход в закрытый бассейн.
- Это у меня пройдет, Гари... Уже прошло... Я просто испугался... всего на мгновение... что могу забыться, забыть о тактичности, которую мы обязаны проявлять по отношению к другим... что вдруг превращусь в Приапа, выставив себя на смех и позор... И скомпрометирую тебя. На меня нашло что-то вроде помрачения - но оно уже рассеялось...
- Пойдем... - Гари потащил Матье за собой.
В кабинке они разделись, не обращая особого внимания друг на друга, и натянули плавки. Внезапно Гари всем весом навалился на своего спутника и прижал его к дощатой стене; придвинул голову совсем близко, открыл рот и нахлобучил влажные выпуклые губы на губы Матье. Тот на мгновенье оцепенел. Все ощущения разом отключились, как при потере сознания. Но потом он понял насильственную мощь этого поцелуя. Зубы их скрипнули, соприкоснувшись. Язык Гари оказался во рту Матье. И Матье сам - вынужденно, как в сновидении - стал пить слюну Гари, добровольно уступив свой язык другому рту. Гари поднял одно колено и протиснул его в пах Матье, чуть не вскрикнувшего от боли. Но глотка у Матье была закупорена, и боль, усиливаясь, переросла в блаженство. С закрытыми глазами, едва способный дышать, потому что нос Гари перекрывал ему воздух, он весь отдался этому соприкосновению, этому поцелую, который длился минуту за минутой, постепенно насыщаясь привкусом крови. Что Гари наконец оторвался от него, Матье ощутил неотчетливо. Он стоял, обмякший, прислонившись к дощатой стене, и услышал, все еще с закрытыми глазами, как качнулась дверь, а сразу вслед за тем - специфический всплеск, обычный, когда неумелый пловец шлепается пузом о воду. «Это Гари», - подумал Матье. Но он по-прежнему чувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Чье же? Гари это быть не мог. Тот только что плюхнулся в воду. А вот другой, который пользовался Гари, копировал его тело, чтобы самому стать телом, или плотью, или как еще назвать то, что можно познать и пощупать, - посланное нам утешение, такое же теплое, как мы сами...
- Не обманывай меня, - тихо сказал Матье, - не лги. Надежду я знаю только в одном образе.
Тот, другой, еще был здесь. Более зрелый и цветущий, чем при первых своих появлениях, когда облачался в тело двенадцати-тринадцатилетнего мальчика.
- Ты совсем голый, - сказал Матье, - Такой же голый, как правда, которую обещают нам сны и которая никогда не приходит.
Но того, другого, больше не было рядом. Руки Матье, еще ощущавшие полновесность невероятного существа, опустели. Глаза он пока не открыл. «Такого уже много лет не случалось, - подумал. - Последний раз Гари поцеловал меня так в Бенгстборге, в комнате, где мы спали. Но тогда он проделал это нежнее, ребячливее. И его колено не было таким жестким». Ему очень трудно давалось осознание этой короткой действительности, захватившей его врасплох. Он отер губы. Они кровоточили. Кровь на тыльной стороне руки... «Что же я чувствую? - спросил он себя.-Надо выйти отсюда, прыгнуть в воду...» Но он по-прежнему стоял без движения, прислонившись к стене. Он конструировал новую мысль. «Девушка видит на улице парня, который ей нравится. Она не знает, кто он. Она пока не перемолвилась с ним ни словом. Он ей нравится. Она не знает даже, как это понимать: что он ей нравится. Само это выражение для нее пока лишено весомости. Оно обретет тяжесть лишь в будущем. Полдень... Солнце напитало землю теплом, в поле на нее кто-то набросился, швырнул на землю, потащил в траву. Она понимает: на ней лежит тот парень... с которым она ни словом не перемолвилась. Она не кричит, не обороняется. Она не видит его лица. Просто знает: это он... А теперь она лежит в траве одна. Она слышала удаляющиеся шаги. Теперь его давно уже нет. Что она чувствует? Чувствует боль вокруг рта от повалившего ее удара. Чувствует вкус крови. Она очень долго лежит в траве. — Вот такая история, которая никогда не происходила или все же произошла». Между ним и Гари тоже что-то произошло. Но сейчас надо выйти отсюда. Он хочет увидеть Гари: как тот плывет в воде или стоит где-то, на керамических плитках. Он, взяв себя в руки, делает шаг к бортику, прыгает, уходит под воду с головой, выныривает, размеренно плывет.
