Дафна дю Морье - Паразиты
Она не имеет ничего против того, чтобы открыть благотворительный базар. Дост. миссис Чарльз Уиндэм вполне пристало открывать благотворительные базары. Правда, в известном смысле было бы куда занятнее, если бы она открыла базар как Мария Делейни; тогда можно было бы привлечь гораздо больше интересных людей и, конечно, денег. Возможно, такая мысль выглядит предательством по отношению к Чарльзу… Возможно, лучше об этом вовсе не думать. «Дорогой викарий, — начала она, — я с удовольствием открою Ваш благотворительный базар пятнадцатого апреля…»
Тут-то оно и случилось. Первый взрыв плача из коляски.
Мгновение-другое Мария не обращала на него внимания. Может быть, он прекратится. Может быть, это всего-навсего вой ветра. Она продолжала писать, делая вид, будто ничего не слышит. Плач становился громче. Нет, то не завывание ветра. То был сердитый, громкий плач проснувшегося младенца. Мария услышала шаги на лестнице, затем стук в дверь.
— Войдите, — сказала она, стараясь придать лицу серьезное, озабоченное выражение.
— Пожалуйста, мэм, — сказала молоденькая горничная. — Малышка проснулась.
— Все в порядке, благодарю вас, — ответила Мария. — Я как раз собиралась спуститься к ней.
Она встала и направилась к лестнице, надеясь, что горничная услышит ее шаги и подумает: «Миссис Уиндэм умеет обращаться с младенцами».
Мария подошла к коляске и заглянула в нее.
— Ну, ну, в чем дело? — суровым голосом спросила она.
Красная от гнева Кэролайн изо всех сил старалась подняться с подушки. Она была сильным ребенком. Нянька как-то с гордостью сказала, что такие маленькие дети крайне редко делают попытки подняться. Чем тут гордиться? — удивилась Мария. На долю самой няньки выпало бы куда меньше хлопот, будь Кэролайн маленьким, спокойным ребенком, который довольствуется тем, что мирно лежит на спине.
— Ну, ну, — повторила Мария. — Видишь ли, мне это совсем ни к чему.
Она подняла Кэролайн и похлопала ее по спинке на случай, если у девочки скопились газы. У ребенка началась икота. И вот… нет, она не ошиблась, у Кэролайн действительно скопились газы… Какое облегчение. Мария снова положила ее в коляску и укрыла пледом. После этого она вернулась в дом, но, не успев подняться по лестнице, услышала, что плач возобновился с новой силой. Мария приняла твердое решение не обращать на него внимания и снова занялась письмами. Но ей не удавалось сосредоточиться. Плач становился все громче; к нему стали примешиваться странные, неестественно высокие звуки.
Горничная, убиравшая комнаты, опять постучала в дверь.
— Малышка снова проснулась, мэм, — сказала она.
— Знаю, — сказала Мария. — Ничего страшного. Ей полезно немного покричать.
Горничная вышла из комнаты, и Мария услышала, как она что-то говорит внизу горничной, прислуживающей за столом.
Что она говорит? Вероятнее всего: «Бедная крошка». Или: «Она не имела права заводить ребенка, если не умеет с ним обращаться». Какая несправедливость. Она умеет, отлично умеет обращаться с младенцем. Если бы у самой горничной был маленький ребенок, его скорее всего оставили бы плакать день напролет и никто бы к нему не подошел. Плач неожиданно прекратился… Кэролайн уснула. Все в порядке. Но в порядке ли? Что, если Кэролайн удалось перевернуться и она лежит, уткнувшись лицом в подушку, и задыхается. Заголовки: «Ребенок актрисы задохнулся», «Внучка пэра Англии умирает в детской коляске». Неизбежно начнется следствие. Следователь задает вопросы: «Вы хотите сказать, что преднамеренно оставили ребенка плакать и ничего не предприняли?» Чарльз… губы побелели, лицо непреклонно-сурово. И трогательный маленький гробик, утопающий в нарциссах из Колдхаммера…
Мария встала из-за бюро и спустилась в сад. Из коляски не доносилось ни звука; эта тишина таила в себе что-то зловещее и ужасное. Мария заглянула внутрь.
Кэролайн лежала на спине, не отрывая взгляда от складного верха коляски. Едва увидев Марию, она снова заплакала. Ее личико сморщилось от отвращения. Она ненавидела Марию.
Вот она, материнская любовь, подумала Мария. Именно об этом писал Барри. Именно так я ее себе и представляла, когда держала Гарри на коленях в «Мэри Роз»; но в реальной жизни все не так. Мария оглянулась и увидела, что одна из горничных наблюдает за ней из окна столовой.
— Ну-ну, — сказала Мария и, погрузив руки в коляску, вынула Кэролайн и понесла ее в дом.
