Наталия Медведева - Лень
Обзор книги Наталия Медведева - Лень
Н. Г. Медведева
ЛЕНЬ
Они стали любовниками, оттого что им обоим нечего было делать. И именно в тот день, из-за ее смертельного желания опохмелиться после очередной никчемной вечеринки, закончившейся пьянкой в ресторане. Представить же себя залезающей в автомобиль, едущей в «Севен-илевен» — наиболее ограбляемый двадцатичасовой мини-магазин — за пивом, не хватило силы. Тем более похмельной. Лос-Анджелес, как периной, был накрыт смогом и жарой. Она согласилась на его предложение сходить на ленч. Главное, что машиной должен был править он.
Они дружили семьями уже год. Виктор и его жена Алла — он, как и большинство мужчин, выехавших из СССР в сознательном возрасте, женат был на соотечественнице. Она, «Верок», как он будет называть ее, и ее муж саша с маленькой буквы. Потому что на его месте мог быть какой угодно другой саша. Ей в голову никогда не приходило, что с Виктором у нее будут какие-то отношения, кроме встреч для застолий у него или у них дома, часто заканчивающихся все в том же русском ресторане. То есть и Виктор тоже ничем особенным не отличался и тоже мог бы быть с маленькой буквы. Что только лишний раз подчеркивает ее неразборчивость, лень и послушание течению. Виктор приходил в ресторан и когда Вера пела там. Обычно стоял у стойки бара, пил коньяк и нервно покусывал губы, глядя на сцену.
Они сидели в слабо освещенном, прохладном зале «Хамбургер-Омлет» на Беверли-драйв, в Беверли-Хиллз. В то время как его жена работала в какой-то компании инженером, а ее муж был владельцем автомастерской. Виктор с аппетитом уминал двойной бургер с грибами — коронное блюдо «Омлета», она — третий Хайнекен. У Витьки блестели губы. «Губки бантиком, а глазки два огня…» —пропелась у нее в голове блатная песенка времен нэпа… У Витьки был дамский рот. Будто подкрашенный химической помадой. Как у девушек на открытках довоенного времени, с голубками по углам и надписями золотом, вроде: «Лучше вспомнить и посмотреть, чем посмотреть и вспомнить». И руки у него были дамские — купеческо-боярские, пухлые, с острыми аккуратными ногтями.
Ее будущий любовник посигналил официанту пальцем и им же покрутил над столом, имея в виду счет. Он всегда объяснялся жестами с обслуживающим персоналом. Или говорил ей: «Слушай, скажи ему… попроси его… пусть он принесет…» Он отказывался говорить по-английски, хотя жил в Штатах шесть лет. Из-за презрения к Штатам.
Как только они вышли из «прохладного» ресторана, одежда сразу прилипла к их спинам. Застывшая жара Лос-Анджелеса будто затаилась. Цифры термометра на высотном здании тоже застыли на ста четырех градусах по Фаренгейту. Немногие прохожие, казалось, не шли, а плыли, будто не выходили из автомобилей, а медленно из них выпадали. Они тоже «поплыли» вверх по Беверли-драйв, к машине Виктора.
В этой части улицы — между Вилшир- и Олимпик-бульварами — размещалось много ювелирных магазинов. Не таких шикарных, как на Родео-драйв, и к тому же будто конспирирующихся. Витька задержался у одной из витрин.
— Я сюда вещь сдал… А, вот она… Еще не продалась. — Он показал на портсигар голубой эмали, с двуглавым орлом посередине из россыпи бриллиантов, и добавил: — Фаберже.
— Знаю я твои фаберже. Они в Бруклине изготавливаются, — засмеялась Вера.
Витька зарабатывал, продавая поддельные предметы русской старины. За что и заработал уже — условно, правда, — два года.
Третья волна эмиграции из СССР — впрочем, о любой эмиграции можно сказать то же самое — обогатила Америку не только танцорами и музыкантами, владельцами прачечных, колбасных лавок или такси. Золотых дел мастера родом из Киева и Одессы прославляли русского мужика, подковавшего блоху. За тайными дверьми мастерских «Ремонт ювелирных изделий» отливались, паялись подделки высшего качества, фигурирующие в каталогах «Сотбис», «Кристи».
С другой стороны витрины появилось носатое лицо хозяина магазина, улыбающегося, кивающего Виктору.
— Пошли. Ну его на хуй. Он почему-то думает, что я говорю по-польски.
— Грабануть бы одну из этих лавочек… Хотя я уверена, что ты, Витек, все их уже посетил. Следовательно, награбленное можно будет только переплавить и продавать как лом.
Витька дернул углом рта. Улыбнулся, как нашкодивший пацан. Он всегда так будет улыбаться.
— Ограбишь их, пожалуй. Тут такие системы сигнализации… И потом, валить надо сразу куда-то. Куда?
Они сели в новый — «Турбо-дизель 350» — «мерседес» Витьки. В ноздри ударил горячий воздух с запахом горящей резины от включенного кондиционера.
— Да, я забыла, что тебе нельзя выезжать из страны. — Его два года условно еще не прошли. — А можно было бы махнуть в Буэнос-Айрес. Поселиться там в итальянском квартале Бока. И среди разукрашенных домов, рождественских декораций, которые оставляют круглый год, танцевать под бандонеон танго. Там-тарам!
Витька засмеялся, она тоже. Танго и Виктор исключали друг друга.
Они остановились на перекрестке, на красный свет, и, не глядя на Веру, Витька положил руку ей на колено.
— Слушай, поедем куда-нибудь поближе. Отдохнем. В отель.
— У тебя наверняка уже и номер зарезервирован.
Он опять дернул углом рта. Ничего, правда, не сказал. Они уже были на углу Беверли и Дохини, там, где стояла коробка «Ромады-инн». И уже штопором, по спирали, въезжали на четвертый уровень паркинга, бетонно-холодного, как морг. Выйдя из машины и идя к лифту, он взял ее за руку. Его рука была липкой и бэби-мягкой.
Когда двери лифта бесшумно расползлись и они оказались в холле отеля, Вера сдрейфила.
— Пить хочется. А? — остановилась она у зеркала перед баром.
Они пошли в бар. Сели на высокие стулья перед стойкой, и Витька неуклюже пнул ее в ягодицу коленом, взбираясь на стул. «Ой, извини», — сказал он. Она подумала, что через полчаса он уже не будет извиняться, «пиная» ее своим членом. «Стесняться, наверное, будет», — решила она, глядя, как он покусывает свои девичьи губы и постукивает розовыми ногтями о лак стойки.
Бармен по-театральному — они были единственными посетителями — колдовал над коктейлями, заказанными Витькой. «Водка Гимлет». Любимый напиток его жены. Заказ объяснялся не нежными чувствами к Алле, а тем, что это было единственное название, которое он помнил и мог поэтому сам заказать. По-английски. За исключением еще «бренди стрейт». Напиток состоял из, естественно, водки, свежевыжатого сока зеленого лимона и льда. Все это тряслось в серебристом цилиндре и через крышечку-ситечко наливалось в широкие, как кратеры вулканов, бокалы. Жидкость была тягучей, почти бесцветной и непрозрачной. С мелкими сгустками от зеленого лимона.
— Что это ты вдруг решил меня… пригласить?
Витька, видимо, относился к числу тех мужчин, которые считают, что, чем больше им нравится женщина, тем меньше это надо показывать. Следовал завету Пушкина. А может, в юности на танцах самая красивая девушка института, где Витька учился, рассмеялась в его влюбленные, открытые, показывающие, что любят, глаза и, вильнув крутым высоким бедром, ушла с не показывающим чувств, а нагло схватившим за бедро… Так что он, чуть ли не зевая и не потягиваясь, сказал, что просто так, мол, от скуки… Дернувшийся угол рта все-таки намекнул на какие-то другие причины.
На ручке двери номера на одиннадцатом этаже висела предупредительная нота «Не беспокоить». Но ясно было, что там уже никого нет. Виктор достал ключ из заднего кармана никогда не модных штанов и открыл дверь. В номере было темно, из-за нераскрытых штор воняло пепельницей и было жутко холодно.
— Зачем же ты оставил кондиционер?! — Она сразу раздвинула шторы и открыла окно, впуская солнечный лучик, легший поперек комнаты. — Твоя девушка работает на табачной фабрике?
— Это не девушка, а ребята накурили. После вчерашнего вечера я сюда приехал. Ребята из Нью-Йорка ждали… Выиграл.
Витькина жизнь в Америке ничем в принципе не отличалась от московской. За исключением того, что в карты играли в отелях, ставки были не на рубли, а на доллары, за обладание которыми срока не грозило. Запоздалые долги, правда, тоже взымались «цивилизованным» методом. Не мордобоем, как в Москве, а по-американски. «Сатардэй Найт» 38-го калибра.
Состояние номера подтверждало, что девушки здесь не было. Кровать стояла целомудренной. На столе валялась колода карт. Бесфильтровые окурки, выкуренные до обжигания кончиков пальцев, высыпались за края пепельницы. Недопитая бутыль «Мартеля», три стакана с отпечатками тех же обожженных пальцев и губ. Без губной помады.
— Ну, и много выиграл?
И вот она уже на кровати, на спине, закинув руки за голову. Виктор приносит из ванной вымытые, мокрые стаканы и наливает в них коньяк; на три хороших пальца наливает, много. Протягивает ей — она ненавидела мокрые стаканы — и сам выпивает тут же, залпом. И его лицо приобретает плачущее выражение. «Мальчик с плачущим лицом» — так назвал его трубач из ресторана. «Мальчик с плачущим лицом пришел. Сейчас „Жену чужую“ будешь петь, Верка!», — смеялся трубач. Да, Виктор всегда заказывал и платил за «Жену чужую».
