Это могли быть мы - Макгоуэн Клер
– Ой!
Открыв глаза, она вдруг увидела, что смотрит снизу вверх на сад, тяжело осев на террасу. Сквозь платье она ощущала холод камня, а вокруг гудели голоса людей, склонившихся над ней.
– Эндрю?
Да где же он? Кейт даже не сразу почувствовала боль. Ей на мгновение показалось, что она пытается удержаться на гребне огромной волны, которая подхватила и несет ее. Боль обрушилась внезапно, словно удар о стену. Ужасный шум исходил откуда-то из глубины ее собственного тела, и словно издалека она услышала плач Адама. Кто-нибудь должен его увести. Ему не следует видеть мать в таком состоянии. Она попыталась заговорить.
– Эн… Э-дрю…
Сквозь пелену шума и боль прорезалось какое-то новое ощущение – рука Оливии, холодная как лед, в ее руке. Раздался высокий и чистый голос Оливии:
– Кейт, кажется, роды начались.
Невозможно! До срока оставалось еще больше месяца. Она вцепилась в руку подруги, пытаясь давлением пальцев сказать то, что никак не мог произнести ее язык.
– Э… Э-дрю?
Почему он не пришел ей на помощь, когда она нуждалась в нем больше всего?
– Все хорошо. – Лицо Оливии представлялось Кейт просто бледным овалом. – Все будет хорошо. Обещаю.
Впоследствии Кейт задумывалась, не была ли Оливия каким-то образом виновата в произошедшем. Словно ее обещание, совершенно бестолковое, в тот момент приобрело губительную мощь проклятия.
Дальше – только отрывочные воспоминания. Боль была слишком сильна, чтобы запомнить все происходившее.
Шершавая обивка сидений в машине, переплетение серых и голубых нитей. Игрушка Адама, закатившаяся под переднее сиденье – блестящая красная пластмассовая машинка с желтыми колесами. Ее было видно только потому, что Кейт лежала на сиденье. Ее рвало, и она пыталась сдержать рвоту липкими ладонями. Эндрю сидел за рулем и пытался вести машину.
– Боже! Боже! Я не знаю, что делать. Держись, мы почти приехали!
А она думала об Адаме. Где Адам? С кем он? Наверняка с Оливией – она его не бросит. Когда родился он, все было совсем не так. Схватки подступали постепенно, дав время доехать до больницы и устроиться с книжкой, угрюмо ожидая предстоящее испытание. Что происходит на этот раз? Почему так больно?
Позднее.
Нежные руки касались ее. Ей хотелось плакать. Анестезиолог в зеленом медицинском костюме смотрит на нее добрыми глазами. Когда она поморщилась, почувствовав укол, он сказал:
– Простите, что причинил вам боль, Кейт.
Кейт… Кейт… Все зовут ее по имени, а она не может ответить. Голоса в голове: «Тазовое предлежание. ПСП…» Ничего не понятно. Ее ворочали, словно кусок мяса. Звенели какие-то звонки. Она запрокинула голову, и ее понесли торжественно, словно жрицу к могиле.
Еще позднее.
За дверью плакал Эндрю, и она испугалась за него, за себя, за них обоих, несмотря на боль и крики. А еще она немного злилась. Ему-то что плакать? Потом она перестала ощущать все, что ниже поясницы, словно часть ее тела исчезла. Потом каким-то образом оказалось, что уже ночь, и она лежала одна в тусклом свете лампочек, похожих на догорающие свечи. Никто к ней не подходил. Она сжала кулаки. Ниже пояса все пылало от боли. Зачесался нос, и Кейт сосредоточилась на этом ощущении, потому что оно означало, что она жива. Никто так и не подошел. У нее не было сил кричать, значит, она умирала. Ей захотелось помолиться. Но о чем? Об Адаме, об Эндрю. Но она даже не могла себе представить их лиц. О доме. О мебели, о ярких лампах. Будет нечестно, если она их больше не увидит. Снова голоса вокруг нее, вспыхивающие и гаснущие огоньки, убийственное облегчение оттого, что ее куда-то везут. Вафельное полотенце напомнило ей ее собственную детскую кроватку. Или это была кроватка сестры, Элизабет? Теперь всем занимался кто-то другой, и она могла оставить свое тело. «Я сдаюсь», – пыталась сказать она. Эндрю был где-то рядом, суетливо взмахивая рукавами накинутого голубого халата. Она ощутила ужасный страх, как и тогда, в машине: он не мог ее защитить. Частичка души, доверявшая ему, испытывавшая к нему слабость, огрубела и застыла. Теперь она понимала, что не может на него полагаться. Во всяком случае, не в главном.
