Норберт Гштрайн - Британец
Буфетчик опешил, махнул рукой в сторону людей, облепивших тросы и раскачивавшихся над водой, и попытался улыбнуться, без всякого успеха:
— Прошу вас, не будьте идиотом! Посмотрите-ка на этих парней! Хватит корчить из себя джентльмена! Они там не спрашивают, дама вы или дитя!
В эту минуту ты обнаружил Пивовара, он сидел в шлюпке почти на самом носу, вцепившись в борта, с вытаращенными от ужаса глазами, и у тебя разом пропала охота зубоскалить.
Перегнувшись через релинг, ты увидел, как шлюпку, едва она коснулась воды, подняло волной, при первых ударах весел она вроде не двинулась с места, но затем, как тебе показалось, легко оторвалась от корпуса корабля. Рядом в расплывавшемся на воде масляном пятне плавали обломки досок, стол, несколько стульев, потом ты увидел, что с палуб на воду сбросили плоты, и они с какой-то комичной важностью, медленно покачиваясь, поплыли прочь, никем не занятые, и тут ты мельком подумал: может, все-таки не так плохо дело? — иначе люди забрались бы на плоты. В воду пока прыгнули лишь немногие, сверху их головы казались крохотными, и, несмотря на несмолкавший крик, тебе почудилось, что ты слышишь — далеко внизу настала тишина, и еще ты услышал поглотивший все звуки шум моря, оно гудело словно гигантская воронка, засасывающая воздух.
Взрывом одну из шлюпок разбило, еще одну матросы безуспешно пытались спустить на лебедке, и ты увидел, что на корме вода поднялась уже до нижнего ряда иллюминаторов, буфетчик тем временем докладывал о размерах повреждений, как будто ты его начальник. Взрыв, очевидно, произошел с того борта, где была ваша каюта, рядом с машинным отделением, если так, погибли турбины, повреждены генераторы — главный и вспомогательный, нарушена связь с капитанским мостиком, почему и перестали поступать команды. Буфетчик сказал, до ирландского берега не меньше ста миль, и незачем было давать еще какие-то пояснения, — ты и так понял, что это значит, и не надо было говорить, как называется город на берегу — Блади Фореленд в графстве Донегал — название прозвучало запоздавшим, уже излишним предвестием беды, однако он не преминул напоследок просветить тебя, а затем сказал:
— Остается надеяться, может, кто принял наш сигнал бедствия. Ну, уж тогда-то разве только сам дьявол вмешается, если нас не подберут через какие-нибудь пару часов.
И ты посмотрел на него недоверчиво:
— Вы, конечно, шутите?
И он не ответил, только со странной рассеянной улыбкой отвел глаза, и вот тут ты, с трудом сдержавшись, чуть не закричал:
— Так долго корабль не продержится!
И он нервно потеребил свой воротник, потом велел тебе наконец надеть спасательный жилет — ты все еще держал его в руках, и буфетчик выхватил его, долго дергал, крутил и в конце концов надел на тебя трясущимися руками.
— Ну, скорей, — торопил он. — Да завязывайте туже, как можно туже, не то при ударе о воду получите перелом шейных позвонков.
И опять ты услышал все тот же призыв, звучавший настоящей издевкой, дурацкий, повторяющийся снова и снова:
— Сохраняйте спокойствие! Прошу всех сохранять спокойствие!
И буфетчик положил руку тебе на плечо:
— Если в шлюпку не сядете, постарайтесь поскорей забраться на плот, иначе в холодной воде вам конец, минут через десять.
Еще он сказал, хорошо бы покурить, да на беду курева нет, и в эту минуту крик взвился с новой силой, и дальше ты уже не слышал слов, лишь без толку пытался что-то понять по его шевелящимся губам.
Было уже не до вопросов, ты так и не узнал, почему буфетчик хлопочет о тебе, а сам даже не пытается сесть в одну из последних не спущенных на воду шлюпок. В момент катастрофы он находился возле помещений команды, в глубине корабля, но лишь сейчас ты заметил, что он с ног до головы в мазуте, отчего лицо казалось еще бледнее; очки в проволочной оправе, которых ты раньше не замечал, сидели криво, придавая ему странное выражение — беззащитности, смешанной с ужасом. Наверное, он не оправился от шока, иначе нельзя было объяснить резкие перепады его настроения — спокойствие, потом — возбуждение, и вдруг он снова успокоился и, обернувшись к людям, которые волновались все больше, метались по палубе все отчаяннее, посмотрел так, словно сам он ничем с ними не связан и безучастно наблюдает за суматохой, не имеющей ни малейшего смысла.
Двух итальянцев ты давно потерял из виду, и ты огляделся в поисках других, кого знал, интернированных, которые также попали на корабль с острова Мэн. Но никого не обнаружил — ни Профессора, который еще вчера по обыкновению жаловался, что приходится спать на полу, ни кого-то из торговых моряков, которых, отдельно от капитана, разместили в бывшем танцевальном зале, а Пивовар был уже далеко, совсем далеко, плыл в одной из шлюпок, которые быстро удалялись от корабля, набитые до предела. На палубе бестолково суетились оставшиеся, люди будто искали выхода — пробежав несколько шагов, тут же бросались назад, и много людей, болтаясь из стороны в сторону, висело на канатах, спущенных с борта, некоторые прыгали в воду с высоты нескольких метров, в основном солдаты вашей охраны и члены команды; веревочные трапы, сброшенные с прогулочной палубы, тяжело раскачивались, увешанные людьми, словно гроздьями, и даже там, среди тех, кто как мухи облепили веревочные лестницы и не решались прыгнуть вниз, ты заметил нескольких человек, которые, одной рукой ухватившись за веревку, другой держали чемоданы и колошматили по головам более решительных, сползавших, точно крабы, по обращенной к борту стороне трапа.