— Глэдис, — сказала она горничной, — раз малышка беспокоится, я, пожалуй, позавтракаю на четверть часа раньше обычного. Потом я ее покормлю.
— Хорошо, мэм, — сказала Глэдис.
Но Мария знала, что она не поддалась на обман. Ни на минуту. Глэдис догадалась, что Мария вынула Кэролайн из коляски и принесла в дом только потому, что не знает, как быть. Мария отнесла Кэролайн в детскую. Сменила пеленки. На это ушла целая вечность. Стоило ей положить Кэролайн на спину, как та снова начала кричать, лягаться и дергаться из стороны в сторону. Мария проткнула себе булавкой большой палец. Почему ей не удается воткнуть булавку одним ловким движением, как это делает нянька?
К завтраку она спустилась с Кэролайн на руках; сидя за столом, в правой руке она держала вилку, а левой поддерживала Кэролайн. Во время завтрака Кэролайн ни на мгновение не замолкала.
— Ну разве они не хитрецы? — сказала Глэдис. — Знают, когда ими занимается тот, к кому они не привыкли.
Она стояла у буфета и, заложив руки за спину, с сочувствием наблюдала за происходящим.
— Просто она проголодалась, вот и все, — холодно сказала Мария. — В два часа она поест и сразу успокоится.
Беда в том, что сейчас только четверть второго. Все расписание пошло кувырком. Ну, да ладно. Рожок сделает свое дело. Благословенный рожок, в который нянька налила «Кау энд Гейт».
Мария с трудом доела завтрак, проглотила кофе, затем снова отнесла Кэролайн в детскую и нагрела рожок, стоявший рядом с другими на белом сервировочном столике. Она чувствовала себя содержательницей бара, приготовляющей тройную порцию джина для какого-нибудь старого пьяницы.
— Заставьте ее пить медленно, — уходя, предупредила Марию нянька. — Ей надо постараться. Она не должна делать большие глотки.
Хорошо ей говорить. Но как заставить грудного младенца есть медленно? «Кау энд Гейт» через резиновый наконечник фонтаном бил в рот Кэролайн, но стоило Марии на секунду отобрать у нее рожок, как она начинала кричать и драться, точно разъяренный мужчина в приступе белой горячки. Кормление, которое должно было продолжаться двадцать минут, заняло всего пять. Кэролайн лежала на спине у Марии на коленях: живот раздут от переедания, челюсть отвисла, глаза закрыты. Она напомнила Марии бездомную старуху, которая после полуночи обычно спала в аллее около театра. Мария снесла ее вниз и снова уложила. Потом надела пальто и уличные туфли.
— Я схожу погулять с Кэролайн, — крикнула она в сторону кухни.
Ее никто не услышал. Горничные и кухарка разговаривали и смеялись под аккомпанемент включенного граммофона, который Чарльз подарил им на Рождество. Они ополаскивали чайные чашки, и до нее им не было никакого дела. Они, видите ли, развлекаются, тогда как она должна везти ребенка на прогулку.
Воздух был холодным и пронзительно свежим. Коляска Кэролайн, белая с черным верхом, была гораздо красивее колясок, попадавшихся навстречу. Мария уверенным шагом шла по направлению к Ричмонд-Парку и немного досадовала, что поблизости нет никого, заслуживающего внимания… Какого-нибудь знакомого или фотографа. Если бы хоть кто-нибудь знал, что она здесь, да еще с детской коляской. А так… пустая трата времени. Едва она успела перейти дорогу и войти в парк, как Кэролайн опять принялась плакать. Повторился утренний ритуал похлопывания по спине. Безрезультатно. Мария закатила коляску за дерево и принялась за кошмарную процедуру — смену пеленок. Кэролайн кричала пуще прежнего. Мария плотно укутала ее пледом и очень быстро пошла по дорожке, раскачивая коляску сверху вниз. Из-под пледа доносились приглушенные крики. День стоял ясный, и народа в Ричмонд-Парке собралось больше, чем обычно. Везде были люди. И все они слышали крики Кэролайн. Когда Мария почти бегом проходила мимо них, толкая перед собой коляску, они оборачивались, чтобы посмотреть на нее, останавливались, чтобы послушать. Всех привлекали крики младенца, летящие из коляски.
Девушки, занимавшиеся дрессировкой собак, сочувственно улыбались Марии; юноши на велосипедах пролетали мимо и громко смеялись.
— Успокойся, — в отчаянии шептала Мария сквозь зубы, — пожалуйста, успокойся.
В панике она развернула коляску, почти выбежала из парка и, дойдя до угла, остановилась у телефонной будки.
Она набрала номер театра, где репетировал Найэл, и после недолгого ожидания привратник, дежуривший у служебного входа, разыскал его.