Над ней склонилось чье-то лицо, темное на фоне четырех ярких как солнце огней.
– Здравствуйте, Кейт…
Хирург. Подобный богу.
– У ребенка возникли небольшие проблемы, поэтому сейчас мы сделаем экстренное кесарево сечение. Когда вы проснетесь, все уже закончится.
Закончится. Она ухватилась за это слово, как за соломинку. Теперь ей было все равно. Лишь бы это закончилось.
Еще намного позднее. Или раньше – без понятия.
Эндрю сидел на стуле возле ее койки, положив голову на молитвенно сложенные ладони. Он не спал. Она словно плыла. Ее тело исчезло, и это наполняло Кейт счастьем. Ее рука пульсировала, и, опустив глаза, Кейт увидела трубку, вставленную в вену. Тянущее ощущение в руке тоже говорило о том, что ей поставили капельницу. Значит, вот что чувствовал связанный Гулливер.
В горле пересохло, и она с тоской смотрела на кувшин с водой, пока Эндрю вдруг не вздрогнул, услышав слабое чмоканье ее распухших губ.
– Ты очнулась? – Он проследил за направлением ее взгляда. – Не уверен, что тебе можно… Но…
Он оглянулся в поисках стакана и, найдя его, поднес к ее губам, пролив немного воды на постель. Ему пришлось поддерживать ее, потому что она не могла держать голову. Кейт едва не захлебнулась, торопливо глотая воду. Эндрю обтер ей лицо.
Всплыло смутное воспоминание. Ребенок. Должен быть ребенок. Эндрю откинул волосы со лба, и Кейт заметила залысины, появившиеся за годы их знакомства, заляпанные очки, усталые глаза.
– Они собираются поговорить с нами. Мне одному говорить отказываются.
– Где?..
– Я не видел. Меня выставили, – он уставился в пол. – Кейт… Я не знаю…
Дверь распахнулась, и вошел коренастый мужчина в белом халате, седеющий, с кольцами на пальцах.
– Мистер и миссис Уотерс, – произнес он, переворачивая листок в блокноте.
Кейт было непривычно это слышать – на работе и в большинстве документов она пользовалась девичьей фамилией. За его спиной маячили двое врачей помоложе – рыжая девица с шелушащимся носом и волосами, забранными в хвост, и юноша с огромным кадыком. Кейт вспомнила об Адаме. Кто с ним? Оливия, вспомнила она. Оливия не могла его бросить, и это принесло Кейт огромное облегчение, когда ее везли в операционную. Кто-то другой отвечал за все. Кто-то, на кого можно было положиться. Врач – в карточке на груди было написано «доктор Камерон Фрейзер» – вздохнул. Он оперся крепкими руками о край койки.
– Мне очень жаль, но я должен сообщить плохую новость.
– Нет-нет-нет… – залепетала Кейт, хоть и не могла говорить.
«Не говорите! Не превращайте все в реальность!»
– Возможно, вы обратили внимание, что со мной сегодня студенты. Если хотите, могу попросить их выйти, хотя это и важно для их обучения.
Эндрю неуверенно посмотрел на меня.
– Наверное…
– Пусть уйдут! – откуда-то из груди Кейт наконец-то вырвался голос.
Господи! Неужели ему не понятно, что сейчас не тот момент, когда им нужны зрители?
Доктор Камерон Фрейзер вздохнул и взмахом руки, на которой легонько звякнул «Ролекс», приказал сопровождающим выйти.
– Мистер и миссис Уотерс, вы можете сказать, бывали ли в ваших семьях случаи генетических заболеваний, инвалидности и тому подобное?
– Кажется, нет… – недоуменно протянул Эндрю.
– Случаи мертворождения или младенческой смертности?
Они оба уставились на врача. Тот откашлялся.
– В общем, не важно. Мы постараемся во всем разобраться, хотя это и не всегда получается, особенно в таких случаях.
В каких случаях? «Скажите хоть что-нибудь!» Краем глаза она заметила бледное лицо Эндрю. «Скажи же хоть что-нибудь!»
– Но… э… доктор…
