Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

Она видела, что тому не хочется произносить эти слова, превращая их в правду.

– Малышка… С ней все нормально?

С ней. Значит, это девочка. Они говорили, что не хотят знать пол ребенка заранее, хотя Кейт втайне хотелось, чтобы все спланировать, покрасить детскую, представить себе свою дальнейшую жизнь. Кому не хотелось бы узнать, что именно ждет в будущем? Она надеялась на дочку. Мальчик и девочка – полная семья, все на месте, все галочки проставлены. Тогда почему она ощущала растущий ужас, овладевающий ее сознанием и мешающий мыслить рационально?

Доктор Фрейзер захлопнул блокнот.

– Зависит от вашего определения нормы. Она прекрасно дышит и по-своему вполне здорова. Но… В общем, боюсь, вы должны приготовиться к тому, что ваша дочь не совсем такая, как вы ожидали.

Адам, наши дни

Давным-давно, когда он впервые покинул родительский дом и начал каждую неделю созваниваться с отцом, Адам начал считать паузы в разговоре. Эта затянулась надолго. Четыре секунды, пять. Шесть.

– И что? – наконец не выдержал он. – В чем проблема?

Значит, мать вышла на связь. Она была жива, так что ничего странного, что однажды она должна была снова появиться на горизонте.

– В чем?.. В ней, Ади. Столько лет прошло. Она написала мне на электронную почту. Я прочитал, когда проснулся. Она в Америке.

Адам пожал плечами, хотя отец и не мог увидеть этого по телефону. Он слышал, как внизу на кухне дома, который они снимали все вместе, Барри спорит с Илоной из-за масла. «Это не я оставил крошки, это ты его брала, хоть и говоришь, что веганка». Как он от этого устал…

– Я знал, что она в Америке.

– Откуда?

– Пап, есть такая штука – интернет. Ты что, за все эти годы так и не пытался ее найти?

– Ну… нет.

Это означало, что он не хотел искать. Проще притвориться, что у Адама никогда не было матери или что она вышла за дверь, когда ему было семь, и испарилась.

– Ты не… не разговаривал с ней? – в смятении спросил его отец.

Господи!

– Нет, конечно. С чего она вдруг решила написать?

– Из-за книги. Пишет, что нам нужно поговорить.

Адам стиснул зубы. Он немного завидовал отцу, от которого толку было, как от штопаного презерватива, – не только сумел наконец дописать книгу, но и опубликовал ее, получив неплохие деньги, а теперь за права на нее разгорелась настоящая война. А Адам тем временем никак не мог найти звукозаписывающую компанию, которая взяла бы его группу.

– А в чем проблема с книгой?

– Есть один продюсер, который хочет снять по ней фильм. Из Лос-Анджелеса. Конечно, чаще всего подобные проекты заканчиваются ничем, но все равно – это неплохо…

Он умолк.

– А какое отношение это имеет к ней, папа?

– Ну, просто так получилось. Похоже, она замужем за этим продюсером. Твоя мать – его жена.

– Что? Ты не знал этого, когда подписывал контракт?

– Ну… нет. Конечно, я поискал информацию о нем в сети. Но там не… в общем, я не знал.

Теперь пауза на несколько секунд повисла уже со стороны Адама. Его мир пошатнулся, и наружу грозила вырваться вся злость, лишь легкой тени которой было достаточно, чтобы спалить его изнутри.

– Все равно не понимаю, в чем проблема.

– Возможно, нам придется с ней увидеться, Адам. Он приезжает, чтобы встретиться со мной. Полагаю, она приедет с ним. Она хочет об этом поговорить.

Адам повесил трубку. Просто прекратил звонок, без прощания, без объяснения, и с некоторым удовлетворением представил себе, как отец смотрит на телефон, пытаясь понять, не сломался ли он. Потом – знакомое чувство вины. Зачем вымещать злость на том из родителей, кто остался с ним? Адам откинулся на незаправленную кровать и задумался о том, что увидит мать, вернувшуюся в его жизнь пятнадцать лет спустя. Двадцатидвухлетнего сына, снимающего дом вместе с еще тремя людьми, двое из которых – члены его группы, еле сводящей концы с концами. Душ, обрастающий все новыми видами плесени, явно недостаточное количество полотенец на всех и бесконечную вереницу девчонок, крадущихся на цыпочках по грязному коридору, чтобы раствориться в рассвете. Живущего за счет отца, которого он терпеть не может, но в то же время любит какой-то печальной любовью.

