Чарльз Сноу - Поиски
— Как бы вы ни поступили, — сказал я на прощание, — это действительно ваш институт.
Глава VI. Интрига в действии
Следующее заседание комитета Остин открыл такими словами:
— Я не сомневаюсь, что все присутствующие внимательно продумали вопрос, который мы обсуждали в прошлый раз. Я лично подверг его глубочайшему анализу. Хотелось бы знать, придерживаются ли господа того же мнения, какое было ими высказано. Если это так, то, может быть, кто-либо из вас внесет предложение в том смысле, что мы одобряем в принципе создание института при условии, что он будет находиться под контролем какого-либо университета. Большинство из нас считает это желательным в любом случае…
Десмонд внес такое предложение, никто не стал ничего добавлять, и оно было тут же принято. Я оценил грубые и безотказные методы Остина в качестве председателя.
— А теперь мы должны обсудить, — с удовлетворением продолжал Остин, — общий объем тех работ, которые будет осуществлять институт. Пока у нас нет общего представления о его целях и возможностях, мы не сможем продвинуться дальше в решении вопроса. Наши друзья Майлз и Константин являются в настоящее время сугубыми специалистами в этой области, так что, если комитет не возражает, я попрошу их изложить нам свои соображения.
Я рассказал о некоторых своих планах настолько конкретно, насколько это было возможно, подчеркивая — те пункты, которые могли заинтересовать каждого из членов комитета.
— …эта проблема будет связана с работой профессора Десмонда, — говорил я, — мы, естественно, хотим полностью разобраться в физике катафореза. Что касается другой проблемы, то здесь физика смыкается с биохимией и самым активным образом будет использован метод профессора Притта.
Это было тонко сделано, но справедливости ради, пожалуй, надо сказать, что мои главные наметки были достаточно здравыми и были успешно использованы в дальнейшем.
Вслед за мной блистательно выступил Константин. Он вскинул голову и развернул перед нами волнующие перспективы не только для нашего института, но заодно и для серии других, которые будут заниматься проблемами физики, биохимии, генетики, математики, так что каждая проблема, решаемая в нашем институте, получала дальнейшее развитие в других институтах соответствующего профиля. Он прочел нам нечто вроде обзора развития науки на двадцать лет вперед, и, несмотря на экстравагантность его выступления, все мы, за исключением, возможно, Притта, почувствовали в нем нечто пророческое; его эрудиция, которая могла выглядеть просто комически, озарялась предвидением, которое не было дано никому из нас. Его предложения по конкретной работе института, когда он вернулся к ним, были абсолютно практическими и четкими; видно было, как жадно ухватился за них Десмонд, радуясь, что после широкой перспективы будущего науки ему выдали что-то, доступное его пониманию.
Константин говорил около получаса. Остановился он совершенно неожиданно, без всякой видимой причины, и застенчиво сказал;
— Боюсь, что я слишком долго говорю.
— Ничуть, — важно и благосклонно сказал Остин. — Ничуть. Нам всем это было очень полезно. Хотя, — расхохотался он, — это и не имело никакого отношения к нашему институту.
Константин улыбнулся, но я мог заметить, что он огорчен. Ему хотелось, чтобы люди понимали, что каждое сказанное им слово имеет непосредственное отношение к делу. А они неспособны были это понять. Даже в разговорах с теми, кто восхищался им, он часто ощущал, что они не в состоянии проследить ход его мысли, может быть, несколько сложный и тем не менее такой ясный.
Остин поднялся, чтобы закрыть заседание.
— Мы добились некоторого прогресса, — сказал он, когда мы уходили. — Я сказал бы, подлинного прогресса. Но мне придется сказать Константину, чтобы в следующий раз он держался ближе к делу.
2Потом из заседания в заседание мы вели длительную и изматывающую борьбу по вопросу о том, кому должен быть придан институт. Я слушал эти споры, часто довольно смешные сами по себе, но так много для меня значившие. Большей частью я вынужден был слушать молча. Порой это бывало интересно, я угадывал скрытые мотивы; порой они раздражали меня; но обстановка всегда была напряженная.
Положение, насколько я понимал, было совершенно ясное, но не следует забывать, что из всех остальных ни один человек, даже Фейн, не имел четкого представления о существе вопроса и что на протяжении всей деятельности комитета вплоть до самого конца не было двух его членов из всей пятерки, которые хорошо знали бы друг друга.
