Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени
– Зачем?
– Классный вопрос. Я тебе это припомню. Мы ничего больше не говорим, пока машина не останавливается напротив квартиры Клэр и Клариссы. Я смущенно смотрю на Гомеса.
– Одного тебя оставлять нельзя, – тихо говорит он мне.
Я не спорю. Гомес открывает входную дверь, и мы поднимаемся наверх. Клэр открывает дверь, и при виде меня лицо ее становится расстроенным, радостным, веселым, все вместе.
КЛЭР: Я уговорила Генри пойти в мою комнату спать, и мы с Гомесом сидим в гостиной, пьем чай и едим ореховое масло и сандвичи с желе из киви.
– Учись готовить, женщина, – поучает Гомес. Он выглядит как Чарльтон Хестон, читающий десять заповедей[67].
– Непременно, но в другой раз. – Я размешиваю сахар в чае. – Спасибо, что приехал и привез его.
– Ради тебя, котенок, все, что угодно.
Он начинает сворачивать сигарету. Гомес – единственный из известных мне людей, кто курит во время еды. Я решаю промолчать. Он прикуривает. Смотрит на меня, и я мысленно готовлюсь.
– Итак, в чем там было дело, а? Большинство людей, которые ездят в благотворительную фармакопею, больны или СПИДом, или раком.
– Ты знаешь Бена? – Не знаю, почему я удивлена. Гомес знает всех.
– Я слышал про Бена. Моя мама ездила к Бену, когда сидела на химиотерапии.
– А-а… – Я взвешиваю ситуацию, думая, о чем я могу упомянуть без последствий.
– Что бы Бен ему ни дал, Генри начал жутко тормозить.
– Мы пытаемся найти что-то, что поможет Генри оставаться в настоящем.
– Кажется, сейчас его в настоящем можно только как мебель использовать.
– Согласна. Может, дозу снизить?
– Зачем ты это делаешь?
– Что именно?
– Помогаешь и содействуешь мистеру Мочилову. Выходишь за него замуж, ни больше ни меньше.
Генри зовет меня. Я поднимаюсь. Гомес протягивает руку и хватает меня за локоть.
– Клэр. Пожалуйста…
– Гомес. Пусти меня.
Я смотрю на него. После длинного, ужасного момента он отводит взгляд и отпускает меня. Я бегу по коридору в свою комнату и закрываю дверь.
Генри вытянулся, как кот, по диагонали на кровати, лицом вниз. Я снимаю туфли и вытягиваюсь рядом с ним.
– Как ты? – спрашиваю я у него. Он переворачивается и улыбается:
– Божественно. – Он гладит меня по лицу. – Хочешь присоединиться?
– Нет.
– Ты такая хорошая, – вздыхает Генри.– Не нужно было пытаться совратить тебя.
– Я не хорошая. Мне страшно.
Мы лежим вместе в тишине очень долго. За окном светит солнце, и я вижу свою спальню в свете дня: изгиб кровати из орехового дерева, золотой и фиолетовый цвета восточного ковра, расческа, губная помада и банка с кремом для рук на ночном столике. Копия «Искусства в Америке» с Леоном Голубом[68] на обложке лежит на сиденье моего старого кресла с распродажи, частично скрытое «A Rebours»[69]. На Генри черные носки. Длинные костлявые ступни свисают с кровати. Он кажется мне таким худым. Глаза Генри закрыты; возможно, он чувствует, что я на него смотрю, потому что открывает глаза и улыбается мне. Волосы падают на его лицо, и я убираю их назад. Генри берет мою руку и целует ладонь. Я расстегиваю его джинсы и нащупываю член, но Генри трясет головой, убирает мою руку и держит ее.
– Извини, Клэр, – тихо говорит он. – В этой штуке есть что-то такое, что закорачивает все системы. Может, попозже.
– Да, в брачную ночь это будет весьма кстати. Генри трясет головой:
– На свадьбу я это принять не смогу. Слишком весело. В смысле, Бен, конечно, гений, но он привык работать со смертельно больными людьми. Что бы он сюда ни добавил, ощущение – как будто умираешь. – Он вздыхает и ставит банку с таблетками на тумбочку. – Нужно послать это Ингрид. Для нее это то, что надо.
Я слышу, как открывается и захлопывается входная дверь; Гомес ушел.
– Хочешь поесть?
– Нет, спасибо.
– Бен согласен сделать то, другое, лекарство для тебя?
– Он собирается попробовать.
– А если оно не подойдет?
– В смысле, если Бен все запорет?
– Да.
– Что бы ни случилось, мы будем вместе, пока мне не стукнет сорок три. Поэтому не волнуйся.
«Сорок три?»
– А что случится после этого?
– Не знаю, Клэр. Может, я выясню, как остаться в настоящем.
Он обнимает меня, и мы лежим неподвижно. Когда я просыпаюсь, уже темно, Генри спит рядом со мной. Маленькая банка с таблетками сияет красным светом, отражаясь от светящихся цифр на часах. «Сорок три?»
