Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого
Матье ухватился за какие-то слова Гари. Не заметив, что глаза его друга наполнились слезами, что Гари нуждается в утешении - в том утешении, которое могут дать объятия, руки, губы.
- Страх из-за меня? Ты боишься, что моя преданность тебе развеется? Ты разве не понимаешь, что для меня самого это стало бы концом, тотальной гибелью? Невообразимым нисхождением в ад? Разве не обстоят дела скорее противоположным образом? Разве не приходится мне пребывать в неопределенности, из-за тебя? Я едва осмеливаюсь отдавать себе отчет в том, что ты говоришь. Ты гонишь меня, и я не понимаю куда. Ты снова и снова говоришь о каких-то «дырках»: податливых, скользких, приятных, неизбежных... У тебя есть невеста. Все это вполне может существовать в мире, доступном для всех и каждого. Может вместиться в краткий промежуток между двумя плаваньями, в пару дней, проведенных на берегу. Слова такому не воспрепятствуют, такого не разрушат...
- «Дырки», и «прорехи», и «щели» - я назову тебе еще с дюжину подобных скабрезных слов. Я ведь, употребляя их, не о любви говорю. Или ты так невнимателен? Все это не имеет ничего общего с пороком, с безумием, с мерзостью, с преступлением, с последними вещами. За это я не стал бы проливать свою кровь. Это, в любом случае, всего лишь дурная привычка - а не что-то такое, что может быть дополнено мною.
Матье ничего не возразил. Не знал, зачем ему эти признания. Он ощущал только боль... И что-то вроде безграничной усталости. К собственному изумлению он наконец сказал:
- Я знаю тебя лишь поверхностно, Гари.
Тот засмеялся; не с какой-то задней мыслью, а скорее по-детски.
- Пойми, что моя пресловутая распущенность заходит не так уж далеко. Я тебя пока не обманываю, ни о чем перед тобой не умалчиваю. А в результате всякие мелочи представляются тебе бог знает чем. Да и в отчетах господина Йозефа Кана эти мелочи раздуваются. Он ведь не может залезть мне в душу и точно узнать, что я чувствую. Не знает он и того, как сильно я мучаюсь с добрым фунтом плоти, болтающимся у меня между ногами. Не могу же я отсечь себя от этого довеска. Однако зачем бы я стал тебе лгать? Я не считаю тебя дураком или лицемером. Тебе ведь тоже доставляют удовольствие купание и плаванье, например. Все это, Матье, маленькие радости, маленькие акты спасения. Ты всегда понимал, что я обладаю некоторыми познаниями и свойствами, которых у большинства людей нет; я не хотел бы лишиться этих особенностей, хотя они и доставляют мне неудобства. Ничего хорошего не вышло бы, стань я таким же не-легкомысленным, как ты; я бы тогда для тебя мало что значил. Существуют ведь и темные ангелы...
- Давай не будем об этом - лучше не будем!
- Тише: кельнер подумает, что мы с тобой поругались.
Гари вытащил из кармана стокроновую бумажку и протянул ее Матье. Тот с недоумением взглянул на руку и на купюру, потом - в лицо Гари.
- Возьми!
- Что это значит?
- Тебе сейчас нужны деньги. Больше, к сожалению, у меня с собой нет. Вчера я дал деньги Агнете. Да и сегодня утром пришлось кое за что заплатить...
- Я не возьму этих денег.
- Хочешь разыгрывать сумасшедшего, Матье? Так я тебе не позволю. Хоть ты и пустил на ветер двадцать тысяч крон, я на тебя зла не держу. И скупердяем это меня тоже не сделало. Ты теперь беднее, чем я. Ты взял на себя расходы на поминальную трапезу. Так что бери!
Матье все еще колебался.
- Неужели мои деньги настолько плохи, а наша с тобой дружба такая неравная, что ты не воспринимаешь мой жест как нечто естественное? Мне остается считать тебя дураком, или моим недоброжелателем... Или слабоумным, больным человеком...
- Гари... Я хотел резко ограничить свои потребности... жить как подобает бедняку... отказаться от неоправданных притязаний, которые, пусть и неосознанно, предъявлял жизни еще вчера.
- Бери же! Ты и понятия не имеешь о деньгах. Это для меня все очевиднее.
Матье позволил, чтобы Гари сунул купюру в карман его пиджака.
- Мы еще выманим у генерального директора эти двадцать тысяч.
- Гари, я уже понял, что сделал что-то неправильно; но все равно не знаю, как должен был поступить. У меня совсем нет практической сметки - хотя все живое, что вынуждено как-то кормиться, вроде должно ее иметь. Я всегда полагал, что любовь родственна голоду, а нелюбовь - сытости.
- Дурацкая философия, хромающая на все четыре ноги!
Гари поднял чемодан Матье.