Внезапно все стихло, сперва ты увидел шлюпку, килем вверх повисшую на тросах кранбалки, лишь затем друг за другом замелькали картинки — шлюпка, до отказа заполненная людьми, качнулась раз, другой, опрокинулась кверху дном и вытряхнула всех, люди посыпались вниз, как игрушечные фигурки. Прошло несколько секунд — в эти секунды было страшно взглянуть вниз, — и из воды вынырнули головы; крутившие лебедку матросы, словно вдоволь насмотревшись, бросились прочь и исчезли в толпе. Корабль вздрогнул, корма пошла вниз, вдруг замерла, перестав погружаться, но бортовой крен стал заметнее; на мостике раздались возгласы, ты повернулся и увидел капитана с двумя офицерами, которые сверху смотрели на метавшихся людей, словно все было штатной ситуацией, словно они владели положением, тогда как в действительности ожидали последних минут, когда их вместе с кораблем затянет на дно.
На миг ты отвлекся — буфетчик был за бортом, но ты еще услышал его крик:
— Прыгайте!
И потом на какое-то время — тишина, и вдруг команда, отданная четко и разорвавшая тишину громовым ревом:
— Спасайся, кто может!
И от одного к другому полетело:
— Спасайся, кто может!
Все еще полно людей на палубах.
— Прыгайте!
И ты прыгнул, зажмурив глаза, прыгнул, перевалился через ограждение, не оглянувшись напоследок, бросился в бездну.
Удар был сильный — видимо, ты обо что-то двинулся головой, так как, уйдя под воду, почувствовал режущую боль. Не тишина, когда ты вынырнул на поверхность, — крик барахтавшихся людей налетел, оглушая, крик звавших на помощь, отчаянно боровшихся за жизнь, вокруг них ширилось мазутное пятно, и ты увидел, что многие уже мертвы и держатся на воде лишь благодаря спасательным жилетам, точно чудовищные младенцы в огромных слюнявчиках, покачиваются на волнах, лежа навзничь и пустыми глазами уставясь на облака, которые сплошной пеленой заволокли небо. Корабль навис гигантской стеной, громада, в любую минуту готовая обрушиться и похоронить всех под собой. С палуб все прыгали люди, но ты уже плыл, ты плыл к горизонту, который раскачивался вверх и вниз то совсем близко, то где-то вдали, собрав весь резкий слепящий свет в узком проблеске между небом и морем.
Первое, что ты осознал затем, — что лежишь на плоту, но ты не помнил, как на нем очутился. Времени, видимо, прошло немного, — до корабля было не больше двухсот метров, но он накренился еще круче, нос целиком поднялся над водой, — лежа на плоту, ты чувствовал, что с тебя струями сбегает вода, чувствовал, что глаза и ноздри залепило мазутом, а сердце стучит где-то в горле, ты слышал шум своего дыхания, которое казалось дыханием кого-то другого, дыханием чужого человека, лежащего рядом, но как же трудно дались первые движения, как тяжело было поднять руки и ощупать деревянный настил, грубо оструганные доски, как же ты мучился, когда — сперва нерешительно, затем рывками, с отчаянием покинутого, который, проснувшись среди ночи, обнаруживает, что он один, — стал обследовать границы своего плота. Он был не больше кровати, и когда ты нашаривал край, пальцы сводило словно от электрического разряда, они немели, и ты отдергивал руку.
Никаких сомнений — просто померещилось, будто уже в воде ты услышал голос буфетчика, позвавшего тебя; ведь он не знал твоего имени, от попыток искать кого-то другого ты сразу отказался. Тупая поначалу боль стала сильнее, голову ломило, ты даже не ощупал как следует, просто потрогал лоб, и пальцы сразу слиплись от крови, и словно сквозь пелену ты увидел, что все, кто еще оставался на шлюпочной палубе, бросились на нос и стали карабкаться вверх по наклонной палубе, ты увидел, что первые из бежавших оступались, падали, цеплялись за поручни, за леера или срывались вниз. Кажется, из труб шел дым, но ты ничего не различал четко, и вдруг — удар, из иллюминаторов над самой водой повалил дым, брызнули мелкие осколки, и огромной доской, оторвавшейся где-то наверху, бесшумно смело последних еще медливших, еще болтавшихся на трапах и канатах. Корабль встал почти вертикально, затрясся всем корпусом — тебе показалось, что он немного приподнялся, перед тем как погрузиться, одним неудержимым движением скользнул вниз, и вдруг распахнулось небо над участком, отмеченным лишь мазутным пятном, обломками, головами людей и разбегавшейся вширь волной, которая почти обессилела к тому моменту, когда настигла тебя, а дальше, за тобой, разгладилась, словно никогда здесь ничего и не было.
