Дуглас Кеннеди - Испытание правдой
Но это была уже проблема завтрашнего дня.
На часах было почти десять тридцать. Утром меня ожидала четырехчасовая дорога в родной город, компанию в которой мне должен был составить тяжкий груз невеселых мыслей. А сейчас мне просто хотелось осушить последний бокал вина и принять таблетку травяного снотворного, которое всегда выручало, когда я предчувствовала бессонную ночь. Правда, маячило еще одно препятствие: двадцать восемь экзаменационных сочинений…
Я открыла тетрадку. Сочинение написал Джейми Бенджамин — круглый болван, который на моих уроках занимался исключительно тем, что гонял взад-вперед записки, адресованные девочке по имени Джэнет Крейг, дочери хозяина дилерского центра «Тойота», которой, казалось, суждено было еще до окончания школы забеременеть от какого-нибудь кретина вроде Бенджамина (он был форвардом школьной футбольной команды и, хотя изображал из себя мачо, проигрывал во всех баталиях, что я видела).
Вступительное предложение было таким:
«Эванджелина была оченъ, очень несчастной женщиной».
Не знаю почему, но я вдруг разрыдалась. Может, сказывался поздний час, или три бокала вина, телефонный разговор с Лиззи, мой крепко спящий муж, или чудовищное однообразие моей работы, необходимость из года в год преподавать один и тот же предмет детям, которым глубоко плевать на то, что я говорю. А может, всему виной был мой возраст, когда в пятьдесят три становится страшно при мысли о том, что в лучшем случае ты находишься в третьей части своей жизни, и сколько еще осталось…
Какой бы ни была причина, но я закрыла лицо руками и дала волю слезам. Должно быть, я проревела минут пять, не меньше, — так долго и горько я не плакала с тех пор как… ну, наверное, с того дня, когда моя мать ушла в мир иной.
Когда слезы иссякли, я встала из-за стола и прошла в ванную, умылась холодной водой, избегая смотреться в зеркало (теперь мне это не доставляло удовольствия). Потом вернулась в кабинет и снова села за стол. Я закурила, с удовольствием затягиваясь дымом, чувствуя, как он проникает в легкие. Выпустив облако, положила перед собой стопку тетрадей. И подумала, что в такие минуты есть только один выход: окунуться в работу.
Глава вторая
Дорога от Портленда до Вермонта длинная и необыкновенно красивая. Мне ли не знать, ведь я езжу по ней уже не один десяток лет. Это вам не прямая стрела федеральной трассы, тут тащишься по двухрядным шоссе местного значения через маленькие города и деревни, озерный край и самые красивые на северо-востоке горы. С тех пор как мы вернулись в Мэн в 1980 году, я, наверное, раз сто ездила этим маршрутом. Хотя я знаю здесь каждую извилину, меня ничуть не утомляет до боли знакомый пейзаж — прозаичные равнины, глухие леса, завораживающие виды Белых гор, пышная зелень, которой встречает гостей Королевство Вермонт. Я всегда открываю для себя что-то новое — лишний раз убеждаясь в том, что, приглядевшись повнимательнее, можно увидеть необычное в заурядном и привычном.
Но этим утром я почти не обращала внимания на пейзаж, мелькавший за окном. Мои мысли были далеко. В половине третьего ночи я все-таки закончила проверку сочинений, потом черкнула записку Дэну, попросив его переустановить будильник (как проснется) на половину девятого и позвонить мне на сотовый, когда выпадет свободная минутка. Спала я плохо, отравленная ядовитой смесью из тревог, девяти сигарет «Мальборо лайтс», щедрой дозы «Пино Нуар» и ожидания ночных звонков от Лиззи.
Когда я проснулась, Дэна уже не было, и автоответчик не оставил никаких сообщений. Я приняла душ, оделась, приготовила кофе и позвонила Лиззи на работу. Мне хотелось поговорить с ней, убедиться, что все в порядке, хотя и знала, что она рассердится из-за моих проверок. Трубку снял кто-то из ее коллег, и, когда я попросила к телефону мисс Бакэн, мне ответили, что она на утреннем совещании. Что-то передать?
— Ничего, — сказала я. — Перезвоню позже.
Новость о том, что она на работе, я встретила с облегчением и настроилась на то, что целый день буду думать о ее предстоящей встрече с Марком Маккуином, которая, как я полагала, должна была состояться сразу после работы. Может, мне стоило оставить ей сообщение, попросив перезвонить, как только…
Нет, она решит, что я шпионю за ней. В конце концов, они ведь могут встретиться поздно вечером. Скажем, за ужином в ресторане (нет, он наверняка захочет поскорее покончить с этим), и тогда их беседа затянется надолго. А может, Лиззи захочет потом поболтать с подругой (как бы не так, ведь она мечтает затащить его в постель). Или пойдет вымещать злость и обиду в спортзале.