Ему не нравилось предаваться подобным мыслям, поэтому он резко вскочил с кровати. Нужно выйти. Нечего сидеть на кухне, намазывая масло на тосты вместе с Барри и слушая его веселый треп о различиях между конкурирующими марками растительных спредов. Снаружи раскинулось бледное небо, тоскливое и пустое. Ветер гонял мусор по неухоженному садику перед домом. Совсем непохоже на Лос-Анджелес, где все эти годы жила его мать. Замужем за кинопродюсером. Наверное, она богатая. Гламурная. Адам стукнулся лбом в запотевшее оконное стекло, чтобы легкая боль отвлекла его от мыслей о матери – о дне, когда она ушла, и о том, что было после, – и спустился вниз, затолкав телефон в карман худи и сунув кошелек в другой. Его рука на секунду задержалась над россыпью масок на столе в прихожей, но теперь это уже никого не волновало. Даже его самого, несмотря на то, что он из-за этого потерял. Несмотря на то, что он знал. Он пронесся мимо кухни, прежде чем Барри успел вымолвить хоть слово, поднося тост ко рту. На улицу, навстречу дню, не холодному и не жаркому. Топая по грязному тротуару, он думал только о Делии. О том, как это примет она. Что это будет означать для нее. Для них обоих.

Кейт, 2003 год

Кейт едва не опьянела от счастья побыть одной. Когда-то она принимала это как должное. Просто оказаться женщиной в кафе, самой по себе. И снова началось – в последнее время в ее голове крутился фильм, словно она видела на экране саму себя. «Женщина набрала больше десяти кило. Сапоги застегиваются только наполовину. На голове отросли темные корни, а на лице появились новые страдальческие морщины».

Но она хотя бы смогла выйти из дома и, слава богу, вокруг было тихо. Не нужно было никого утирать, нянчить или утешать. Всего на час, и это было здорово – хотя бы на минутку получить возможность поднести к губам чашку кофе и ощутить вкус пенки, не слыша жалоб Адама, тянущего ее за руку, и не напрягая слух, не заплачет ли Кирсти. Трудно заниматься чем-то еще, если твой ребенок может умереть в любой момент, и уже одни усилия, необходимые чтобы сохранить дочке жизнь, изнашивали Кейт, словно старые часы. Ей казалось, что она неплохо справлялась после рождения Адама – да, у него случались истерики и он не рано научился говорить, но ее фигура вернулась к прежнему виду, словно упругий теннисный мячик, и она не реагировала на его плач, как и полагается, пока ребенок не прекращал плакать. Но в этот раз… Этот раз ее сломал.

Полуприкрыв глаза, она погрузилась в атмосферу кафе, звон чашек и шипение пара. В заведении было полно молодежи. Они сидели на стульях, развалившись и слушая музыку в наушниках. Разве она сама не была когда-то молода? Ей всего тридцать один. Она поправила легинсы и футболку. Типичная мамочка из Бишопсдина – вот на кого она стала похожа. Оставалось только купить «рендж-ровер».

Сейчас жизнь казалась трудной. Эндрю каждый вечер приезжал с работы и плюхался на диван, ожидая ужина и сочувствия, потому что каждый день ему нужно было оставлять провонявший дом и ехать туда, где люди не кусаются, а если им что-то нужно, то они не бьются на полу в истерике, и после них на рукаве кардигана не остаются пятна дерьма. «Будь добрее, Кейт». Находить в себе силы изображать Добрую Кейт становилось все труднее. Да, ему приходилось нелегко – тратить кучу времени на дорогу и работать допоздна на ужасного начальника, а потом спешить домой, чтобы помочь ей с купанием и укладыванием детей, но ей-то было еще труднее целыми днями торчать дома. Подход Эндрю к их новой жизни был прост – продолжать жить как ни в чем не бывало. В те ужасные дни после родов на нем держалось все. Он мыл ей голову, пока она не могла двигаться. Готовил ужасную еду, вечно пересоленную или подгоревшую. Приглашал друзей и родных, хотя Кейт не хотела никого видеть и не хотела, чтобы кто-нибудь видел их. Эндрю отказывался сдаваться. У них же родился ребенок, разве нет? Они должны были кормить и одевать дочку и любить ее вопреки всему, и он должен был продолжать работать, потому что Адама тоже нужно было содержать. Она не могла понять его хода мыслей – с ними приключилась невероятная несправедливость. Должен же был найтись способ что-то с этим сделать, разве не так? Но такого способа не было.