Наталия Медведева - Лень
Дусик возвращается к столу. Он улыбается, глаза его будто наполнены слезами, блестят. Он садится рядом с Верой, на место саши. Тот, уже поддатый, насаживает куски маринованного мяса на шампуры. И маринад цвета менструации сочится сквозь его пальцы в чашу, капает, течет у него меж пальцев.
— Давайте завтра пойдем на выступления писателей. В университете устроили конференцию русских писателей, — говорит энтузиастка Галя. — Там будет Алешковский…
— А Лимонова там не будет? — спрашивает Верка, думая, что тот может прийти в белом костюме или военном мундире.
— Я не помню всех имен, Верочка. А кто такой Лимонов?
Верка была уверена, что саша ответит за нее — «вонючий педераст», — но он только прохихикал:
— Писатели — мозгоебатели.
— А что, Саня, когда кому-то удается тебя наебать, это вроде как победа, а? Вот, сука, Кац. Сколько с ним ни играю, а он всегда наебывает и выигрывает, лидер! — Сеня набивает новую папиросу марихуаной.
— Лимонов — это тот, кто хочет стоять на мавзолее и командовать парадом. Вот, Галочка. Только хуй его туда пустят. Пока что он командует тараканами в отеле «Винслоу», — дает объяснение саша и брызгает бензином на угли. И они цветут сиреневым цветом.
— Можно подумать, что ты не хотел бы командовать, — обижается Вера за Лимонова.
— А я и командую. Восьмерыми. Или даже десятью. Правда, Володь, мы командиры! — Сашка смеется над собой и своим командованием армянами. И таким образом лишает других возможности посмеяться над ним.
К десяти часам все уже в доме. Алла зажигает свечи, пытаясь создать атмосферу своему состоянию — она, похоже, под кайфом от марихуаны, которую разрешил ей покурить Витька. Ему неудобно «качать права» в присутствии Веры.
— А откуда у нас «Амаретто», Витя? — Она вносит бутыль и бокалы.
Витька уже играет с Сеней в двадцать одно. Они могут играть везде, всегда. Тренироваться. Лежащий на ковре Володичка, тяжело дыша, говорит, что это он принес «Амаретто». Он все время забывает, что женился-таки на Гале. И она поправляет его: «Мы, Володичка». Она отыскала советские пластинки и поставила новую. Градского: «Как молоды мы были, как искренно любили…»
— Впервые я пила «Амаретто» в Грузии. У знакомого художника… — Алла покачивается под музыку и задумчиво-мечтательно вздыхает.
Витька взглянул на нее беспокойно, но тут же перевел взгляд на Верку, опасаясь ее усмешек. «Как ревниво он относится к прошлому жены. А к своему бережно. Постоянно вспоминает свою последнюю любовь там, в Москве. А у нее не должно быть? И саша вспоминает иногда какую-то девушку. Все вспоминают прошлую, будто сейчас не любят. Зачем тогда оставили, бросили, уехали? Или это только кажется, что любовь — а на самом деле последняя зацепка, связь с Союзом?» — думает Верка. Наверняка они не смогли бы сейчас толком объяснить, почему когда-то уехали, эмигрировали, оставили «навсегда»… И привычка к сытой, хорошей жизни — а они привыкли, конечно, не замечали уже, не закатывали глаза к небесам в благодарности, что туалетная бумага в свободной продаже и в неограниченном количестве, — эта привычка будто преобразила и прошлое, в нем помнилось только самое яркое, и получалось, что оно хорошее, пусть и щемящее тоской. И что-то, чего не было здесь. Любовь вот… Верка пошла на кухню за льдом, а Градский все пел: «Как молоды мы были…»
Она смотрит на них всех, в комнате — «им всем вокруг тридцати… Какая тоска и Градский мудак!» Она берет пластинку — на одной стороне фото его, в черных очках, на другой — Элтон Джон, тоже в очках. «Элтон Джон никогда не стал бы петь такой песни, он всегда будет крэйзи молодым», — думает Верка и идет в спальню семьи Гринбергов — зеленых людей, — где Алла упаковывает чемодан. Модные тряпки уже сложены на дно, уже невидимы. Она покупает их втайне от Витьки. Он, конечно, узнает о них, но потом, при оплате карточек. Она показывает какую-то глупую шляпку. Она тоже ведет двойную жизнь. Как Виктор, как Вера, как саша…
В половине первого Вера везет пьяного сашу домой. Витька шепчет ей, уходящей: «Приезжай завтра с утра… Позагорать». Последнее добавлено вроде извинения, вроде «я мол, не только ебаться». Она приедет, даже если только. Других планов на завтрашнее утро у нее нет.
Весь десятидневный отпуск Аллы она тоже отдыхает — у Аллиного бассейна. В компании тоскующего «без телки» Сени и тоскующего Дусика — у него кончился героин. Виктор тоскует всегда — он всегда недоволен, чего-то ему всегда не хватает. К вечеру появляется саша — не тоскующий, а усталый.