Как бы то ни было, если она будет очень расстроена, то наверняка позвонит мне, и…
Стоп. Ты все равно ничего не можешь сделать, пока не поговоришь с ней. То, что она вернулась на работу, уже хорошо. Ты никак не можешь повлиять на ситуацию. Займись своими делами, день тебе предстоит тяжелый.
Я выпила две кружки кофе, и у меня открылся тяжелый кашель. Девять сигарет. Пришлось дать зарок не курить ни сегодня, ни завтра.
Залив в термос кофе, я схватила дорожную сумку и около девяти вышла из дому. По дороге я заехала в школу, отдала в секретариат сочинения, прочитала пару бесполезных сообщений из своего почтового ящика и через десять минут выбежала на улицу, радуясь тому, что вернусь на работу не раньше чем через десять дней, когда школа откроется после пасхальных каникул.
Мой джип пробирался через хаотично застроенные жилые районы Портленда. Разве что на Парк-стрит остался островок колониальной архитектуры, а сразу за ним тянулись многоквартирные дома эпохи Великой депрессии (раньше они казались мне китчем, а теперь я признавала в них крутое ретро). Потом шли приземистые серые дома рабочих кварталов, неизбежный атрибут каждого скромного города Новой Англии. По мере приближения к хайвею плотность застройки снижалась. И уже через несколько минут можно было вырваться на волю. Вот за что я любила Мэн — за бескрайние просторы, за то, что девственная природа всего в нескольких милях от двери твоего дома.
Я свернула на автостраду 25 в направлении на запад. Уже через полчаса показались указатели на озеро Себаго, Бриджтон и Пелхэм.
Пелхэм… Я не была там с тех пор, как…. да, с тех пор, как мы покинули это проклятое место летом 1975 года. Даже после того, как мы наконец выбрались из той убогой квартиры и поселились в доме доктора… как же его звали?.. тридцать лет прошло, страшно подумать… Бланд!.. точно, даже после того, как мы переехали в дом доктора Бланда, Пелхэм с каждым днем все больше убеждал нас в том, что мы никогда, никогда больше не будем жить в маленьком городе. Конечно, я была настолько сломлена чувством вины из-за того, что натворила с этим… (и сейчас, через столько лет, мне неприятно вспоминать его имя), что смиренно исполняла роль идеальной жены доктора и матери его детей. Мне удалось убедить себя в том, что, пока Дэн счастлив со мной, он меня не бросит, если за мной все-таки придут федералы и консервативные газеты Мэна окрестят меня «Мадам Лафарг» движения «метеорологов». Я тогда думала, что мне будет светить от двух до пяти лет за укрывательство и пособничество преступнику.
Но федералы так и не пришли, и катастрофические сценарии, которые рисовало мое воображение, так и остались фантазиями. В городе никто и никогда не вспоминал моего гостя. А бедный Билли (интересно, жив ли он?) сдержал слово и не проболтался о том, что видел в ту ночь.
Я долго истязала себя самокритикой, убеждая в том, что наказание неотвратимо, и продолжала ждать незваных гостей. Но на смену зиме пришла весна, а в моей жизни так ничего и не произошло, разве что умер несчастный отец Дэна. Но после того, как он пролежал полгода в коме, это было скорее облегчение для нас обоих.
Вскоре я наконец-то смогла съездить в Нью-Йорк. Был долгий и безумный уик-энд с Марджи. (Я не уставала ругать себя за то, что столько времени оттягивала визит в этот сумасшедший чудо-город, который — даже при всей своей неопрятности середины семидесятых — остается символом всего самого динамичного и стоящего в американской жизни.)
И вот в один из пьяных вечеров мучивший меня вопрос все-таки прозвучал. Мы сидели в джаз-клубе неподалеку от Колумбийского университета, слушали фантастическое буги-вуги в исполнении пианиста по имени Сэмми Прайс. Когда он сыграл последнюю композицию — а это было уже полвторого ночи, и мы обе были изрядно навеселе, — Марджи спросила, рассказала ли я кому-нибудь о том, что произошло, когда Тобиас Джадсон (ну вот я и произнесла его имя) появился в нашем городке.
— Ты по-прежнему единственная, кто об этом знает, — ответила я.
— Пусть так и остается, — сказала она.
— Можешь не беспокоиться.
— Но ты ведь до сих пор чувствуешь себя виноватой, не так ли?
— Жаль, что я не могу просто переболеть этим, как гриппом.