- Думаешь, я должен сказать отцу, что отказываюсь от принятого решения?
- Ты пока никому ничего не должен. Мы с тобой с голоду не умрем. Ни о чем не тревожься! У меня в сберегательной кассе на счету пара тысяч крон. Подождем благоприятного случая. Уж что-нибудь нам да подвернется. Ты, главное, не тревожься, - Гари придержал для Матье дверь.
В бассейне
Они стояли на улице. Потом пошли. Гари нес чемодан.
- Я должен найти себе пристанище на ночь, - сказал Матье.
- Найдешь где-нибудь, - ответил Гари. - Не будем менять свой ритуал. Сперва давай сходим в бассейн. От вернувшегося из плаванья, где повсюду вода и ветер, все равно несет кубриком. Ты просто не обращаешь внимания, пахну ли я и чем именно. Я и в постели у Агнеты уже побывал. Кое-что лучше бы с себя смыть. Тебе, думаю, это не столь необходимо.
Они сели в трамвай.
- Ни в одной гостинице номера не стоят так дешево, чтобы я мог в ней поселиться. Хотя бы на две-три ночи.
- Под открытым небом ты не останешься, да и в ночлежку не попадешь, поверь.
Они вышли у «Треугольника» и по <...> улице спустились к бассейну, что возле Фёллед-парка. Гари хотел купить билеты в парную баню. Матье потянул его за рукав, отвел в сторону.
- В парную давай не будем... - сказал он робко.
- А почему бы и нет? Экономить на таких пустяках тебе незачем. Пара лишних крон у меня найдется.
- Не в том дело, Гари. Просто я, похоже, сегодня не вполне владею собой.
- Не вполне владеешь собой - что это значит?
- Боюсь попасть в неловкое положение. Я могу возбудиться, увидев тебя. Я себя чувствую очень неуверенно, словно в полусне. Не способен держать себя в руках...
Гари понял.
- Но такое случается с каждым. Знал бы ты, что ощущают молодые матросы, когда под ногами у них, много недель, только палуба. И все же, когда о подобных вещах говоришь ты, это звучит необычно: чертовски глупо и серьезно. Тебе, значит, нужны плавки... Ладно, учтем. У меня-то в любом случае всегда болтается между ногами фунт с лишком. Похоже, мы способны на многое, только слишком долго противились... - Гари заплатил за вход в закрытый бассейн.
- Это у меня пройдет, Гари... Уже прошло... Я просто испугался... всего на мгновение... что могу забыться, забыть о тактичности, которую мы обязаны проявлять по отношению к другим... что вдруг превращусь в Приапа, выставив себя на смех и позор... И скомпрометирую тебя. На меня нашло что-то вроде помрачения - но оно уже рассеялось...
- Пойдем... - Гари потащил Матье за собой.
В кабинке они разделись, не обращая особого внимания друг на друга, и натянули плавки. Внезапно Гари всем весом навалился на своего спутника и прижал его к дощатой стене; придвинул голову совсем близко, открыл рот и нахлобучил влажные выпуклые губы на губы Матье. Тот на мгновенье оцепенел. Все ощущения разом отключились, как при потере сознания. Но потом он понял насильственную мощь этого поцелуя. Зубы их скрипнули, соприкоснувшись. Язык Гари оказался во рту Матье. И Матье сам - вынужденно, как в сновидении - стал пить слюну Гари, добровольно уступив свой язык другому рту. Гари поднял одно колено и протиснул его в пах Матье, чуть не вскрикнувшего от боли. Но глотка у Матье была закупорена, и боль, усиливаясь, переросла в блаженство. С закрытыми глазами, едва способный дышать, потому что нос Гари перекрывал ему воздух, он весь отдался этому соприкосновению, этому поцелую, который длился минуту за минутой, постепенно насыщаясь привкусом крови. Что Гари наконец оторвался от него, Матье ощутил неотчетливо. Он стоял, обмякший, прислонившись к дощатой стене, и услышал, все еще с закрытыми глазами, как качнулась дверь, а сразу вслед за тем - специфический всплеск, обычный, когда неумелый пловец шлепается пузом о воду. «Это Гари», - подумал Матье. Но он по-прежнему чувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Чье же? Гари это быть не мог. Тот только что плюхнулся в воду. А вот другой, который пользовался Гари, копировал его тело, чтобы самому стать телом, или плотью, или как еще назвать то, что можно познать и пощупать, - посланное нам утешение, такое же теплое, как мы сами...
- Не обманывай меня, - тихо сказал Матье, - не лги. Надежду я знаю только в одном образе.
Тот, другой, еще был здесь. Более зрелый и цветущий, чем при первых своих появлениях, когда облачался в тело двенадцати-тринадцатилетнего мальчика.
- Ты совсем голый, - сказал Матье, - Такой же голый, как правда, которую обещают нам сны и которая никогда не приходит.
