Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены
Выхожу из здания в дневной свет, соображаю, что сейчас здесь может быть Клер, и быстро ныряю в магазин, где вливаюсь в круговращение народа, медленно плывущего вокруг салатных стоек, и что-то про себя бормочу, будто в медитации. На стойках – нарезанный латук, помидоры черри, яйца вкрутую, дымящиеся подносы с мясом в непонятном соусе, ярко-оранжевые макароны с сыром.
Мне вспоминается забегаловка из рассказа Никсона, и я невольно кладу себе на тарелку мясной рулет и картофельное пюре, а потом большой половник горячих тяжелых макарон, от которых проседает пенопласт контейнера. Расплачиваюсь и ухожу в глубь помещения, где вижу нескольких человек, сидящих на пустых пластиковых бочках из-под огурцов.
– Не возражаете, если я присоединюсь?
Они молча смотрят на меня и продолжают есть.
Еда великолепна. Более чем великолепна, божественна. Такой союз вкусов мне никогда не приходилось ощущать.
– У вас занятой вид, – говорит мне китаянка из кафе, пока я устраиваюсь на бочке.
– Очень судьбоносный был день, – отвечаю я.
– Вернетесь на работу – и победа, победа, победа.
Я киваю. Она мне приносит чай.
– Вы знаете Ричарда Никсона? – спрашиваю я.
– Конечно! Без Никсона меня бы сейчас не было.
– Я занимаюсь Никсоном.
– Возьмите что-нибудь, – говорит она. – Перед уходом, возьмите себе на потом.
– Да, хорошо, – отвечаю я, не очень понимая, каких действий она от меня ждет.
Она хлопком кладет мне в руку батончик «херши».
– С миндалем любите?
– Отлично, – говорю я и смотрю вниз. Миндаль.
– Вы хорошо работаете, – кивает она. – Я вас знала от раньшего времени, давно, вы печенье покупали для жены.
Я ничего не понимаю.
– Не помните? – Она показывает мне коробку печенья в руке. «ЛУ пти экольер». – Покупали.
– Да, – говорю я, – правильно. Я такие покупал для Клер.
– Покупали, конечно.
– Это здесь было?
– Квартал дальше. Мы переезжали, место куда лучше. Большие банкиры, много всех, все жевать хотят.
– Не ожидал, что вы меня помните.
– Я никогда не забывала, – говорит она и на миг замолкает. – Сочувствую вам. Видела газеты. Очень плохо получилось.
– Это скорее у брата, чем у меня.
– У вас тоже. Вы и есть ваш брат.
– У меня все в порядке, – возражаю я. – Все проясняется.
– Будь здоров, не кашляй, – говорит она, провожая меня за двери.
В вестибюле после ленча в ожидании Ванды я сдираю обертку с батончика и откусываю кусок. Очень приятно, что эта дама из кафе меня запомнила. Странно, что она вообще знает, кто я. Знает меня, знает Клер, знает все о моем брате. Посочувствовала мне и подарила шоколадный батончик. Сейчас уже никто никому ничего не дарит.
Откусываю второй кусок, уже не волнуясь, как выглядит мой костюм и нет ли «где-то поблизости» Клер в облегающей рабочей юбке и в туфлях на каблуках, чуть высоковатых для респектабельных. Гляжу на снующих в вестибюле людей, думаю о Никсоне, человеке своего времени, и представляю, как бы он использовал новые технологии для шпионажа, для сбора информации. Интересно, писал бы он все так же без сокращений, бродил ли бы по порносайтам с айпада, качаясь в любимом бархатном шезлонге в своем тайном убежище в здании администрации президента? Что думал бы он о современных женщинах во власти? В конце концов, это же он сказал, что не видит женщин на работе в правительстве, ни на какой. Они эмоциональны и склонны к ошибкам.
Вторую половину дня я читаю многочисленные черновики леденяще-мрачной новеллы «О братской любви». Действие происходит в небольшом калифорнийском городке. Выращивающий лимоны фермер-неудачник сговаривается с женой убить трех своих сыновей, уверенный, что у Творца на них большие планы на том свете. После смерти младшего сына средний соображает, что происходит, и пытается рассказать старшему. Тот с ним обращается как с умалишенным: само Божие Слово нарушает. Средний брат возвращается домой к вечеру того же дня, и родители ему сообщают, что старший ушел к Господу. Мальчик в ужасе. В страхе за свою жизнь он говорит родителям, что должна быть какая-то причина, почему Господь, взяв жизни двух его братьев, оставил его на этом свете. Значит, у Господа есть на него план. Пораженные горем родители кивают и велят ему идти спать. Он произносит молитву на сон грядущий, притворяется спящим. Ночью он встает и убивает сперва отца, потом мать, все время боясь гнева Божия. Убив родителей, он поджигает дом и сарай и мчится прочь в семейном автомобиле, надеясь проскочить за границу до того, как власти его найдут.