Жара не спадает, и то, что Верка все дни у бассейна Виктора, не вызывает у мужа подозрений. Глядя на сидящих в воде мужиков — «Вы как вареные рыбины», она думает, что все они будто в состоянии аффекта, после взрыва. Что все уже случилось и они должны были бы разбежаться в разные стороны, начать новые жизни. Все уже произошло, и ничего нового отношения не предвещают. Но будто в судорожном оцепенении они остаются на тех же местах. У нее с Виктором, правда, есть постель, и каждый раз, когда она собирается принять решение и прекратить все, в постели что-то происходит, что заставляет оттягивать с решением, расслабляет и погружает в тихую, удовлетворяющую лень…
Игра в карты — непременное занятие каждого дня. Играть приезжает Кац, толстый мужик, владелец стоянки подержанных автомобилей. Верка уходит на второй этаж во время их игр — они орут и ругаются, обзывают друг друга педерастами. «Пидер!» — самое злобное ругательство для них. Скорее всего, это объясняется их принадлежностью к криминальному, полулегальному миру. Все они побывали хотя бы в КПЗ. А там, в тюрьме, в лагере, «пидером» становишься не по своей воле, а по принуждению, значит, был самым слабым, потому что можно было пихнуть мордой в парашу. Вера, считая их ханжами, если не уходит, сама ругается с ними.
— Для вас мат — неотъемлемая часть жизни. Чего же вы на Лимонова негодуете?! Потому что для вас литература — это когда непонятным языком, предложение на полтора параграфа, что ли?! Вы все время только и говорите про «поебаться», про то, «как бы ее — не знаю кого — выебать!», но в книге, по-вашему, об этом ни-ни, ни в коем случае!
— Да что он там описывает, как кому-то пизду лижет! Тьфу, бля!
Виктор действительно сплевывает, он этого, что описывает Лимонов, и не делает. Кац хихикает и задумчиво вдруг изрекает:
— А тебе-то небось приятно, когда… хуй сосут, а? — И он опять выигрывает партию в двадцать одно.
Уехав наконец от Виктора, они с сашей остаются вдвоем. И им нечего делать вместе. Верка с какими-то тетрадками и листочками, исписанными пьяным, трезвым, поддатым или очень прямым почерком, а саша рассказывает о… покраске машины кому-то… о ремонте крыла сему-то… Ей все это неинтересно, как и ему неинтересны ее затеи, мечты и желания. Правда, его неинтересные дела дают деньги, которые она, они тратят… Ей в сознание закрадывается какая-то искусственная палочка-выручалочка, мысль — уехать куда-нибудь ото всех с сашей, убежать… И они едут. Туда, откуда вернулась Алла. На Гавайи!
До последней минуты Верка не верит, что, помимо списка клубов, баров и ресторанов, Алла снабдит их… своим мужем! Но саша очень хочет, чтобы тот ехал. И он хочет. И Дусик тоже хочет и сам едет. Они все едут! Вместе! Муж, жена, любовник. Посвященный в неверность друг…
Рано утром Верка везет их с сашей к дому Виктора. Саша постанывает от зубной боли. Она останавливается у аптеки и покупает две банки кодеина, по рецепту сашиного родственника, зубного врача. Идти к родственнику лечить зубы саша не хочет — он хочет стонать и чтобы ему сочувствовали. Когда они подъезжают к дому Витьки, он уже спокоен — двойная доза кодеина расслабила и унесла в мир без боли. Видя сашины глаза, Дусик все понимает и вымаливает баночку себе, половину содержимого он тут же проглатывает. Вера останавливает машину в гараже Гринбергов, к дому подъезжает зеленое — эмигрантское — такси, и они едут в аэропорт, чтобы отбыть в Океанию.
* * *Они не прилетели с туристской группой из Юты, и гавайские девушки не бегут к ним, чтобы надевать гирлянды цветов на шеи, делать полароидные снимки.
Номера зарезервированы в отеле «Мариот», на берегу, и окнами выходят на океан, на котором, как только они входят, начался пожар. Горит катер. С двух соседствующих балконов двадцать второго этажа они видят, как два огненных шара — горящие люди — бросаются в прозрачную, так что дно видно, бирюзовую воду. Над пылающим катером, чуть в стороне, повис в воздухе вертолет. Но он не приближается, боясь, видимо, напором воздуха усилить пожар. Катер взрывается наконец, и вертолет отбрасывает в сторону волной взрыва. По берегу бегут люди в гавайских шортах; к месту взрыва приближается другой катер с людьми в гавайских короткорукавных рубахах. Спрыгнувшие в воду так и не появляются. От взорвавшегося катера идет черный дым, и вертолет лежит будто на ядовито-черной подушке.