Остин был за Лондон. Попросту, упрямо, с начало и до конца. «Принимая во внимание интересы института и науки в целом». Он часто повторял эту формулу. Громогласно, величественно и весело он объяснял, почему институт должен быть размещен в Лондоне. Он достаточно ясно дал понять, что считает это своим правом.
Десмонд теперь, когда вопрос о создании института был решен положительно, хотел, чтобы его организовали в Оксфорде. Я, конечно, ожидал этого. Для него это была слишком соблазнительная игрушка, чтобы он мог упустить ее. Когда он в первый раз выдвинул это предложение на заседании комитета, он глянул на меня несколько смущенно, но вскоре начисто забыл все, что говорил раньше. Дружелюбно и красноречиво он перечислял преимущества Оксфорда, словно раскладывал их перед нами на столе. «Вы видите, — обычно говорил он, — мы можем предоставить вам все. Профессоров для консультаций. Студентов, которых можно будет использовать для работы. И все традиции колледжей, — потом он обводил нас всех взглядом. — И что еще важнее, вы можете нам кое-что дать. Старые колледжи нуждаются в такого рода вещах. Это укрепило бы колледжи. Это влило бы в них свежую струю».
Притт настаивал на том, чтобы институт был организован в Кембридже. Настаивал с упрямством только потому, что если институт организуют где-нибудь в другом месте, то он попадет в руки кому-то другому.
Позиция Фейна не была столь откровенна. Ему, конечно, хотелось бы, чтобы институт был в Манчестере, но он уже начал привыкать к тому, что его всегда обходят, он уже ждал этого; казалось, ему даже хочется, чтобы его обошли. Он делал вид, что старается установить равновесие сил (а точнее сказать, равновесие славы). Ему хотелось, чтобы хоть новички не обгоняли его. Поэтому он маневрировал вокруг Константина и института, ибо он знал, что Константин, имея под своим руководством институт, через десять лет станет одной из величайших фигур в научном мире. Поэтому он согласен был утвердить за Константином место руководителя научных работ, что в известной мере лишало Константина настоящего размаха действий. Потом, закрепив Константина в этом качестве, Фейн мог двинуться дальше, заявив на заседании комитета:
— Но ведь совершенно очевидно, что Биофизический институт в Лондоне — это излишняя роскошь. Профессор Константин создает свою школу, через два-три года мы увидим, что из этого получится. Мы все ожидаем, что он в своей лаборатории добьется выдающихся результатов. В таком случае будет расточительством иметь два биофизических научных учреждения в Лондоне. Если же произойдет маловероятное и результаты будут не так хороши, в этом случае я обращаю внимание комитета на то, что было бы непредусмотрительно сосредоточивать все наши биофизические исследования в одном месте.
Остин с минуту растерянно молчал, а Константин был изумлен и расстроен тем, что незаурядные умственные способности сознательно направляются по ложному пути.
Ради этого Фейн торопился с созданием комитета — если уж институт будет создан, то Фейн позаботится, чтобы наиболее способные люди не имели к нему доступа. Константин должен был быть изолирован в Лондоне. Десмонда, который вызывал у него ревность, смешанную с презрением, нельзя было близко подпускать к институту, иначе он станет рекламировать его, сделает модным и добьется еще большего успеха и влияния. Итак, Фейну приходилось обсуждать вопрос об институте, идея создания которого его возмущала, к назначению которого он относился сугубо отрицательно. Когда на заседаниях комитета он возражал против Лондона и Оксфорда, я ощущал внутреннюю бесплодность его хитроумной политики, он даже сам не знал, чего он хочет. В конце концов, думал я, он поддержит Притта и Кембридж, во-первых, потому что Притта он только презирает, а во-вторых, потому что Притт не смягчится и не пойдет на уступки.
Ясно, какое будет решение, думал я нетерпеливо, видя, как уходят на разговоры жаркие летние вечера. Остин и Константин будут твердо стоять за Лондон, Фейн будет вынужден поддержать Притта, и тогда, раз Фейн будет в противоположном лагере, Десмонд, самый неустойчивый из всех пяти, присоединится к Остину и Константину. Если это произойдет, то мои планы будут на полпути к осуществлению. Если же нет, то все надежды рухнут. Так что я продолжал слушать, время от времени неофициально вмешиваясь в эти споры.