Новелла насыщена паранойей, вопросами веры, опасениями, что родители плохо заботятся о детях, что сам Бог этим недоволен. Ожидание, что уцелевший брат должен совершить что-нибудь еще, что-нибудь героическое, – он обязан возместить им утрату.
Я читаю эти фрагменты, отражающие попытки Никсона пережить раннюю смерть двух своих братьев, Артура и Гарольда, а еще – собственный кризис веры. По контрасту с нервозным утром вторая половина дня приносит некоторое спокойствие. Я прошу ключ от мужского туалета, и мне дают запрограммированную карту, как ключ-карту гостиничного номера, говоря, что она действует десять минут. Туалеты роскошные, писсуары полны льдом – он щелкает, трещит, хлопает под моей струей. Говорят, что в уборных чище, когда мужчинам есть во что целиться.
Карта мне дает предлог пройти по коридорам, думая, как попали сюда документы Никсона. Каковы отношения этой «фирмы» с родственниками Никсона? Кто-то кого-то откуда-то знает. Тут всегда так: кто-то кого-то знает, с кем-то ты в школу ходил, с кем-то во дворе играл.
Описав пару кругов по фирме, я возвращаюсь в конференц-зал. Через секунду чихаю, и тут же появляется молодой человек с коробкой салфеток.
– Спасибо, – говорю я.
Мне напомнили, что за мной наблюдают.
В шестнадцать тридцать появляется Ванда.
– Тридцать минут до закрытия.
В без десяти:
– Десять минут.
Без пяти пять я кладу карандаш. Появляется Ванда, я ей показываю несколько страниц, начерканных карандашом на листах блокнота.
– Вы рассчитываете вернуться? – спрашивает она.
– Надеюсь. Это невероятно волнующее открытие. Я только-только приоткрыл крышку.
– Я передам миссис Эйзенхауэр, что вам понравилось.
– Спасибо вам. И за вашу помощь тоже. Доброго вам вечера.
Она улыбается.
Я еду домой, преисполненный еще большей любовью к Никсону, восхищаясь его разносторонностью, его тонкостью, его искусством в описании поведения людей. Останавливаюсь купить китайской еды, доезжаю до дома, устраиваюсь за столом в столовой и рассказываю все Тесси. Разговариваю с собакой, хлебая острый суп, и одновременно пишу с максимальной скоростью. Записываю все, что могу вспомнить, все изгибы мысли Никсона, глубины характера, юмора, такого темного и едкого, открывающего уровень рефлексии куда более глубокий, чем можно было предположить у Никсона по внешним признакам. Я думаю о том, как эти рассказы переопределят личность Никсона, изменят историческую науку – в частности, мою книгу. Пишу без остановки около часа, а потом вспоминаю соглашение о конфиденциальности и говорю себе, что сейчас я работаю только для себя, это черновой вариант, первые впечатления. Углубляясь, ловлю себя на желании описать характеры, текст детально. Я чувствую, будто мне заткнули пасть, облапошили, использовали, обвели вокруг пальца, и начинаю строить планы. Если родственники отрицают, что материалы существуют, если они не каталогизированы, то трудно будет что-нибудь доказать, куда-нибудь обратиться. Но меня не оставляет надежда, что Никсоны – люди разумные. Наверное, они захотят, чтобы я оставил его такого, как есть, во всей его славе и сложности. Сейчас интересно, какой будет следующий шаг. Есть у меня телефон Джулии? Пролистываю определившиеся номера. Терпение, говорю я себе. Пусть события идут своим чередом.
Телефон звонит.
– Добрый вечер, это мистер Сильвер?
– Вероятно. С кем имею честь?
– Джеффри Орди-младший, из фирмы «Вурлитцер, Пулитцер и Орди».
– Какой мистер Сильвер вам нужен?
– Простите?
– Джордж или Гарольд?
– Учитывая положение вещей, я делаю вывод, что Джордж в данный момент к телефону подойти не может, – отвечает он с некоторой досадой.
– Да, верно.
– Извините, что звоню так поздно.
– Ничего страшного, меня целый день не было.
– Я прямо к делу. Завтра в одиннадцать утра слушания в «Уайт-плейнз» по поводу автомобильной аварии вашего брата. Мы забыли вам сказать. Туда привезут и Джорджа – первое его появление на публике. Прессы будет полно.
– Завтра?
– Как я уже говорил, тот, кто должен был вас известить, просто забыл.
– У меня завтра ленч, очень важный, с человеком, которого я не могу себе позволить подвести.
– Я только передаю информацию.
– Звучит как нечто очень важное, но что при этом в более широкой перспективе можно и пропустить, – если это первое появление, то наверняка будут и другие.