Он продолжал думать о своем, совсем спокойно. «Он ангел, - сказал он себе, выплевывая воду, - вне всякого сомнения. Они такие и есть, эти существа: слегка вульгарные, но совершенно удивительные. А главное, они не знают, кто они. Разоблачить их нельзя. Ты просто подпадаешь под их власть. Это проклятье: что к кому-то из людей приставлены ангелы, которые ничего для себя не добиваются, разве что хотят казаться такими же обычными, как всё прочее». Он еще раз нырнул и проплыл какое-то расстояние под водой. Что-то при этом смыв с себя: мысли или возбуждение, остаток сна, а может, какой-то запашок, тонкий налет грязи или скверны. Когда он снова вынырнул, он сказал, снова выплевывая воду: «Настоящая боль... скажем, в почках, в печени, в мочевом пузыре, зубная или головная боль... будет на время изглаживать его образ, этот вечный образ и это непреходящее чувство: ощущение полновесности моих бедер, моей спины, к которой прикасались подушечки его пальцев. Но сейчас такой боли нет, она мною пренебрегает. И потому это ощущение пока сохранно в моих руках». Матье поднял глаза. Гари стоял на краю бассейна, совсем близко. И казался обычным: хорошо сложенным, но обычным, привлекательным, но не обольстительным сверх всякой меры; он снова освободился от ангела, был им оставлен, он будто не знал, кто он. Он разговаривал с Сёреном. С двенадцатилетним парнишкой, малорослым для своих лет. Чье честолюбие целиком сводилось к тому, чтобы быть и оставаться лучшим ныряльщиком в бассейне. Большинство его товарищей-сверстников онанировали; он, наверное, не знал этого удовольствия и находил свою радость в нырянии. Гари и Матье познакомились с ним около года назад. Когда бы они, выполняя свой ритуал, ни заглядывали в бассейн, мальчик, как ни странно, тоже был там. Сейчас Сёрен говорил не по годам рассудительно, а Гари - ребячливо. Матье встал рядом, слушал, иногда по-дурацки кивая головой, потом губы его сами собой раздвинулись, и он поймал себя на мысли, что, должно быть, выглядит идиотом... Когда ухмыляется вот так, без всякого повода. Эти двое уславливались, что Гари будет бросать в воду монетки по 5 эре, а Сёрен - нырять за ними и, если достанет, оставлять себе. Гари на сей раз поскаредничал. Прежде, время от времени, Матье, подстрекаемый им, бросал в воду монеты по 25 эре. Теперь о таком и речи не было. Сёрен, конечно, предпочел бы монеты покрупнее, но он свое разочарование скрыл. Он только колебался, считать ли сделку состоявшейся, или - еще нет. Он явно искал в уме уловки или аргументы, чтобы поднять цену. А внешне изображал скуку, отвечал с ленцой, растягивая слова. В конце концов он ухватился за плавки, высвободил маленький член и по высокой дуге помочился в воду, словно желая продемонстрировать свое полное равнодушие и то, как мало он ценит все здешние происшествия и договоренности. Он - кроме того, что справил нужду - явно хотел спровоцировать скандал. Он ожидал, что Гари, или Матье, или они оба сделают ему замечание. Тогда появится повод для ссоры... Ну и так далее. Но Гари и Матье спокойно наблюдали за распыляющейся в воздухе блестящей струей, которая, вырвавшись из теплой человеческой утробы, потом - где-то на глубине - сольется с миллиардами водяных капель. Капли и то, и другое; но в одном случае они облагорожены благодаря длительному процессу выщелачивания и обогащения. Ведь что такое, к примеру, мочевина, включающая в качестве компонентов и гормоны? Откуда у нее этот цвет светлейшего янтаря или свежей смолы вишневых деревьев? Сверху она попадает в нас как вода или какао, кофе, суп, молоко, тушеные овощи... А снизу выходит прозрачной, очищенной, профильтрованной через разумно устроенные мембраны, оптимально сконцентрированной и обогащенной живыми ферментами: это лишь отходы, говорят дураки. А умные? Загляните в странно-расслабленные лица тех, кто мочится: вы обнаружите их сходство с мордой простодушного, на мгновение подобревшего животного.
С короткой стороны бассейна донесся крик.
«Свинья ты этакая!»
Примчался и сам кричавший, инструктор по плаванью. Стуча по плиткам деревянными подметками. Сёрен мигом сиганул в воду, догоняя свою струю. У обоих нашлись сторонники - и у инструктора, и у мальчика. Мальчишку другие пацаны приветствовали восторженным воем. Они пританцовывали, вскидывали руки. Еще чуть-чуть, и от избытка чувств изобразили бы фонтан со многими струями. Но до такого не дошло. Мы, как-никак, живем в цивилизованном мире: пусть и в Дании, но в большом городе, в Копенгагене. Взрослые не допустили... Они всё понимали иначе. Они были из партии инструктора. И поддержали его своими моральными принципами, дешевым набором целесообразных правил поведения и неистребимыми суевериями, касающимися субстанций сомнительного свойства. Короче, они принялись облыжно обвинять свиней, поросят, хрюшек и кастрированных хряков в том, что те будто бы послужили примером для оторванца Сёрена, который по чистой глупости или по невоспитанности помочился в неподходящем месте... Или что он там еще натворил. Инструктор апеллировал к совести Гари и Матье, упрекая их, что они не воспрепятствовали такому свинству, не поучили этого Сёрена - собственноручно - уму-разуму, а из-за своего попустительства фактически стали совиновниками скандала, повели себя не как подобает... С другой стороны, понятное дело, оба они люди взрослые и заслуживающие уважения, на них вины нет, поскольку они взрослые и, понятное дело, в подобных бесчинствах или правонарушениях никогда не участвовали. Понятное дело, что не участвовали, и, понятно, никогда бы не стали участвовать...