27 СЕНТЯБРЯ 1993 ГОДА, ПОНЕДЕЛЬНИК(КЛЭР 22, ГЕНРИ 30)КЛЭР: Я захожу в квартиру Генри и включаю свет. Мы сегодня идем в оперу, на «Призраков Версаля»[70]. Опоздавших в «Лирик-оперу» не пускают, поэтому я волнуюсь и сначала даже не понимаю, что свет выключен, то есть Генри нет. Когда до меня это доходит, я начинаю злиться, потому что теперь мы точно опоздаем. Потом мне приходит в голову, что он мог исчезнуть. Но тут я слышу дыхание.
Замираю. Дыхание доносится из кухни. Бегу туда, включаю свет и вижу Генри, лежащего на полу, при полном параде, в странной, судорожной позе и с открытыми невидящими глазами. Я замираю, он издает низкий, нечеловеческий звук, это стон, который хватает его за горло, прорывается сквозь сжатые зубы.
– О боже, господи!
Звоню 911. Оператор уверяет меня, что «скорая» будет через пару минут. Я сижу на полу в кухне, глядя на Генри, и меня захлестывает волна злости. Я нахожу записную книжку Генри в столе и набираю номер.
– Да? – Голос кажется высоким и далеким.
– Это Бен Мэттесон?
– Да. А кто вы?
– Клэр Эбшир. Послушайте, Бен, Генри лежит на полу, сведенный судорогой, и не может говорить. Какого черта?
– Что? Черт! Звони девять один один!
– Уже…
– Препарат симулирует болезнь Паркинсона, ему нужен допамин! Скажи им, черт! Позвони мне из больницы…
– Они уже здесь…
– Отлично! Позвони мне…
Я вешаю трубку, и тут появляются парамедики.
Позднее, после того как «скорая» приехала в больницу «Мерси», после того как Генри приняли, вкололи что-то, подключили к системе и он лежит на больничной койке, прикрепленный к датчикам, расслабленный и спящий, я поднимаю глаза, вижу высокого костлявого парня у двери палаты Генри и вспоминаю, что забыла позвонить Бену. Он входит в палату и встает по другую сторону койки. В комнате темно, и свет, падающий из коридора, очерчивает силуэт Бена, когда он наклоняет голову и говорит:
– Прости. Мне очень жаль.
Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до руки Бена.
– Все в порядке. С ним все хорошо. Правда.
– Это полностью моя вина,– качает головой Бен. – Не нужно было делать этого для него.
– Что произошло?
Бен вздыхает и садится на стул. Я сажусь на постель.
– Возможно несколько причин. Может, просто побочный эффект, это могло случиться с любым. Но может, Генри неправильно записал рецепт. В смысле, запомнить его сложно. А проверить нельзя.
Мы оба сидим молча. Капельница качает жидкость в руку Генри. Входит дежурная с каталкой. Наконец я говорю:
– Бен?
– Да, Клэр?
– Можешь кое-что для меня сделать?
– Все, что угодно.
– Сними его с этого. Больше никаких препаратов. Таблетки не работают.
Бен улыбается облегченно.
– Просто скажи, что запрещаешь.
– Именно.
Мы смеемся. Бен какое-то время сидит со мной. Когда он собирается уходить, берет меня за руку и говорит:
– Спасибо, что отнеслась к этому с пониманием. Он бы запросто умер.
– Но не умер ведь.
– Да, не умер.
– Увидимся на свадьбе.
– Да.
Мы стоим в холле. В ярком свете дневной лампы Бен кажется усталым и больным. Он кивает и поворачивается, идет по коридору, а я возвращаюсь в палату, где спит Генри.
ПОВОРОТНЫЙ МОМЕНТ
ГЕНРИ: Я прогуливаюсь по Линден-стрит, в Саут-Хейвене, уже около часа, пока Клэр с мамой сидят у флориста. Свадьба завтра, но как у жениха у меня и обязанностей-то никаких нет. В списке моих обязанностей главный пункт – прийти. Клэр постоянно бегает по примеркам, консультациям, подгонкам. Когда я ее вижу, она выглядит довольно грустной.
Сегодня ясный холодный день, и я просто шатаюсь. Жалко, что в Саут-Хейвене нет приличного книжного магазина. Даже в библиотеке здесь в основном Барбара Картленд и Джон Гришем. У меня с собой Клейст «пингвиновского» издания, но настроение не то. Прохожу мимо магазина антиквариата, булочной, банка, еще одного антикварного. Проходя мимо парикмахерской, заглядываю в витрину: там какого-то старичка бреет проворный маленький лысеющий парикмахер, и я сразу понимаю, что нужно сделать.
Маленькие колокольчики звенят над дверью, когда я захожу внутрь. Пахнет мылом, паром, шампунем и стареющей плотью. Все покрашено в бледно-зеленый. Кресло старое, с хромированным орнаментом, вдоль деревянных полок стоят изысканные бутылочки, подносы с ножницами, расческами и бритвами. Атмосфера почти больничная; это очень в стиле Норманна Рокуэлла[71]. Парикмахер смотрит на меня:
